Страница 5 из 13
— Тогда я освобожу ее! — Теперь Биши загорелся энергией и страстью.
— Что вы собираетесь делать? — спросил я его.
— Пойду к ее отцу и предложу ему такую же сумму — такую же сумму, что зарабатывает она, — если он позволит ей поступить в какую-либо школу или академию. Я не успокоюсь, пока не добьюсь своего.
— Вам следует дождаться, пока она закончит работу, — сказал Уэстбрук.
— Каждый миг — агония. Простите меня. Мне необходимо выйти на улицу.
Я проводил его до двери таверны и дал ему платок, которым он утер влагу с лица.
— Благодарю вас, Виктор. Я совсем расплавился.
— Куда вы пойдете?
— Пойду? Я не собираюсь никуда идти. — С этими словами он, к удивлению моему, принялся ходить туда-сюда по мостовой перед таверной.
Когда я возвратился к Уэстбруку, то обнаружил, что он успел спросить еще две кружки пива.
— Биши выхаживает свой гнев, — сказал я ему. — У него пылкая душа.
— Мистер Шелли горяч, как огонь. Это хорошо. Нам нужны натуры, выкованные в пламени.
— Я заметил, что здесь, в Англии, принято давать волю чувствам.
— Да — с тех самых пор, как в Париже произошла революция. Мистер Шелли прав. А вот и он. Видите — его трость покачивается у окна? Да, и мы также получили освобождение. Те события помогли создать нового человека.
— Новый тип человека?
— Вы смеетесь надо мной.
— Нет. Поверьте мне, не смеюсь.
— Теперь мы — не правда ли? — чаще даем волю слезам.
— Мне не с чем сравнивать. А, вот и Биши.
— Похоже, — сказал Биши, со смехом присоединяясь к нам, — я превращаюсь в объект внимания. На мой счет судачили.
— В этой части города вы являете собою зрелище необычное. — Уэстбрук подошел к стойке и возвратился с еще одной кружкой для Биши.
— Неужели?
Казалось, он был искренне удивлен, и мне пришло в голову, что он не сознает собственной необычности.
— Один молодой человек глаз не сводил с моей трости.
— Они все бедняки, сэр. Но ничего плохого они вам не желают. Большинство из них достаточно честны.
У Биши сделался смущенный вид.
— Простите меня. Я не собирался подвергать сомнению его честность. — Он быстро отхлебнул из кружки.
— Удивительно, — сказал я, — как они не взвоют от ярости.
— Что вы говорите, Виктор?
— Будь я вынужден вести крайне плачевную жизнь, в то время как окружающие купаются в богатстве, я жаждал бы разнести этот город в пух и прах. Я жаждал бы уничтожить мир, лишивший меня свободы. Сотворивший меня.
— Превосходно сказано. — Уэстбрук поднял кружку, обращаясь ко мне. — Я и сам часто размышлял о том, что удерживает этих бедняков в рабстве.
— Религия, — сказал Биши.
— Нет. Не это. Ничем подобным их не проймешь. Они такие же язычники, как и жители Африки.
— Рад это слышать, — отвечал Биши. — Выпьемте за смерть христианства!
— Нет, — продолжал Уэстбрук. — Дело в страхе перед наказанием. В страхе перед виселицей.
— Что им достается от жизни? — спросил я у него, начиная хмелеть от пива.
— Сама жизнь, — отвечал Уэстбрук.
— Этого, думается мне, достаточно. — Биши успел побывать у стойки и возвратиться с тремя новыми кружками. — Ценность жизни — в ней самой. Нет ничего более драгоценного.
— И все же, — сказал Уэстбрук, — вести ее можно с достоинством. И без страдания.
— Жаль, что в этой жизни подобное невозможно. — Биши поднял свою кружку. — Ваше здоровье!
— Что вы хотите сказать? — обратился к нему Уэстбрук.
— Страдание неотъемлемо от человеческого существования. Радости не бывает без боли, ей сопутствующей.
— Это возможно изменить, — произнес я. — Мы должны создать новую меру ценностей. Только и всего.
— О, так, значит, вы преобразуете природу?
— Да. Если потребуется.
— Браво! Виктор Франкенштейн создаст новый тип человека!
— Биши, вы всегда говорили мне, что мы должны находить ненаходимое. Достигать недостижимого.
— Я действительно в это верю. В этом, полагаю, мы все сходимся. И все же устранить само страдание…
— Что, если существовала бы новая раса существ, — начал Уэстбрук, — которые не чувствовали бы боли и горя? Они были бы ужасны.
