И маятник качнулся…

– Ну… – А что тут скажешь?

– Так где же он, твой хозяин?

– Понятия не имею, – признался я.

– Вот как? – Она сделала вид, что удивилась.

– Видите ли… – Что я могу ей сказать, если и сам не понимаю наших взаимоотношений? Врать? Неохота. И не потому, что лень, а потому что… Не стоит без особой надобности возводить стену лжи: ее слишком трудно рушить. – Мой… хозяин временно уступил меня своему… хорошему знакомому, которого мне пришлось покинуть примерно полтора месяца назад и не по своей воле. А сейчас я оказался на значительном удалении от дома…

– И где находится дом?

Я прикинул в уме расстояние и ужаснулся:

– Сотня миль к северо-востоку от Улларэда.

Женщина присвистнула:

– Далековато!

– У меня не было выбора. С большим удовольствием я бы вернулся к своему хозяину, чем плутать в дебрях Россона.

– Мы будем проезжать через Улларэд… – вполголоса, для себя, отметила женщина и продолжила: – Ладно, пока поверю на слово. Хотя вряд ли ты сказал все, что я хотела бы знать.

– Не все, – согласился я. – Но я не произнес ни слова лжи.

– Ты этим гордишься?

– Чем?

– Тем, что не солгал?

– Немного. – Я куснул губу, понимая, что за таким вопросом последует менее приятный.

– Тогда ответь: клеймо, которое ты носишь на своем лице – справедливо?

Я помедлил с ответом. Не слишком долго, чтобы не вызывать неудовольствие женщины.

– В какой-то мере.

– И это твой ответ? Меня он не устраивает!

– Хорошо, скажу иначе: тот, кто его поставил, руководствовался собственной извращенной фантазией и безрассудным приказом своего господина, но…

– Но?

– Я и в самом деле повинен в смерти одной беременной женщины. Она умерла, рожая меня…

Я был бесстрастен, как никогда. Боль не исчезла, а перешла в качественно иное состояние. Тихую скорбь. У меня больше не доставало сил оплакивать то, что произошло много лет назад. Бессмысленно. Бесполезно. Наверное, даже глупо. Если слезы не принесут облегчения, к чему снова и снова проливать их? Я стал черствее? Да. Наверное, я просто стал… мудрее.

Женщина молчала. Долго. Глядя мне прямо в глаза, она думала о чем-то своем, о каком-то событии, некогда затронувшем ее сердце. Но вот взгляд вновь обрел спокойную уверенность:

– Развяжи его, Хок.

– Но, матушка…

– Он не причинит нам зла.

– Ну, как знаете… – проворчало рыжее чудо, освобождая мои запястья от веревок.

– Ты можешь быть свободен, – разрешила женщина.

– Я благодарен за ваше решение, но…

– Что еще?

– Видите ли…

– Завтра девочка поправится, и ты сможешь взять ее с собой.

– Не об этом речь… – Я мучительно перебрал в уме варианты одной и той же просьбы и выпалил: – Позвольте мне присоединиться к вам!

– Зачем? – недоуменно спросили и женщина и девица.

– Я запросто сгину в этих дебрях, да еще и с ребенком на руках – вы же не допустите этого? И потом, я буду весьма признателен, если вы доставите меня к моему хозяину… Если уж все равно собираетесь в те места…

– А он?

– Что – он?

– Он будет «признателен»? – с интересом спросила хозяйка фургона.

– Ну… э… – Я представил лицо Мастера, вздохнул и, отведя глаза, подтвердил: – Будет. Непременно.

Женщина расхохоталась, и смеялась она так заразительно, что рыжая последовала ее примеру. Пока дамы покатывались со смеху, я успел размять руки, усесться у костра и с умильным видом осведомиться:

– А когда в этом доме подают ужин?

Ответом мне послужил новый взрыв смеха…

…Ничто так не помогает наладить отношения, как искреннее веселье. К концу сытной трапезы я если и не стал «одним из стаи», то, по крайней мере, мог не опасаться, что рыжая амазонка решит посмотреть, какого цвета у меня кровь.

Я – патологически нелюбопытное существо, но мои новые знакомые и не думали скрывать то, о чем я мог бы спросить, и сами рассказали достаточно, чтобы переполнить то место в моей памяти, где хранится информация под грифом «Необязательно, но приходится усваивать».

