Добавить в цитаты Настройки чтения

Страница 10 из 20



Сделав шаг вперед, он остановился и внимательно прислушался, не раздастся ли хоть какой-нибудь шорох со стороны преступника, который выдал бы место, где тот укрывается, но маньяк словно в воду канул.

Дойдя до конца прохода, когда до торцовой стены оставалось не больше пяти футов, Гарри снова остановился.

Воздуховод, над которым трудился преступник, должен был находиться где-то сразу же за последней грудой ящиков.

3атаившись, он напряг слух, надеясь услышать дыхание маньяка. Но вокруг стояла тишина. Осторожно двинулся вперед, заглянул за груду ящиков в открывшемся пространстве перед торцовой стеной. Преступника там не было.

Не мог же тот выскользнуть в маленькое квадратное вентиляционное отверстие. На воздуховоде отчетливо вид-нелись следы от ударов и проделанные в нем дырки, через которые на чердак проникали ветер и свет, испещривший рябью теней оставленные преступником следы ботинок в пыли, толстым слоем лежавшей на полу.

Неожиданно внимание Гарри при влекло движение с противоположной стороны чердака, и палец его мгновенно напрягся на спусковом крючке. Из-за груды ящиков выглянуло лицо Конни.

С разных сторон чердака они недоуменно глядели друг на друга. Маньяку удалось каким-то образом зайти им в тыл. И, хотя лицо Конни было скрыто в тени и Гарри не мог его отчетливо видеть, он наверняка знал, что губы ее шевелились, цедя:

— Сука, сука, сука.

Медленно, внимательно оглядывая проходы между ящиками, которые попадались на ее пути и в которых плотно стояли манекены, Конни двинулась в сторону Гарри.

Гарри тоже пошел ей навстречу, также внимательно всматриваясь в мрачные проходы. Чердак был таким широким, а ящиков и коробок, до отказа забивших его, было так много, что все это больше походило на лабиринт. И в лабиринте этом обреталось чудище, которое по свирепости и наглости могло бы соперничать с мифологическим минотавром, человекобыком, пожиравшим людей.

Откуда- то из глубин лабиринта донесся уже знакомый голос:

— "Я потрясен", "Мне так тяжко", "Мелодия парового катка".

Гарри закрыл глаза. Ах, как хотелось ему улететь отсюда далеко-далеко. Может быть, в царство "Двенадцати Танцовщиц" с его двенадцатью великолепными наследниками престола, подземными замками света, в садах которых произрастают деревья с золотыми и алмазными листьями, с его заколдованными бальными залами, наполненными прелестной музыкой… Да, неплохо было бы там сейчас оказаться. В этой самой доброй из написанных братьями Гримм сказке. В ней никто никого не поедает, не мучает и не убивает.

— Сдавайся!

Это был голос Конни.

Гарри открыл глаза и нахмурился. Он боялся, что она выдаст их местонахождение. С другой стороны, как он ни старался, как ни прислушивался, так и не смог разобрать, где же находится маньяк: на этом чердаке звуки странным образом распылялись вокруг, и это служило отличной защитой как им, так и, естественно, преступнику. И все же молчание, как известно, золото.

Преступник снова прокричал:

— "Кутерьма голубых цветов", "Гостиница, где разбиваются сердца!"

— Сдавайся! — повторила Конни.

— "Уходи, крошка!"

Конни состроила гримасу.

— Это не Элвис, дубина! Это Стив Лоуренс. Сдавайся!

— "Не подходи"

— Сдавайся.

Поморгав глазами, чтобы смахнуть заливавший их пот, Гарри с недоумением уставился на Конни. Никогда раньше не чувствовал он себя более полным идиотом. Между Конни и маньяком что-то происходило, установилась какая-то необъяснимая связь, но что именно и что за связь, Гарри никак не мог взять в толк.

— "Мне все равно, если солнце погаснет".

— Сдавайся!

Вдруг Гарри осенило, что "Сдавайся" было названием одной из классических песенок Элвиса.

— "Не подходи".

Очевидно, это было название другой песни Элвиса.

Конни тихо скользнула в один из проходов и скрылась с глаз Гарри.

