Записки о Рейчел

— Что такое? — испуганно спросила Рейчел.

— Ты в порядке? — вступил и я. — Могу я чем- то помочь?

Храбрый ребенок может вынести что угодно, но только не сочувствие, и маленькая квадратная голова Дефореста вдруг задергалась, а все его тело мелко задрожало. Он заплакал.

Рейчел вскочила с дивана и опустилась рядом с ним на колени. Ее груди оказались на его коленях, рукой она обняла его за ноги, а другой рукой гладила по лицу и волосам.

— Дефорест, Дефорест, ш-ш, ш-ш-ш, Дефорест, ш-ш-ш, — шептала она.

Не в силах поверить увиденному, я громко произнес:

— Я пошел на кухню.

Десять минут спустя Рейчел последовала за мной. Я спросил, как дела у Дефореста, и она ответила, что он уже в порядке, но ей, наверное, лучше поехать в Лондон вместе с ним. Я сказал, что не хотел бы этого. Она сказала, что должна.

Как вертушка музыкального автомата движется вдоль ряда вертикально стоящих пластинок, прежде чем выбрать одну из них, так и я перебирал в мозгу варианты ответа. В конце концов, глядя в пустоту перед собой, я произнес:

— Я знаю, что произойдет. Через минуту ты отсюда выйдешь, и больше я никогда тебя не увижу.

Как описать, что я пережил за остаток этого дня? Мое сердце облилось кровью и заледенело.

Чарльз слушал, как замирает вдали звук машины, а затем начал подниматься по лестнице, переставляя ноги, как престарелый тяжеловес. «Семь часов вечера», сообщили ему часы. В родительской спальне он порылся в выдвижных ящиках, исследуя пузырьки с лекарствами. Назад в гостиную. Там он проглотил пригоршню снотворных таблеток, запив их тепловатой водкой. Он пожаловался зеркалу, что теперь ему стало только хуже.

Чарльз поднялся в комнату Рейчел. Комната выглядела точно так же, как и двадцать пять часов назад, когда он впервые ввел туда девушку. Он методично, но безуспешно искал записку, гласящую: «Я так тебя люблю. Р.» Затем он пнул одну из железных кроватных ножек, не так сильно, как мог бы, но достаточно сильно, чтобы вскрикнуть от боли и удивления.

Уже в своей комнате он снял ботинок. Ноготь большого пальца правой ноги остался у него в руке. Несколько секунд поразмышляв над этим, Чарльз находчиво приклеил его на место с помощью цветной липкой ленты.

Он отыскал свой «Блокнот Рейчел» (не путать с «Папкой Рейчел») и что-то в нем записал. Упал на кровать, но минуту спустя поднял голову На лице была злость, а в голове все кружилось. То сидя, то лежа, он избавился от большей части одежды. Через каждые несколько секунд он изрыгал проклятия или хватал ртом воздух, задыхаясь своим горем.

Давайте так и оставим его, постепенно затемняя сцену: сидящего в кресле в коматозном состоянии; совершенно нагого, не считая наручных часов, единственного носка и алой подушечки, прикрывающей бедра.

На следующее утро первым делом я обежал дом, распространяя легенды о том, что произошло с Рейчел. Семейная трагедия, финансовый крах, непоправимая утрата, нападение Кинг-Конга и так далее, — из-за всего этого она и уехала. Я врал напропалую, совершенно не заботясь о том, что рано или поздно меня могут разоблачить. Мне было необходимо сохранить лицо только до конца уикенда, а потом уже никто не будет столь бестактен (да и никому не будет до этого дела), чтобы возвращаться к этой теме.

Теперь моей главной заботой было налиться до такого состояния, чтобы я смог позвонить Рейчел. Благодаря капризу моего отца воскресные газеты не допускались в кухню до вечера; наверное, это казалось ему страшно занятным и очень цивилизованным — целый день болтаться по гостиной с газетой. Но спиртное хранилось именно в гостиной, и Вилли Френч, в силу профессионального интереса, а также сэр Герберт, в силу преклонного возраста, наверняка проторчат там по крайней мере до двух.

На самом деле все было не так плохо. Совершив набег на кладовку, я провел вторую часть утра с половиной бутылки (изысканного, как мне казалось) южноафриканского шерри. Я составлял схематические планы Телефонной Беседы — весьма самонадеянные планы, надо признать. Мое поведение предыдущей ночью теперь представлялось мне чересчур драматизированным. Даже Рейчел не могла всерьез повестись на это гротескное Де- форестово представление. Ее поступок был всего лишь приступом минутной слабости.

