Страница 125 из 127
Начало этой истории относится к лету 1917 года, когда генерал-майор Роман Фёдорович Унгерн фон Штернберг отбыл из Петрограда в Забайкалье в качестве эмиссара Керенского. Обратно барон не вернулся. Он стал сподвижником атамана Сибирского казачьего войска Г. М. Семёнова, преемника адмирала Колчака, расстрелянного в двадцатом году по постановлению Иркутского ревкома. Вскоре атаман, разбитый Красной армией, бежал в Маньчжурию. Но получивший чин генерал-лейтенанта Унгерн продолжал борьбу.
В начале зимы 1920 года Азиатская дивизия, сформированная им из казаков, монголов и бурятов, вторглась в оккупированную китайцами Внешнюю Монголию. Пока растянувшаяся на многие километры армия — конница, пехота, артиллерия, обозы — медленно продвигалась по безводной жёлтой степи, сам он во главе передового отряда вышел к монгольской столице Урге.
В бинокль Унгерн жадно вглядывался в затейливое кружево кровли дацана Узун-хурэ. Он верил, что с взятием Урги начнётся осуществление его грандиозного плана: создать собственную империю, которая будет простираться от Тибета до тунгусской тайги, поднять против красных дикие полчища азиатов, стать новым Чингисханом. Будучи дальновидным политиком, барон Унгерн даже принял буддизм, пройдя церемонию посвящения в одном из монастырей. Правду говоря, обряд не доставил ему большого удовольствия, поскольку тамошний настоятель заставил барона как сына Будды побрататься, испив из одной пиалы с другим сыном Будды — прокажённым, чьи руки были покрыты отвратительной коростой. Впрочем, большая политика требует жертв. Зато, когда Унгерн освободил императора Богдо-гэгэна из китайского плена и после захвата Урги вернул тому власть над всей Монголией, в Узун-хурэ благодарный правитель пожаловал генералу титул вана, а вместе с ним четыре высшие привилегии: право иметь жёлтые поводья на лошади, носить такого же цвета халат и сапоги, ездить в зелёном паланкине и прикалывать к фуражке трёхочковое павлинье перо. Жёлтый цвет — это солнце. Зелёный — земля, пробуждающаяся весенняя степь. Три очка в радужных перьях означают третью степень земного могущества — власть, имеющую третий глаз, чтобы читать в душах людей. Пятую привилегию «Облачённый в жёлтое, Направляющий свой путь жёлтым», как витиевато назвал Унгерна император, присвоил сам себе: забирать в казну своей Азиатской дивизии всё отбитое у китайцев золото. В числе других трофеев туда попала и метровая статуя Будды из чистого золота.
Впрочем, даже не она представляла главную ценность в легендарном кладе барона-буддиста. Когда позднее ЧК вело розыск казны Азиатской дивизии, её сотрудники установили интересные факты. Из сохранившихся финансовых документов следовало (взятые в плен штабные офицеры Унгерна подтверждали это на допросах), что касса дивизии действительно располагала огромными суммами как в денежной наличности — в основном в золотых монетах русской чеканки и в китайских, серебряных, — так и в драгоценных камнях. Эти деньги предназначались на текущие нужды и выплату жалованья. Но значительно большую часть наличности составляла контрибуция, собранная с монголов китайцами якобы за неуплату долгов купцам и ростовщикам из Поднебесной, в сумме около 15 миллионов рублей в царских золотых. Их Унгерн считал своим личным капиталом, которым мог распоряжаться по собственному усмотрению.
Но вернёмся в 1921 год. Как это ни парадоксально, взятие Урги стало предвестником конца генерала Унгерна. Для осуществления своего стратегического плана он решил совершить марш на север: поднять казачьи станицы, провести мобилизацию в бурятских улусах, выгнать красных из Верхнеудинска, дойти до Читы и договориться с японцами. Затем повернуть коней на юг, разгромить китайцев, занять тибетские монастыри и договориться с англичанами. После этого барон намеревался поднять свой бунчук среди развалин Каракорума, древней столицы монголов, и воздвигнуть на этом месте столицу своей будущей империи.
