Страница 43 из 65
— Чтобы вернуть девственность, нужно взять пять граммов шерсти из козьей бороды, шестнадцать граммов виноградного сока, несколько капель уксуса, всё перемешать и поставить варить. Женщину посадить рядом с горшком и заставить семь раз вдохнуть пар, затем смочить кусочек ткани в отваре из козьей бороды, виноградного сока и уксуса и натереть как следует дырку в попе.
Официанты тоже слушали рецепты и только всё подносили ракэ, чтобы истории не кончались.
Другой старик во главе стола сказал:
— В «Банамэ» есть много полезного. Там даются советы, как лучше целоваться и в каком возрасте сколько раз нужно заниматься любовью. Подросткам нужно заниматься этим через день. Между двадцатью и тридцатью годами — два раза днем, один раз ночью, а между тридцатью и сорока — три раза в день. В семьдесят лет рекомендуется два раза в день. Если тебе восемьдесят — то два-три раза в год, а если хочется больше — то четыре. А еще там перечисляются признаки, по которым можно определить, какой у женщины темперамент. Холодную женщину можно вычислить по бровям, длине пальцев, цвету волос, по пяткам, запястьям, щиколоткам, по ноздрям, по пупку, шее, ушам и смеху. Относительно детородных органов там сообщается следующее. Мужские детородные органы меряются пальцами, сложенными вместе, и подразделяются на три группы: первая группа — двенадцать пальцев, вторая группа — восемь пальцев, третья группа — шесть пальцев. Книга рекомендует для широких влагалищ двенадцатипальцевые члены, для средних — восьмипальцевые, для узких — шестипальцевые.
Интеллигент, которого прошлой ночью огрела проститутка, тоже знал эту книгу:
— Первые проститутки в Оттоманской империи появились в 1565 году. Сначала они работали в прачечных, куда приходили одинокие мужчины и сдавали в стирку свое белье. Потом эти прачечные запретили. Тогда они начали работать в сливочных лавках и работали до тех пор, пока оттоманская полиция не установила, что мужчины в этих лавках не только сливками и йогуртом угощаются, но и еще кое-чем. Сливочные лавки тоже запретили. Официальная проституция процветала на невольничьих базарах. Там мужчина мог снять рабыню, взять ее к себе домой на несколько дней, а потом вернуть и сказать: «Она порченая». Были и проститутки мужского пола: в 1577 году некий мужчина набрал себе в городе девять мальчиков, отрастил им волосы, нарядил в женские платья и стал посылать их под видом прачек или гадалок в богатые дома. Так у состоятельных дам появилась возможность принимать любовников. Но в один прекрасный день полиция разузнала об этом, и многие богатые мужчины развелись со своими женами, потому что думали, а вдруг и к их женам приходили эти длинноволосые юноши. Вот почему в 1577 году в Стамбуле появилось так много разведенных женщин.
В «Капитане» мы просиживали часами, потому что истории никогда не кончались. Хозяин «Капитана» ни разу не сказал нам, что ему, мол, пора закрываться, он даже виду не показывал, что ждет только нас. Он посылал на наш стол мелко нарезанные фрукты и, не выходя из своего темного угла, время от времени поднимал свой бокал, присоединяясь так к нашему застолью. Заглядывали в «Капитан» и стамбульские греки. Под утро они так расходились, что начинали швырять на пол тарелки, официанты сметали осколки в море, и они отражались в воде, освещенные лунным светом. Кто-то из компании рассказал, что, после того как однажды сентябрьской ночью 1955 года турецкие националисты разгромили магазины, православные храмы и кладбища стамбульских греков, многие греки так напугались, что со страху уехали в Афины. Какая — то семья, жившая на стамбульском острове, выбросила перед отъездом все свои старые пластинки в море, и эти старые пластинки с чудесными греческими песнями долго еще потом плавали в Мраморном море. Во время этого рассказа неожиданно набежали волны, подкатились к самому «Капитану», так что мы все оказались мокрыми. Ночь была теплой и быстро высушила нас. Мы сидели там в объятиях моря и теплой ночи, и весь мир скукожился до пространства этого ресторана, и было такое чувство, будто я появилась тут на свет вместе со всеми этими мужчинами, молодыми и старыми, и умру вместе с ними, на исходе ночи, но до того мы будем долго сидеть и слушать наши бесконечные истории. Быть может, и я расскалсу какую-нибудь историю, а потом закрою глаза, и море долго будет качать на своих руках наши мертвые тела, а потом мы все поплывем в Мраморное море, как старые греческие пластинки, и всякий, кто нас увидит, подумает, что у каждого из умерших есть в запасе несколько красивых песен.
