Отныне и вовек

— С каких это пор тебя влечет истина?

— Истина, практичность и здравый смысл. Не играй в азартные игры, не бросай нищим раскаленные монеты, не сталкивай хозяйку в лестничный проем. Светлое будущее? Черт побери, будущее уже наступило, и оно омерзительно. Итак, какой у тебя интерес в этом захолустье? — Маккой брезгливо обвел глазами безлюдную станцию.

Кардифф сказал:

— Уезжай-ка ты следующим поездом.

— Сперва я должен тебя обойти: у меня на это ровно сутки.

Прищурившись, Маккой оглядел частокол еще не раскрывшихся подсолнухов вдоль дороги в город.

— Показывай, где тут остановиться. Я за тобой — по трупам пойду.

Подхватив саквояж, Маккой без промедления устремился вперед; Кардиффу даже пришлось слегка пробежаться, чтобы его догнать.

— Редактор мне сказал открытым текстом: привезешь забойный материал — получишь тысячу баксов; раскопаешь сенсацию — не пожалею и трех тысяч. — На ходу Маккой разглядывал непослушные предрассветному дуновению, застывшие кресла-качалки на открытых верандах и высокие окна без проблесков света. — Городишко-то, похоже, на три куска потянет.

Поспевая за ним, Кардифф твердил про себя: «Не дышать. Не высовываться».

Город его услышал.

В садах не дрогнул ни один листок. Не упало ни одно яблоко. Под кустами лежали собачьи тени, а собак не было. Трава прижалась к земле, словно шерсть к спине рассерженной кошки. Кругом царило безмолвие.

Довольный от сознания, что с его приездом городок замер, Маккой остановился на перекрестке под густыми кронами деревьев. Осмотрев эти зеленые своды, он задумчиво протянул «так-так», а потом выудил из кармана рубашки химический карандаш, лизнул грифель и стал делать записи в блокноте, проговаривая по слогам:

— Заброшенный город. Мертворожденный, Небраска. Воспоминания, Огайо. Оживленное движение на запад с тысяча восемьсот восьмидесятого по тысяча восемьсот девяностый. Сообщение прекращено в тысяча девятисотом. Связи нет.

У Кардиффа свело челюсти.

Маккой бросил на него испытующий взгляд.

— Денежки, считай, у меня в кармане, верно? По твоей мине вижу. Ты приехал хоронить Цезаря, а я — ворошить кости. Тебя позвал сюда внутренний голос, а меня — карьерный зуд. Тебе тут в кайф, ты наверняка будешь помалкивать, когда вернешься домой. А мне тут не в кайф. Прошедшее время.

Сунув карандаш за ухо и спрятав блокнот в карман брюк, Маккой снова взялся за ручку саквояжа. Будто подгоняемый звуками собственного голоса, он широко шагал по улицам Саммертона, разглагольствуя на ходу:

— Нет, ты только посмотри — какой идиот это проектировал: безвкусица, на крышах дранка в пейзанском стиле, какие-то мещанские финтифлюшки — помесь рококо с барокко. С карнизов свисают резные сосульки — придумают же такое. Не позавидую тем, кто застрянет здесь на всю жизнь, даже на две недели отпуска! Эй, а тут что? — Он резко остановился и поднял голову.

Вывеска над крыльцом гласила: «„Герб египетских песков“. Сдаются комнаты».

Маккой покосился на Кардиффа; тот напрягся.

— Вот, значит, где ты окопался. Поглядим.

Не успел Кардифф опомниться, как Маккой уже взбежал на крыльцо и рванул в сторону скользящую дверь.

Кардифф придержал створку, чтобы не было грохота, и вошел следом.

Тишина. Похороны закончились. Усопший лег в землю.

Ни одна пылинка не шелохнулась в гостиной — если там вообще можно было найти пылинку. Причудливые лампы не горели, цветочные вазы стояли пустыми. Услышав, что Маккой хозяйничает в кухне, Кардифф поспешил туда.

Маккой уже сунул свой нос в ледник. Льда внутри не оказалось, равно как и сливок, молока и масла; внизу даже не было поддона, из которого собака ночью могла бы напиться талой воды. В кладовке тоже не обнаружилось ни спелых бананов с леопардовыми пятнышками, ни цейлонских или индийских специй. Словно беззвучный поток ветра ворвался в дом и сдул все мало-мальски ценные припасы.

Черкнув что-то в блокноте, Маккой пробормотал:

— Доказательства налицо.

— Доказательства?