Взрослая женщина, которую полагалось называть просто – Матушка, руководила труппой бродячих артистов, коими, собственно, и являлись силач Нано и вспыльчивая Хокка, демонстрирующая чудеса ловкости в жонглировании, метании и акробатике. Разумеется, на них труппа не заканчивалась: имелись и фокусники, и клоуны, и дрессировщики вкупе со зверинцем, вот только все они ожидали хозяйку в Улларэде, чтобы отправиться в столицу, на заработки в преддверии зимних праздников. А Матушка сделала крюк через Россон, дабы уладить какие-то личные дела.

Окончание истории я выслушивал, отчаянно клюя носом, и даже не заметил, как меня закутали в одеяло и оставили в покое…

Утром, высунув нос из-под одеяла, я обнаружил исчезновение лошадок и поинтересовался у Хок, куда делись животные. Неразборчивая тирада, полученная в ответ, прояснила немногое: Матушка и Нано затемно уехали. По делам. Расспрашивать дальше я не стал, потому что, во-первых, уважаю право на личную жизнь, а во-вторых… Я и так догадывался, куда и зачем ни свет ни заря ускакала хозяйка бродячего цирка. Проверить мои слова. Каким образом? Очень просто: задать несколько вопросов на ближайшем постоялом дворе. Холодными предосенними ночами в таких местах собирается прорва народу и, как правило, всегда находится тот, кто «где-то» и «что-то» слышал. Мысленно пожелав Матушке удачи, я полюбопытствовал:

– Здесь рядышком есть какой-нибудь водоем?

Рыжая хмуро покосилась в мою сторону:

– Зачем тебе?

– Да вот, решил с горя пойти и утопиться, – весело сообщил я.

Девица покрутила пальцем у виска:

– Шут гороховый… Полсотни шагов вон туда, – кивок в сторону, – будет озеро. Может, и получится утопиться.

– Я хочу постирать одежду, – с опозданием пояснил я и добавил: – В связи с чем мне нужно что-нибудь для борьбы с грязью и… смена белья.

– Ты собираешься стирать? – недоверчиво повторила Хок.

– И помыться – тоже. Это противозаконно?

Она пожала плечами, но, порывшись в недрах фургона, сунула мне в руки сверток, объясняя:

– Большим куском можешь стирать, маленьким мойся сам.

– Премного благодарен!

Девица вернулась к костру, чтобы подкинуть дров. Принцесса еще спала, но румянец уже вернулся на ее личико, и я мог не волноваться за здоровье наследницы престола.

– Покидаю вас, прекрасные дамы! Но не надейтесь, ненадолго! – Я шутливо раскланялся и направил свои стопы в милостиво указанном направлении…

…Я не люблю рассветы: они всегда холодные. И закаты не люблю: подступающая к границе света темнота пугает, напоминая о том, что ночь куда могущественнее дня. К тому же, последнее время меня раздражает предопределенная последовательность действий. Ни в коем разе не хочу критиковать природу, но… Почему бы время от времени не нарушать те или иные правила? Жизнь стала бы куда ярче и интереснее, если, закрывая глаза на закате, ты не мог бы ручаться за то, что настанет утро… Впрочем, ленивое желание перевернуть все с ног на голову не остается навсегда: проходит несколько минут, и я благодарю небо и землю за то, что они живут и вечно будут жить по простым и неизменным законам. Знать бы еще, какому пункту в этих законах подчинена моя жизнь…

Лесное озеро оказалось достаточно теплым для того, чтобы ополоснуться без риска заработать устойчивый насморк. В свертке я обнаружил два куска застывшей массы, которые при близком знакомстве с водой замечательно пенились, там же нашлась мочалка, огорчительно жесткая и колючая – пришлось обращаться с ней предельно почтительно и осторожно, но своего я добился: и тело и одежда обрели если не первозданный, то вполне приемлемый вид. Правда, Хок не удержалась от того, чтобы не подшутить над вашим покорным слугой и подсунула в качестве сменного белья тунику, принадлежащую, судя по размерам, самой Матушке. Я не обиделся – на что? Те времена, когда меня мог смутить женский наряд, давно прошли. Знаете, если окружающим абсолютно наплевать на то, как вы выглядите, то и вам самим становятся безразличны условности «приличной» внешности. Меня, например, уже в достаточно юном возрасте оставили в покое: на фоне родственников я выглядел пугалом независимо от одежды, прически и всего остального, так уж получилось. Посему я придерживаюсь только одного правила: плевать, лишь бы было тепло и сухо. А туника – длинная, сухая, шерстяная и приятно-мягкая – зачем же желать большего? Отсутствие рукавов я компенсировал накинутой на плечи курткой и уселся на ковре хвои, рассыпанной по берегу озера, любуясь пейзажем.