Берег Хаоса

Кайрен кивнул, но совершенно справедливо возразил:

– Знаешь, для этого вовсе не обязательно колдовать.

– Да, не надо. Но мы подошли к главному. Помнишь, о чём я беседовал с магичкой?

– Конечно, помню. Ты просил её не думать о плохом во время наведения чар, потому что все мысли переносились как раз в дом той девицы.

– Вот-вот. Переносились. А теперь представь, что магик, совершающий извлечение, будет нарочно думать о чём-то... Пусть не плохом и не хорошем, но о чём-то, необходимым для определённых действий. Скажем, если требуется устроить покушение на важного человека, его достаточно поставить в Поток, а магику – даже удалённому за сотни миль – нужно всего лишь отправить в плавание мысль о том, как хорошо было бы выйти в безлунную полночь на безлюдную улицу или в любое другое удобное для убийства местечко. И никаких следов! Ударило в голову, захотелось, почудилось – но доказательств умысла не будет! Или внушить броситься вниз головой с моста в реку. Или... Да мало ли чего! Но если обычно требовалось оказаться рядом с жертвой, то теперь можно даже не знать, как она выглядит.

Я не стал добавлять, что можно и попросту приказать чужому сердцу остановиться, но уверен, Кайрену не обязательно было разжёвывать такие мелочи. Кто из нас дознаватель, в конце концов?

Блондин слушал, не перебивая, и мрачнел с каждым словом всё больше и больше. А когда я умолк, запыхавшись от течения мыслей больше, чем от бега, Кайрен встал, принёс из шкафа бутылку, плеснул в высокий бокал вина и выпил одним глотком. Потом подумал, покачал головой и снова приложился к вину.

– Ты понимаешь, что из всего этого может получиться?

– Понимаю. И очень жалею об этом: лучше бы не понимал.

– Мне надо кое-что обмозговать.

– Разумеется.

– Но с отчётом ты прав: ТАКОЕ нельзя описывать. Я и не буду. Но всё равно придётся как-то со всем этим поступить.

– Придётся.

Наши взгляды встретились, одинаково обеспокоенные, почти испуганные.

– Надо хорошо подумать.

– Надо. Не будем торопиться?

– Ни в коем разе.

Дознаватель поставил опустевший бокал на стол.

– Вот что... Давай, отложим до конца Зимника? Сейчас в управе и так полно дел.

– Конечно, отложим: ко мне как раз матушка приезжает. А после празднества всё и решим, хорошо?

Кайрен тоскливо вздохнул:

– Решим. Если поймём, как.

Нить тринадцатая.

Прошлое пришло

В дом под руку с будущим.

Рад видеть обоих.

Пьюп разбудил меня в положенные семь часов утра, в кромешной темноте и спутанных мыслях. За два прошедших дня ясности в голове не прибавилось, хоть я честно старался увязать все имеющиеся факты в единое целое. Ну не хотели они увязываться, пакостники! Мне всё время казалось, будто упускаю нечто важное, причём хорошо мне знакомое, но никак не приходящее на ум, сколько бы ни умолял. Нет ничего хуже подобного ощущения: знать, что знаешь, но не помнить. Отвратительно и мучительно. А всё почему? Потому что осознание глубин грозящего Империи ужаса заставило испугаться и меня: страх ведь никогда не помогал разумно мыслить, верно? Этот друг хорош, когда решения нужно принимать стремительно, правда, они обычно приносят пользу только в минуты исполнения, а потом причиняют немало вреда, но тут уж следует выбирать: или успеть увернуться от топора сейчас, или чинить порубленную мебель потом. Что важнее? Каждый выбирает для себя, конечно же, но мне почему-то кажется: остаться в живых приятнее, чем жертвовать собой ради благополучия окружения. Наверное. Может быть.

Рассвет я, позёвывая и поёживаясь, честно встречал у ворот мэнора. Лучи восходящего солнца, ради разнообразия начавшего сегодня карабкаться на свободный от облаков небосвод, прибыли вместе с дорожной каретой – громоздким сооружением на скрипучих колёсах, с маленькими окошками (для сохранения тепла, а не для обзора: нечего по сторонам пялиться!) и огромным сундуком на запятках. Прочие сумки и свёртки были привязаны к багажной раме на верху, и их было... много. Странновато. Насколько знаю, матушка никогда не берёт с собой попутчиков хотя бы потому, что карета предоставлена милостью Сэйдисс и снабжена весьма полезными заклинаниями, прокладывающими дорогу, а потому легко проходит там, где могут увязнуть даже сани, но посторонним людям вовсе не обязательно об этом знать. Или это всё матушкины вещи? Ещё того хуже – подарки. Хаос, Вечный и Нетленный, только не это!

