Страница 23 из 48
— У вас ведь есть запасные ключи?
— Да, конечно.
Он просит меня перезвонить ему через час.
Через час… Уж если влип, так влип. Через час придет домой этот козлина Трастер, и я не смогу говорить по телефону. Я должен буду сидеть как мышь на холоднющем чердаке. Посреди холоднющей Атлантики. Бедный Том. Зря я потащил № 66 на свалку. Мне следовало его прикончить в его собственной машине, тогда его друзья-приятели с трансфокаторами не выследили бы меня. Но тачка у него, блин, была слишком уж шикарная. Слишком дорогая. (Иногда я увеличивал свой гонорар, отдавая машину жертвы человеку Радована в Джексон-Хайтс по имени Иво, торговавшему подержанными автомобилями.)
Радован, сучий потрох. Источник всех моих бед.
Вместе с Трастером и Ганхолдер я слушаю вечерние новости по телевизору. Кажется, на Острове Лилипутов хватает политических скандалов и облажавшихся знаменитостей, чтобы заполнить час эфирного времени. В противном случае они сообщают, что день прошел тихо. Ни убийств, ни войны, ничего такого. Да хер с вами со всеми. Я набираю номер. Не могу я ждать до утра. Ныряю в спальный мешок, так что наружу остается торчать только задница, и шепотом обращаюсь к моему верному другу швейцару:
— Это опять Том. Вы ей звонили?
— Да.
— И что?
— Никто не отвечал. Тогда я поднялся на лифте.
— И?.. Застали ее дома?
— Квартира пустая.
— То есть как? Пустая?
— Ага. И запах странный. Очень сильный запах.
— Да? Какого рода запах? Тела? Пота?
— Вроде как… запах тела, да.
— Вот блядища. — Я стараюсь не кричать в свой новехонький исландский телефон, хотя меня всего трясет от ярости в этом хрустящем спальном мешке.
— Я осмотрел все комнаты, сэр, — продолжает он.
— Та-ак?
— Все комнаты, сэр… Ванную, кухню…
— Та-ак?
— Я проверил все окна. Они были заперты.
— О'кей?
— А потом… сам не знаю зачем… я открыл холодильник.
— Холодильник?
— Да. Я открыл холодильник и…
— Еда испортилась? Я оставил еду?
— Извините, сэр, даже не знаю, как вам сказать.
Его глубокий баритон звучит серьезнее обычного.
— Что такое? — спрашиваю, дрожа от возбуждения.
— Там была ее голова, сэр.
— Ее голова? В холодильнике?
— Да, сэр. На блюде. Лицо опухшее, желто-синее, но…
— Но?
— Но это она. Ваша подруга. Я ее узнал.
— На блюде?
— Да, сэр. В холодильнике. Зрелище, доложу я вам…
— Одна голова?
В эту секунду до меня доходит: МУНИТЫ БОЛЬШЕ НЕТ.
— Да, сэр. Одна голова. Ее тела я не нашел.
— Но… запах чувствовался?
— Э… пожалуй. Где-то там должно быть и тело.
— Какого рода запах?
— Какого рода?
— Да. Влагалища? Запах влагалища?
Что я несу? Мои извращенные хорватские мозги. Я заслуживаю смерти. О, Мунита. Зачем ты мне изменила с серийным убийцей, да еще тальянцем в придачу? Разве это можно равнять с моей изменой — смазливенькая ледяная мышка? Мне остается только плакать. Голова в холодильнике! Окоченелые губки. Остекленевшие глаза. Волосы, превратившиеся в сосульки. А где же твое тело? Съели? И теперь твоя обезглавленная душа обнимается с безногими родителями на небесах? О, Бонита…
— Да. Наверно, можно и так сказать, сэр. Влагалища… Но очень сильный, — трубит мне в правое ухо мой черный нью-йоркский швейцар.
Глава 17. Рыдающий киллер
Я схожу вниз. Мне уже наплевать. Я открываю люк и опускаю лесенку. Конечно, оба тут же просыпаются. Трастер набрасывается на меня с кулаками, как будто я обыкновенный грабитель. Я перехватываю его руку и крепко держу. Парень он сильный, но без солдатской выучки за плечами. Девушка, быстро остудив пыл своего братца, спрашивает, какого черта я приперся.
— Мне уже наплевать.
Она глядит на меня с окаменевшим лицом, а Трастер озадаченно таращится на нее.
— Ты его знаешь? — вопрошает он по-исландски, из чего напрашивается вывод, что на священника я совсем не похож.
