Прямо к цели

Уходя через двадцать минут из этого дома, я чувствовала, что заключила наихудшую из возможных сделок, но тут мне в голову пришел другой афоризм отца: «Слабые не могут быть слишком разборчивыми».

На следующий день я записалась на бухгалтерские курсы, которые посещала по вечерам, и то только выполнив все свои обычные школьные задания. Вначале предмет показался мне несколько скучным, но со временем мне стало интересно узнавать, как, ведя тщательный учет каждой сделки, можно извлекать прибыль даже в нашем маленьком бизнесе. Я не имела представления, как много денег можно сберечь лишь за счет того, что ты разбираешься в балансовых ведомостях, погашениях кредитов и в том, как заявляешь свои доходы. Меня смущало только то, что, как я подозревала, Чарли никогда не беспокоится об уплате каких-либо налогов вообще.

Я даже начала получать удовольствие от своих еженедельных визитов в Уайтчапел, где мне представлялась возможность продемонстрировать полученные знания. Хотя я по-прежнему была настроена положить конец нашему с Чарли партнерству, как только мне будет предложено место в университете, я продолжала считать, что с его энергией и напором в сочетании с моими познаниями в области финансов мы вполне могли бы произвести впечатление своими успехами на моего отца, а возможно, даже и на деда Чарли.

Когда подошло время вступительных экзаменов в университете, я решила предложить Чарли выкупить мою долю собственности и даже договорилась с квалифицированным бухгалтером, который бы вел учет вместо меня. Но тут эти немцы вновь сорвали мои прекрасно продуманные планы.

На этот раз убили отца Чарли, что заставило молодого дурачка записаться на фронт и поставить на карту свою собственную судьбу. Как водится, он даже не удосужился посоветоваться с кем-либо и отправился в Большой Скотланд-Ярд в своем ужасном двубортном пиджаке, нелепом кепи и ярко-зеленом галстуке, взяв на свои плечи заботы об империи, а мне оставив расхлебывать все дела. Неудивительно, что я так сильно похудела в следующем году. Моя мать считала это расплатой за то, что я связалась с таким, как Чарли Трумпер.

В довершение ко всему через несколько недель после того, как поезд увез Чарли в Эдинбург, мне было предложено место в Лондонском университете.

Чарли поставил меня перед выбором: попытаться самой заняться булочной и оставить всякие надежды на получение диплома или продать лавку тому, кто предложит наивысшую цену. Уезжая, он черкнул мне записку с предложением продать булочную, что я и сделала. Но несмотря на долгие часы, проведенные в поисках выгодного покупателя, я смогла найти лишь одного, кто заинтересовался моим предложением, — мистера Когена. Он несколько лет содержал швейную мастерскую этажом выше нас и собирался расширять ее. Он предложил мне достаточную по тем временам сумму. К тому же мне удалось выручить еще пару фунтов, продав уличному торговцу огромный лоток Чарли. Но, как я ни старалась, мне так и не удалось найти покупателя на ужасный экспонат прошлого века, принадлежавший деду Чарли.

Я немедленно положила деньги на счет в банке общества «Боу Билдинг» на Чипсайд 102 сроком на один год под четыре процента годовых. У меня не было намерений трогать их, пока Чарли находится на войне. Но месяцев пять спустя меня посетила в Ромфорде Китти Трумпер, которая со слезами на глазах поведала о том, что Чарли убит на Западном фронте, и добавила, что совершенно не знает, что теперь станет с семьей, оказавшейся без поддержки брата. Я немедленно рассказала ей о нашем договоре с Чарли, и это тут же просветлило ее лицо улыбкой. Она согласилась пойти на следующий день со мной в строительное общество, чтобы снять со счета долю денег Чарли.

Я была намерена выполнить волю Чарли и проследить, чтобы его доля была поровну поделена между тремя его сестрами. Однако управляющий обществом в вежливой форме объяснил нам, что я не могу снять со счета ни пенни до тех пор, пока не истечет один год с момента помещения вклада. Он даже нашел документ, который я подписала по этому поводу, и показал мне соответствующий его раздел. Услышав это, Китти немедленно подскочила и разразилась такими непристойными ругательствами, что помощник управляющего покрылся краской и, не выдержав, убежал из комнаты.