Возница остановил лошадей у самых ворот, но спрыгивать с козел, чтобы распахнуть дверцу кареты, не стал. Да собственно, оно и не требовалось: двое мальчишек справились сами.

Они спрыгнули на снег один за другим, похожие, как и положено братьям, но всё же разные. Старший – пятнадцатилетний Соден, почти догнавший меня ростом и прочими пропорциями, тёмноволосый, унаследовавший отцовскую угрюмость и спокойствие, на деле почти всегда оказывающееся показным, потому что шалостей с детства не чурался. Младший – двенадцатилетний Ладар, угловатый и тощий, с рыжиной в тёмных прядях, непоседливый шутник, плохо пока понимающий разницу между добрым и злым смехом. Оба светлоглазые, светлокожие, с курносыми носами и широкими скулами. Семейная масть, одним словом, не обошедшая и меня, только нос не удался: обзавёлся горбинкой, от чего стал казаться массивнее.

Но я ожидал одно, а увидел совсем другое. Вместо того чтобы с дороги закидать снежками меня, карету и всё прочее, что окажется в пределах досягаемости, и ускакать в сад по сугробам, братья степенно, с хмурыми от важности лицами, застыли рядом с экипажем. А уж как они выглядели... Что-то небывалое: оба хоть и одеты в любимые толстые пушистые фуфайки, овчинные сапоги и штаны с тёплым подбоем, но у каждого на голове шапка, на шее – аккуратно повязанный шарф, а на руках – варежки. Уж что-что, а предмет одежды, призванный защищать от холода ладони, мои братцы презирают всей душой и не имеют обыкновения носить даже в лютые морозы. При этом, как ни странно, никогда не обмораживаются. В отличие от меня. А сейчас и мороза-то почти нет... Что всё это значит?

– Парни, а вы случайно домом не ошиблись? Разве мы знакомы?

Соден смерил меня таким взглядом, что захотелось закопаться в ближайший сугроб, а Ладар ухмыльнулся и сообщил, но почему-то шёпотом:

– Мы ещё на тебя посмотрим, когда узнаешь, что к чему.

– Что? К чему?

Но дальнейших объяснений не последовало, потому что в дверце кареты появилась хрупкая, даже несмотря на просторную шубку и ворох выглядывающих из-под неё юбок, женщина, которая шутливо запричитала:

– Где ж мой старший мальчик запропастился? Совсем меня видеть не желает?

– Как можно!

Я опустил подножку и помог матушке спуститься на утоптанный снег, чтобы быть сразу же задушенным в объятиях. А когда мне всё же позволили вздохнуть свободно, поступило новое требование:

– Уж и гостье помоги, сделай милость!

– Гостье?

Матушка радостно улыбнулась и позвала:

– Ливин, милая, не смущайся, иди к нам!

Ливин? Где-то я уже слышал это имя. Очень давно. Но его обладательница не показалась мне знакомой.

Шубка с суконным верхом, подбитая мехом, плотно обтягивающая талию и то, что повыше. Юбки, которые, если присмотреться, приобретают свою пышность именно на бёдрах, а не ближе к лодыжкам. Пуховый платок, как и у матушки, скрывает всё, кроме личика – раскрасневшегося от холода, довольно миловидного, но совсем не яркого. Селянка, приехавшая в город и потому нарядившаяся в лучшее, что у неё было: именно такие мысли посетили меня в первый момент. А второго не было, потому что, опёршись на предложенную мной руку, девица шагнула слишком широко (наверное, не имела привычки выходить из кареты), разумеется, пропустила подножку мимо и... упала на меня. Я, признаться, и в подходящем настроении не способен таскать женщин на руках, а сейчас, растерянный, можно сказать, ошарашенный, и вовсе не устоял, сделал несколько шагов назад и рухнул спиной в сугроб, на высоту и глубину которого не поскупились нанятые Галексом метельщики.