Она не отвечает. На нем, кроме дурацких трусов, ничего нет. А из промежности, кажется, сейчас выскочит задумавший какую-то пакость Гомер Симпсон. На ней синяя футболка с белым слоганом „Прости“. Один я полностью одет. Даже в кроссовках. Игоревых кроссовках. Ган спускается вместе со мной на первый этаж и ведет меня к выходу, по дороге задавая вопросы, остающиеся без ответа. Я стараюсь не встречаться с ней взглядом. Чтобы не породить ненужные мысли.
Плевать мне на все. Я выхожу из дома. Счастливо оставаться.
Предрассветная рань. Тишина на улицах такая, какой не было и днем. Это больше, чем тишина. Почти вымершая деревня. Светло, как в аду, хотя небо обложное. Одно массивное густое облако висит низко над городом, как крышка над сковородой. И кажется, опускается все ниже. Оно цвета ледяной глыбы. Температурный режим неотличим от холодильника.
Чертов холодильник.
Глаза сами высматривают блюдо, на которое выложат мою голову.
Я иду по улице без малейшего понятия, что делаю и куда направляюсь. Куда-нибудь да приду. Когда голова выключается, за дело берутся ноги. Я обезглавленная курица с бьющим из шеи красным фонтаном, несущаяся незнамо куда.
Между домов проглядывает пруд. Нелепый с виду лебедь медленно проплывает расстояние от крыши дома до электрического столба. Они положили ее голову на блюдо. За каким хером? Чтобы я от страха в штаны наложил? Чем больше я об этом думаю, тем сильнее ощущаю запах тальянской стряпни. Наверняка они вкладывали в эту акцию глубокий смысл. Нет бы просто найти меня и прикончить на месте. Без всей этой сраной поэзии!
Не могу поверить, что ее нет в живых. Моя Мунита. Какая позорная, дурнопахнущая, жестокая смерть. В духе семейных традиций. Отделить голову от тела… От этого священного тела… Еще вчера она была самой горячей девушкой на планете, а сегодня заморожена в холодильнике.
Как и я.
Это мне в наказание. Заперт в ледяной стране. И поделом. Я ей изменил. Только моя голова пока еще на плечах. Не иначе как она изменяла мне в десять раз больше. И головой заплатила за все свои минеты. Я как чувствовал. Нутром, блин, чувствовал. Как можно доверять чуду индо-латинских кровей? Правильно говорят, никому нельзя полностью доверять, за исключением разве что Иисуса Христа и Лоры Буш, но всегда хочется верить, что твоя партнерша, по крайней мере, попытается пройти испытательный срок в этом элитном клубе.
Помню, как однажды вечером мы возвращались домой из аристократического ресторана в аристократическом Ист-Сайде и дул ветерок, теплый, как из выхлопной трубы. Мунита шла по тротуару не спеша, поправляя на плече сумочку, а я шестым чувством ощущал, как ее бесподобные ляжки трутся друг о дружку под шуршащим красным сатиновым платьем. (Она из тех редких женщин, кто хотя бы через раз носит платье.) Сзади на нем был треугольный вырез (вот один из тех случаев, когда я не знаю, как это называется по-английски), доходивший практически до попы. И в те самые минуты, когда мимо этого роскошного тела в красном пролетали желтые такси, мое больное воображение, прошмыгнув через вырез к ней под платье, как раз туда, где сходятся попа и ляжки, гадало, был ли у нее другой мужчина в этот день, в эту неделю, в этом году…
В ресторане мы говорили о человеческих отношениях и зубоскалили по поводу мещанской парочки „свапов“ или „васпов“ [47]или как там их бишь называют, сидевшей через три стола от нас.
— У нее пизда на молнии, — шепнула мне Мунита поверх ложки с тайским супом. Я никогда раньше не слышал этого выражения. Пизда на молнии? От этих слов моя разом отвердевшая любовь рванулась наружу. Эта девушка была героиней моих беспокойных снов. Я быстро заплатил по счету, чувствуя, как напрягся передок моих брюк, и решил сказать ей о своей любви, как только мы выйдем на улицу.
Это будет мое первое признание. Но когда мы вышли, мое воображение, продолжавшее прятаться в ее потаенных местечках, вдруг увидело волосатую мужскую руку, ползущую вверх по ее ляжкам. На одном из пальцев было толстое золотое обручальное кольцо. Такое видение, мимолетное, как проблеск молнии, но не легкое, а наоборот.
47
WASP — белые англосаксонские протестанты, американская аристократия. Swap — свинг, сексуальный обмен партнерами.