— Все попрятались. И съестное заныкали. А стоит мне отсюда убраться — мигом газончики подстригут и ледник набьют жратвой. Как они только пронюхали о моем приезде? Ладно. «Вестерн-Юнион» в этой глуши и не ночевал, так ведь? — В коридоре Маккой высмотрел телефонный аппарат, снял трубку и приложил к уху. — Сигнала нет. — Через входную дверь-ширму он выглянул на улицу. — И почтальона не видно. Я здесь как в изоляторе, черт побери.

Маккой выскочил на крыльцо и уселся на перила, которые жалобно заскрипели, грозя рухнуть. Ответ Кардиффа он прочел по глазам.

— Благодетель хренов, — бросил Маккой. — Суетишься, дергаешься, спасаешь людишек, которые этого недостойны. Чем же это захолустье подкупило Армию спасения имени Кардиффа? К гадалке не ходи — зияет в этой истории брешь. Злодея не хватает.

Кардифф затаил дыхание.

Маккой вытащил блокнот и сосредоточенно пролистал записи.

— Сдается мне, злодея вычислить нетрудно, — пробормотал он. — Департамент…

Он поиграл у Кардиффа на нервах.

— …дорожного строительства?

Кардифф сделал выдох.

— В точку, — шепнул Маккой. — Уже вижу заголовки: «Бесстрашный журналист защищает город-рай». Ниже — мелким шрифтом: «Ведомственная комиссия постановила: крушить и ломать». А через неделю — «Саммертон: в иске отказано». И подзаголовок: «Бесстрашный журналист захлебнулся джином».

Он захлопнул блокнот.

— Всего-то час пошастали, а накопали уже немало, скажи?

— Немало, — сказал Кардифф.

Глава 21

— Это будут самые горячие новости, — предвкушал Джеймс Эдвард Маккой. — За моей подписью выйдет серия репортажей о том, как в штате Аризона городишко Саммертон напоролся на скалы и пошел ко дну. Наводнение в Джонстауне просто отдыхает. Землетрясение в Сан-Франциско уже никто не вспомнит. Возьму за жабры правительство, которое сломало жизнь ни в чем не повинным людям и сровняло с землей их сады. Для затравки — «Нью-Йорк таймс», потом лондонские, парижские, московские и даже канадские газеты. Обыватель сам не свой до чужих бед: вот и пусть читает, как политиканы, одержимые жаждой наживы, снесли целый город. Раструблю об этом по всему миру.

— И это все, что ты способен здесь узреть?

— На зрение не жалуюсь!

— Да ты оглядись, — сказал Кардифф. — Вокруг ни души. Нет людей — нет и сенсации. Кому какое дело, если снесут дома, где никто не живет? Твои «горячие новости» продержатся от силы один день. Ни договор на книгу, ни телесериал, ни права на экранизацию тебе не светят. Этот город все равно не будет расти. Как и твой банковский счет.

Маккоя перекосило.

— Сукин ты сын, — пробормотал он. — Куда, к дьяволу, все подевались?

— Тут никого и не было.

— Это сейчас их след простыл, но дома-то покрашены, газоны подстрижены? Как пить дать людишки сюда наведываются. А ты с ними заодно, просто дуришь мне башку. Сам-то, вижу, разнюхал, что к чему.

— До недавнего времени ничего не знал.

— Так чего темнишь? Небось решил в одиночку окучить этот заштатный город-призрак, чтобы сделать себе имя?

Кардифф кивнул.

— Дубина! Ну и прозябай в нищете. Без тебя обойдусь. Счастливо оставаться!

Маккой опрометью ринулся с крыльца. Бросившись к соседнему дому, дернул на себя дверную ручку и присмотрелся, прежде чем ступить через порог. Через минуту он появился, в сердцах грохнул дверью и побежал к другому дому, сдвинул в сторону дверь-ширму, запрыгнул внутрь и тут же выскочил; его багровая физиономия стала мрачнее тучи. Так он обежал с полдесятка пустых домов, распахивая и захлопывая двери.

В конце концов Маккой вернулся на крыльцо «Герба египетских песков». Там он остановился, едва переводя дух, и крепко выругался. Ответом ему было молчание, и только птичка, пролетавшая над головой Джеймса Эдварда Маккоя, уронила ему на жилет свою визитную карточку.

Кардифф смотрел вдаль, на пустынные луга. Ему представилось, как из поезда вываливаются толпы горластых репортеров. Он явственно видел, как заработали на полную мощь печатные машины, намывая город на свои валики и постепенно стирая его с лица земли.