Конечно, малышка,писал я, тебе тоже пришлось несладко.

Но как знать? Ведь вчера я был просто уверен, что никогда ее больше не увижу.

Я спустился в гостиную, прокрался незамеченным за спиной страдающего несварением сэра Герберта (который воевал со своей газетой, вцепившись в нее, словно в гигантского ската), и стащил бутылку портвейна с полки с напитками. В «детской» на чердаке, где квартировал Себастьян, был старенький телевизор, и я решил, что если немного его посмотрю, то это, может, приведет меня в чувство. Себастьян поехал в Оксфорд смотреть Фильм Для Взрослых («любой Фильм Для Взрослых», — сказал он) и после фильма пошляться со своими прыщавыми дружками, высматривая девчонок. Валентин играл в футбол во дворе, где, судя по его жалобному скулежу, пытался быть одновременно судьей и капитаном обеих команд. Я заперся, заставил себя принять этого алкогольного сиропа и стал набрасывать бессвязные фрагменты «Речи на Воссоединение».

Воскресное телевидение в провинции — нечто крайне неоднородное.

Телевикторина «Дуэль университетов»: соперники внушали тревогу своей эрудицией, но, с другой стороны, были умиротворяюще тошнотворны. Игра-лохотрон, где в промежутках между сетами обыкновенные маразматики вперемешку с пидорами-знаменитостями дегустировали и обсуждали вина. Комедийное шоу, изображающее попытки трех красоток и одной страшилки оплатить счет за электричество и не пустить парней к себе в постель.

Затем последовала спортивная программа — не воскресного типа, где вечно настороженный пожилой комментатор, опираясь на стол, пытается удержать вас в курсе событий, а заранее смонтированный фильм-репортаж о теннисном чемпионате, недавно прошедшем где-то в Южном полушарии. Я уже собирался переключать, когда мелкоголовый американец сообщил, что сейчас будут показывать женский полуфинал.

Должен сказать, что я высоко почитал теннисисток. Когда они только выходят на корт, улыбаясь, в своей безупречной форме, они выглядят малоинтересными, очень далекими от нас, однако после часа потения и злобы… Пару лет назад я смотрел выступления теннисистки, принадлежавшей к подвиду обезьянообразных человеков: у нее

было короткое квадратное туловище, руки как ноги и злобное, перекошенное лицо. Она завладела мной на все две недели «Уимблдона». Не проходило и дня, чтобы я в мечтах не прижал ее после игры где-нибудь в уголке в раздевалке, содрал с нее потные трусы и, под ее звериные крики, исторг в нее свое семя.

Ни одна из нынешних спортсменок не дотягивала до этого стандарта. От возбуждения я пропустил начальную перекличку и долгих двадцать минут пребывал в неведении, нежно называя их про себя: «двадцативосьмилетняя австралийка» и «молодая уилтширская домохозяйка», пока не выяснил имена, — столь заняты были эти елейные комментаторы многословным сокрытием того, что они ни бельмеса не смыслят в своем деле. Между тем из этих двоих я однозначно предпочитал гигантскую австралийку — англичанка совершила ошибку, пытаясь придать своей внешности выраженную женственность (несомненно, для того чтобы показать своей старшей сопернице, что вовсе не обязательно выглядеть орангутангом, если хочешь нормально играть в этот долбаный теннис). Жена уилтширского дантиста подскакивала к сетке, чтобы ударить с лету, и делала пируэты при подачах. С другой стороны, порожденная Дарвином учительница физкультуры, чьи мышцы блестели от пота, а воздух над ней дрожал, как над раскаленным асфальтом, доблестно бросала свое тело через весь корт — когда отбивала проходные удары и когда подпрыгивала на метр, чтобы смешать с дерьмом прошлогоднюю четверть- финалистку с ее дохлыми высокими подачами.

Эта мать двоих детей стенала, как трагическая героиня, всякий раз, когда проигрывала очко; экс-чемпионка среди юниоров выказала эмоции только однажды — после неверной подачи (издав нечеловеческий вопль, чем заставила комментатора умолкнуть секунд на десять). Наконец я узнал их имена: миссис Джойс Парки и мисс Лypлен Боун. Мисс Боун разгромила Джойс во втором сете. Джойс, дрожа у сетки в ожидании решающего очка, получила могучий крученый мяч сверху и даже пальцем шевельнуть не успела. Она покинула корт в слезах, так и не подойдя к Боун пожать руку.