Я взял его за руку:
— Но что же то место, где мы шли, — Сент-Джайлс? Разве оно не более ужасно?
Мы продолжали пить и, полагаю, сделались предметом неких замечаний со стороны клерков и мастеровых, что сидели на других скамьях. Эта часть города была более респектабельной, нежели прилегающий к ней Сент-Джайлс, однако присутствие джентльменов приветствовалось не всегда.
— Нам пора, — сказал Уэстбрук и, взяв Биши за руку, помог ему подняться с сиденья. — Думаю, мистер Шелли, визит моему отцу вам следует нанести в другой раз. Он не жалует выпивку.
— Но как же ваша сестра? Как же Гарриет? — Биши с трудом держался на ногах.
— Уверяю вас, два или три дня ощутимой разницы не составят. Пойдемте же. И вы с нами, мистер Франкенштейн. На Сент-Мартинс-лейн я найду кеб для вас обоих.
Глава 3
Отчеты о работе мистера Хамфри Дэви, некогда попавшиеся мне в журнале «Блэквудс», я прочел с большим интересом. В Оксфорде мне удалось раздобыть выпуск «Записок Королевского общества» с его статьей, где разъяснялся процесс, посредством которого он гальванизировал кота. Два или три дня спустя по приезде в Лондон, открыв по чистой случайности выпуск «Журнала джентльмена», я увидел там объявление о курсе лекций, который мистер Дэви намеревался прочесть в Обществе развития искусств и промышленности, под названием «Электричество без тайн».
Когда, купивши при входе билет на весь курс, я пришел на первую лекцию, то, к удивлению своему, обнаружил, что зала Общества почти полна. Мистер Дэви оказался моложе, чем я ожидал, — юноша лицом, горячий и быстрый в движениях. Молодые люди в публике, положив шляпы на колени, тянули головы вперед, силясь его разглядеть. Он подготавливал какие-то гальванические батареи на столе; с другой же стороны приподнятой сцены находился цилиндрический прибор, поблескивавший в свете керосиновых ламп.
Судя по всему, мистер Дэви обладал темпераментом артистическим. Электрический ток был, по его словам, воплощением гипотезы греческих философов о том, что внутри каждой вещи заключен огонь. Он называл его искрою жизни, прометеевым пламенем и светом мира. «Прошу вас, не тревожьтесь, — сказал он. — Вас ничто не коснется, ничто не принесет вам никакого вреда». Вслед за тем он соединил гальванические приборы, и по мановению его руки от одного стола к другому протянулась, вспыхнув, огромная световая дуга. Две или три дамы закричали было, но смех спутников успокоил их. В целом же залу охватили великий интерес и возбуждение. Я моргнул, однако сетчатка моя сохранила вторичное изображение вспышки — я словно заглянул в самую глубь мироздания.
— Кончено, — сказал мистер Дэви, чтобы успокоить дам. — Все позади. Но воссоздавать это можно бесконечно. — В воздухе стоял легкий запах горелого или паленого. — С нами не произошло ничего дурного, — продолжал он, — ибо электричество — сила самая естественная в мире. По правде говоря, главнаяестественная сила. Мне представляется, что, подобно воздуху и воде, электричество — одна из составляющих жизни. Возможно, оно один из основных способов создания жизни. Сам по себе электрический поток бесконечно изменчив и неуловим. Он производит чудесный эффект в эфире, однако течет также и сквозь человеческое тело, беззвучно и невидимо для глаза. Доктор Дарвин — чрезвычайно разумно предположивший, что электричество, согласно области его действия, следует подразделять на стекольное и смоляное, — поместил в электрический ящик немного вермишели и держал ее там, пока она не начала двигаться самопроизвольно. Что же тогда говорить о человеческих органах? При сходных условиях с ними возможно добиться чего угодно.
Далее мистер Дэви описал любопытные опыты шотландского гальваника Джеймса Макферсона, которому Сообщество хирургов дало особое разрешение на то, чтобы он присутствовал при рассечении некоего злодея. Тело сняли с виселицы в Ньюгейте и доставили еще теплым. Повешенный, убийца собственной матери, был молод; у публики подобное использование его тела никакого отвращения не вызвало. Труп разложили на деревянном столе посередине залы. Полные рвения студенты расселись вокруг него в этом — другого слова не подберешь — операционном театре. Я почувствовал, как по спине моей поползли мурашки — мне казалось, будто я вижу все это пред собою.