Иной раз, когда я возвращалась домой поздно ночью, меня встречал отец, которые еще не спал; он сидел перед радио, искал какую-нибудь музыку стучал по нему, пытаясь заставить его, наконец, подать голос. Увидев меня, он говорил:
— Дочь моя, ты стала мужчиной. Ты привезла из Германии новую моду. Ты возвращаешься домой поздно ночью.
А еще он говорил:
— Дочь моя, ты вертишься, как земля во Вселенной, смотри, не потеряйся там, в небесах.
Днем я отправлялась на европейскую сторону в театральное училище, потом шла в синематеку, оттуда в «Капитан» и только потом возвращалась на азиатскую сторону, в родительский дом как в гостиницу. Я спала в Азии, а утром, когда птица Мемиш принималась распевать свои песни, перебиралась снова в Европу.
СИГАРЕТА — ВАЖНЕЙШИЙ РЕКВИЗИТ СОЦИАЛИСТА
Между Азией и Европой тогда, в 1967 году, еще не было моста. Обе части отделялись друг от друга морем, и, когда между моими родителями и мною была вода, я чувствовала себя свободной. В одной сказке молодой человек, спасаясь от великанов, которые его уже почти догнали, бросает на землю зеркало, и зеркало превращается в море, и великаны оказываются на другом берегу. Я могла бы наврать и сказать: «Отец, я пропустила последний пароход и заночевала у своей учительницы». Азиатская и европейская стороны Стамбула были как два отдельных города. У нас в училище рассказывали, будто один из наших преподавателей по актерскому мастерству сделался знаменитым только потому, что Стамбул разделен на две части. В молодости он якобы поехал в Россию и работал там ассистентом у знаменитого русского режиссера Станиславского. Потом он вернулся и сам стал работать режиссером, и все говорили, что он самый лучший режиссер во всей Турции, что он наш Станиславский. Его враги, однако, утверждали, что он тогда сказал всем своим друзьям из европейской части Стамбула: «Прощайте, еду в Россию, к Станиславскому», на самом же деле просто-напросто перебрался в азиатскую часть. Все путешествие заняло у него двадцать минут. Там он, по их словам, ушел на полгода в подполье, обложился книгами Станиславского, выучил их все наизусть, а через шесть месяцев вылез из своей норы на азиатской стороне Стамбула, сел на пароход и снова появился на европейском берегу. Так ли было на самом деле, я не знаю, может бьпъ, это была просто выдумка, чтобы очернить нашего педагога, потому что он был таким знаменитым. Недаром же говорят: если на яблоне много яблок, их сбивают камнями. Я очень любила этого педагога. Ему было уже за девяносто, у него на занятиях мы должны были быстро придумать какую-нибудь историю и сразу сыграть ее на сцене во всех лицах. Иногда он засыпал на уроке. Мемет говорил:
— Это он специально, потому что ваши таланты оставляют его равнодушным. Он показывает вам, как будут реагировать на такое ваши будущие зрители.
Во время спектакля, говорил наш строгий педагог, нужно помнить, что зритель заплатил за свое место, хорошо поел и теперь хочет спать, и потому актер должен его своей игрой разбудить.
Однажды я представляла у него на уроке женщину, которая вышла погулять со своим ребенком. Я играла одновременно и женщину, и ребенка. Наш старый педагог сказал:
— Деточка, ничто тебя не сможет оторвать от театра, только ребенок. Вы видели, как нежно она обращалась со своим ребенком?
Исполняя роль матери, я копировала свою собственную мать и только сейчас осознала, с какой нежностью она ко мне относится. Так я обнаружила в театре свою мать.