— "Сейчас или никогда".

— "А что же мне сказать?"

Где-то из глубин лабиринта Конни откликнулась названиями еще двух песен Элвиса:



— "Сдавайся", "Я умоляю тебя".

— "Мне так тяжко".

После короткого молчания Конни ответила:

— "Скажи мне почему".

— "Не спрашивай меня об этом".

Они явно общались друг с другом. Названиями песен Пресли. Словно участвовали в каком-нибудь телевизионном шоу- игре, где за правильные ответы участник не получал ничего, а за неправильные мог понести непредвиденные потери.

Согнувшись в три погибели, Гарри скользнул в другой проход. Ткнулся лицом в расставленную пауком сеть. Смахнув ее, углубился в охраняемую манекенами густую тень.

Конни снова вернулась к уже не раз звучавшему названию:

— "Сдавайся".

— "Не подходи".

— "Тебе одиноко сегодня?"

После короткой паузы преступник признался:

— "Одиноний мужчина".

Гарри все еще никак не мог сообразить, откуда шел голос. Пот лился с него градом, клочья тонкой паутины застряли в волосах и щекотали уши и лоб, во рту был такой привкус, будто он языком вылизал пестик лабораторной ступки Франкенштейна, но самое главное — его не оставляло ощущение, что из мира действительности он переместился в кошмарное сновидение наркомана.

— "Расслабься", — посоветовала Конни.

— "Мне так тяжко" — снова пожаловался маньяк.

Гарри понимал, что неожиданные кренделя и повороты этой странной погони не должны сбивать его с толку, ни в коем случае нельзя было забывать, что жили они в девяностые годы двадцатого столетия, эпохи воинствующего безумия, когда странное и причудливое сделалось настолько обыденным, что требует нового определения нормы сознания. Теперь, например, бандиты угрожают продавцам супермаркета не направленными на них пистолетами, а шприцами, наполненными зараженной СПИДом кровью.

Конни предложила маньяку:

— "Хочешь, буду твоим плюшевым медвежонком?"

Что, по мнению Гарри, придало "песенному" диалогу несколько пикантный характер.

Но маньяк ответил незамедлительно, и голос его был полон тоски и отчаяния:

— "Ты не знаешь меня".

Всего несколько секунд потребовалось Конни, чтобы отыскать необходимое продолжение:

— "А тебе не кажется, что пришла пора?"

Кстати о причудливом: у Ричарда Рамиреза, маньяка-убийцы, на совести которого числилось немало загубленных душ, когда он сидел в тюремной камере, отбоя не было от прелестных молоденьких женщин, находивших его обаятельным, будоражившим кровь, истинным романтиком. Или, если обратиться к недавнему прошлому и вспомнить того парня из штата Висконсин, который варил на обед куски мяса из своих жертв, а в холодильнике держал их отрубленные головы, о котором соседи говорили: "Ну да, правильно, в его доме всегда дурно пахло, и порой оттуда неслись истошные вопли и жужжание электропилы, но все это длилось только какие-то мгновения, а сам-то он был отличным парнем и главное — к людям относился с большим уважением и вниманием". Ну что еще можно тут добавить, одно слово — девяностые годы. Неповторимое десятилетие.

— "Это уж слишком" — наконец ответил маньяк, очевидно, не поверив романтическому порыву Конни.

— "Бедный мальчик", — искренне посочувствовала она.

— "Совсем пропал"

В голосе маньяка, эхом отдававшемся от затянутых паутиной балок перекрытия, прозвучали противные хныкающие нотки, когда он признал в себе отсутствие чувства собственного достоинства — опять же, весьма характерное признание для девяностых.

— "Надень мое кольцо себе на шею" — попыталась вновь настроить его на романтический лад Конни, крадучись через лабиринт и намереваясь при первой же возможности задуть этого выродка, как поганую свечку.

Маньяк не ответил.

Гарри тоже не сидел сложа руки, тщательно осматривая все закоулки и тупички, но чувствуя себя при этом абсолютно не у дел. Он даже представить себе не мог, что в это последнее десятилетие века, чтобы прослыть истинным полицейским, он должен назубок знать всю подноготную рок-н-ролла.