Страница 52 из 93
Мне ничто не угрожает, а парень обречён на смерть. Но иглы придётся оставить, так я могу хотя бы внятно чувствовать изменения в пространстве и пользоваться ими.
«Да уж...»
Не переживай, драгоценная! Осталось совсем немного. Злодея я уже нашёл, орудия его труда тоже где-то рядом. Больше меня волнует другое.
«Смещение?..»
Да. Откуда оно здесь взялось? Кто его установил? Есть предположения?
«Оно мне о чём-то напоминает... О чём-то давнем, очень давнем... Нет, пока не могу понять...»
Я подожду, не торопись вспоминать. У меня тоже в голове носятся обрывки мыслей, но... Никак не могу ухватить хотя бы одну за хвост.
«Значит, следует погрузиться в сон, дабы утром, с новыми силами...»
Доброй ночи, драгоценная.
— Почему было не заказать живых куриц? — спросил я, вешая на крюк в самом холодном из погребов связанные за ноги тушки.
— А кто за ними будет ходить? — Марек сплюнул прилепившееся к губам перо. — Я птичье дерьмо таскать не собираюсь, а милорд и подавно. Может, ты хочешь?
Я прикинул, какое количество помёта способны создать квохчущие непоседы, и отрицательно мотнул головой.
— То-то и оно, — подхватил русоволосый. — Сегодня вечером разделаем их, подкоптим, чтобы хранились подольше, а на следующей неделе новых можно заказать.
Он отрезал виток колбасы, взял лепёшку и пару яблок, судя по сморщенности, хранившихся у поставляющего снедь трактирщика не с прошлой осени, а с позапрошлой.
— Будем завтракать? Что-то маловато для двоих.
— Не, это не для нас! Завтраком я ещё займусь, а сейчас... Надо мальчишке жратву отнести. Только он есть не станет, и всё снова сгниёт.
— Мальчишке?
— Угу. Не знаю, зачем он милорду, но раз держит, пусть держит. Только я думаю, он с голоду помрёт раньше, чем пригодится.
— С голоду? Ты же его кормишь.
Марек скривился:
— Не, я ему еду ношу. А кормить силой не собираюсь. Хочет дохнуть, пусть дохнет.
— Но милорду он наверняка нужен живым.
— И что?
— Может, уговорить поесть?
Русоволосый с недоумением взглянул на меня:
— Вот сам и уговаривай.
— Ну попробовать-то можно? С меня не убудет.
— Пробуй.
Еда мигом очутилась в моих руках, а дверь — единственная из всех на подвальном этаже, снабжённая засовом — была торжественно распахнута. Сам же Марек выделил мне для разгона темноты толстую свечу и неторопливо направился к выходу из подвала, самонадеянно предположив, что пока я пробую себя в мастерстве убеждения, он успеет сготовить не только завтрак, но и обед.
Комнатка оказалась совсем небольшой: свет легко достигал всех её уголков, может быть, не позволяя разглядеть мельчайшие детали, но основную картину представляя во всех необходимых подробностях.
Принц, за неимением мебели, сидел на полу, сжавшись в комок и прислонившись боком к стене то ли в попытке согреться, то ли чувствуя себя от прикосновения к камню увереннее и защищённее. Одежда его высочества была в порядке, хотя, разумеется, дневному свету открыла бы свою несвежесть и пятна грязи, неминуемо возникающие от встреч с земляным полом, но мне было важно именно отсутствие прорех и прочих свидетельств насилия. Итак, мальчика никто не бил и не пытался иным способом к чему-то принудить... Хорошо. Очень хорошо. А ещё лучше то, что я вижу на тонкой шее.
Наверное, при ином раскладе Рикаарда приковали бы к стене за ногу или за руку, но железный обруч оказался великоват для мальчишеских конечностей, а вот как ошейник — в самый раз. Надеюсь, его высочество в полной мере прочувствовал, каково сидеть на привязи? Если нет, то мой приход несвоевремен. Но пока не проверишь, не узнаешь, ведь так? Придётся рискнуть. В конце концов, для печального развития событий у меня порядок действий заготовлен. А вот для радостного... Как-то времени не было подумать. А, ладно! Отступать поздно.