Позднее я не знала, как мне благодарить Бога за эту ситуацию. Ведь я легко могла бы поделить шестьдесят процентов Чарли между Сэл, Грейс и этой ужасной Китти, которая так откровенно лгала о смерти своего брата. Мне же правда стала известна только в июле, когда Грейс сообщила в своем письме с фронта, что Чарли направляют в Эдинбург после второго Марнского сражения. Тогда я поклялась себе, что отдам его долю денег, как только он ступит на землю Англии. Я решила отделаться от всех этих Трумперов и их досадных проблем раз и навсегда.

Если бы Тата мог видеть меня студенткой Бедфордского колледжа! В Уайтчапеле никто бы не поверил, что его дочь поступила в Лондонский университет. Германский цеппелин сделал мою мать приживалкой. Однако, как оказалось, ей, тем не менее, доставляло удовольствие напоминать всем своим знакомым, что я стала первой женщиной из ист-энда, поступившей в университет.

Направив заявление о приеме в Бедфорд, я принялась подыскивать квартиру рядом с университетом, поскольку была настроена жить самостоятельно. Моя мать, сердце которой навсегда осталось больным после утраты мужа, уехала к тете Гарриет в Ромфорд, чтобы жить там на природе. Она не могла понять, зачем мне вообще нужно снимать квартиру в Лондоне, но настаивала, чтобы любое жилье, которое я изберу, было одобрено университетским начальством. Она подчеркивала, что я могу поселиться в квартире только вместе с тем, кого Тата счел бы «приемлемым». Мать никогда не переставала говорить мне, что она беспокоится о разнузданных нравах, получивших распространение с началом войны.

Хотя я поддерживала отношения со многими своими школьными подругами, но знала только одну, которая могла иметь лишнюю площадь в Лондоне, и надеялась, что она избавит меня от необходимости проводить свою жизнь в поездке где-нибудь между Ромфордом и Регентским парком. На следующий день я написала Дафни Гаркорт-Браун. В ответном письме она пригласила меня на чай в свою маленькую квартирку в Челси. Когда я вновь увидела ее после длительного перерыва, меня удивило то, что я теперь была выше ростом, чем Дафни, несмотря на то что она похудела так же, как и я. Дафни встретила меня с распростертыми объятиями и с удовольствием предложила занять одну из ее свободных комнат. Я настояла на том, что буду платить ей за жилье по пять шиллингов в неделю, и осторожно пригласила ее на чай к моей матери в Ромфорд. Дафни эта мысль показалась забавной, и в следующий вторник она отправилась со мной в Эссекс.

Моя мать и тетка едва ли произнесли хоть слово за всю вторую половину дня, которую мы у них пробыли. Звучавшие в ее монологе рассуждения о королевских охотах, скачках за гончими, поло и недопустимом падении нравов гвардейских офицеров вряд ли были теми предметами, по которым им приходилось когда-либо высказывать свое мнение. И, когда тетя Гарриет подала по второй порции оладий, я вовсе не удивилась, увидев, как мать с облегчением кивает ей в знак одобрения.

На самом деле, единственная неловкость за всю половину дня произошла, когда Дафни понесла поднос на кухню, что, как я подозревала, было несвойственным для нее занятием, и обнаружила там мой школьный табель успеваемости, приколотый к буфетной двери. Мама улыбнулась и, окончательно вгоняя меня в краску, прочла вслух его содержание: «Мисс Сэлмон проявляет редкую способность к упорному труду, что в сочетании с пытливым и находчивым умом предвещает ей большое будущее в Бедфордском колледже. Подпись — мисс Поттер, классный руководитель».

— Моя мама даже не подумала выставлять где-либо мой выпускной аттестат, — только и сказала Дафни по этому поводу.

После того как я переехала на Челси-террас, жизнь у каждой из нас быстро пошла своим чередом. Дафни порхала с одной вечеринки на другую, в то время как я ускоренным шагом переходила из аудитории в аудиторию, и наши пути пересекались редко.