Я взглянул на втоптанные в подгнившую солому останки еды, усмехнулся, подошёл к принцу поближе и присел на корточки, поставив свечу так, чтобы видеть лицо мальчика и позволить достаточно ясно рассмотреть своё.
— Мне сказали, вы, юноша, отказываетесь принимать пищу? По какой причине? Кухня недостаточно хороша для вас?
Конечно, он промолчал, даже не посмотрев в мою сторону. Упрямство? Гордость? Особой разницы сейчас между ними нет: способны помочь не сдаваться, и то польза.
— Не желаете отвечать? Не надо. Но всё же позвольте спросить — вы считаете себя умным человеком?
Он вздрогнул, как и любой другой на его месте от неуместности вопроса.
— Если вы умны, то должны понимать — вашей смерти никто не желает. Скажу больше: она никому не принесёт выгоды, и вам — в первую очередь. А раз умирать не нужно, умный человек копит силы для жизни. Поэтому не откушать ли вам немного? Колбаса пахнет весьма аппетитно, а хлеб испечён самое большее вчера и ещё не успел зачерстветь. И даже яблоки есть можно, хоть они не совсем приглядны на вид.
Молчание и ни малейшего шевеления. Закономерно. Что ж, выкладываю свой последний козырь. Самый главный. Если и сейчас не получится, не получится никогда:
— Я понимаю, что вы не хотите ничего принимать из моих рук, но других рук рядом попросту нет.
Только теперь принц поднял взгляд. Медленно, словно боясь резким движением прогнать робкую надежду. Всмотрелся в моё лицо и... Отпрянул назад, отворачиваясь и вжимаясь в стену ещё сильнее чем прежде, а худые угловатые плечи предательски задрожали.
Я подождал с минуту, потом осведомился:
— Основная часть слёз уже пролилась?
Он замер, долго не решаясь повернуть голову, но зато перестав беззвучно рыдать, потому что силы внезапно потребовались для другого действия — лихорадочных размышлений.
— Еду унести? Уж извините, но размазывать её по полу не считаю благим делом, и если вы не желаете кушать, лучше я сам...
— Ты пришёл посмеяться, да?
Ручейки слёз на осунувшихся щеках ещё не высохли, но уже не вызывали тревоги: первое потрясение прошло.
— А как думаете вы сами?
Принц виновато отвёл взгляд.
— Вообще, смеяться я предпочитаю по другим поводам, а здесь и сейчас ничего смешного не вижу.
— Значит, ты пришёл отомстить.
— Можете сказать, за что? А то я никак не могу придумать.
Глаза Рикаарда растерянно округлились:
— Но я... Тогда, в поместье... Я же при всех оскорбил и...
— Хорошо, что вы это понимаете. Но позвольте заметить: оскорбление имеет вес, только если обе стороны считают его таковым. А я не нашёл в ваших словах ничего обидного для себя. В конце концов, отрицать, что на мне тоже какое-то время был надет ошейник, глупо. И ещё глупее спорить о разнице в правах раба и господина.
— Ты... не злишься?
— На вас? Хотите, открою великую тайну? Все горькие и дурные чувства мы испытываем не к кому-то постороннему, а только к себе самим. Собираясь оскорбить меня, вы ненавидели свою слабость и неудачи в прошлом, верно? Вы проиграли не потому, что я оказался сильнее, а потому что сами оказались слишком слабы. Ничего, пройдёт время, вы научитесь оценивать и свои силы, и силы противников, и станете непобедимы. Если захотите. Но поверьте, вечно побеждать — жуткая скука!
Он смотрел на меня, и по золотистым отблескам свечного пламени в глазах было понятно: мальчик никак не может поверить в то, что все беды закончились. В то, что спасение пришло. Правда, не с ожидаемой стороны и не слишком поспешно, но вот оно, рядом, в одном шаге, стоит только протянуть руку...
Подрагивающие пальцы коснулись моего колена.
— Это на самом деле ты?
— А кто же ещё? Или вы встречали другого простака, согласного изгадить свои чудесные золотые локоны чёрной краской только для того, чтобы накормить вас завтраком?
Ну наконец-то! А я уже и не надеялся увидеть улыбку на измождённом переживаниями лице.
— Так что ешьте и набирайтесь сил.
Он послушно кивает, и всё же не может не спросить:
— Ты останешься здесь?