Сначала Унгерну сопутствовал успех. Тесня красных, его конники захватили улус Цежей, станицу Атамано-Николаевскую, вышли на Мысовский тракт. 31 июля Унгерн увидел вдали заросшие камышом низкие берега Гусиного озера — до Верхнеудинска оставалось восемьдесят вёрст.
Дальше начались неудачи. Против Азиатской дивизии были брошены регулярные части Народно-революционной армии Дальневосточной республики. Под станицей Келтуринской они наголову разбили колонну генерала Резухина, поспешно отступившего на юг. Ещё раньше бежали от Маймачена монгольские чахары Баяр-гуна. А через неделю и сам Унгерн, столкнувшийся в ночном бою с частями Народно-революционной армии и партизанами, ушёл обратно в Монголию, куда за ним последовал экспедиционный корпус 5-й армии. Началось безостановочное преследование изрядно потрёпанной Азиатской дивизии.
Конники Унгерна текли по степи, как весенний поток по горному склону, обходя улусы, где могла поджидать их засада, и опять сливаясь вместе в безопасных ложбинах. Кони вконец отощали: когда в последний раз с боем уходили от Щетинкина, их невозможно было перевести в галоп. До предела измотанные люди засыпали в сёдлах прямо на ходу. На самом Унгерне эта бесконечная скачка никак не сказывалась. Он был по-прежнему неутомим и быстр в движениях. Лишь отросла мягкая светло-рыжая бородка, выглядевшая на обугленном солнцем лице какой-то ненастоящей, словно сделанный из пакли артистический парик, да почернел от грязи его неизменный монгольский халат с русскими генеральскими погонами.
Как профессиональный военный, Унгерн прекрасно понимал, что на сей раз задуманный освободительный поход против красных не удался. Значит, сейчас главное уйти от погони и сберечь казну, чтобы потом было на что снарядить новое войско: закупить оружие и боеприпасы, продовольствие, лошадей, фураж, выплатить жалование солдатам. То, что дивизионную кассу нужно надёжно спрятать, не вызывало сомнений. Вопрос только в том, кому доверить столь ответственную миссию.
Унгерну вспомнилась слышанная от монголов назидательная легенда. Когда Бог сотворил мир, он сначала сделал человека с душой чёрной, как ворон. Потом подумал, что это нехорошо: с такой душой человек пойдёт прямо в ад. Сломал его, сделал другого с душой белой, как лебедь. Подумал, подумал — опять нехорошо. Как такой человек будет резать барашков? С голоду умрёт. Опять сломал, третьего сделал. Дал ему душу пёструю, как сорока. От него все люди пошли. У одних много чёрных перьев, у других — белых. У его казаков оперение было слишком чёрным, чтобы доверить им золото. У монгольских чахаров — слишком белым. Остаются буряты.
Унгерн вызвал к себе подъесаула Ергонова, бурята, командовавшего эскадроном его личного конвоя, и долго его инструктировал. Поставленная генералом задача была очень трудной, если вообще выполнимой. Предстояло доставить в Хайлар, а оттуда поездом в Харбин 24 ящика, в каждом из которых было три с половиной пуда золотых монет, а также обитый железом семипудовый сундук барона. В случае явной опасности захвата дивизионной казны красными её следовало надёжно укрыть. Для этого Унгерн указал на карте несколько подходящих мест на пути следования. Ночью, взяв с собой 16 верных солдат-бурятов, Ергонов незаметно покинул лагерь. Позднее нашлись свидетели, видевшие в одном из бурятских улусов маленький отряд конников, сопровождавших тяжело нагруженные арбы. Грязные, усталые, некоторые с окровавленными повязками, они не остановились там на днёвку, а лишь насильно взяли 38 свежих лошадей и проследовали дальше на запад…
Ночью барона Унгерна покинули последние казаки. А чахары, посоветовавшись, под утро связали своего вана, бросили его поперёк седла и не спеша поехали навстречу красным всадникам 35-го кавполка. Унгерна увезли в Иркутск, а затем отправили в Новониколаевск. Там за него взялись чекисты. То угрозами и побоями, то обещаниями сохранить жизнь они добивались, чтобы пленник указал место, где спрятал «несметные сокровища». Но Унгерн молчал. Поняв, что этот орешек им не по зубам — ни за что не расколется, верный офицерской чести, не будет просить пощады, чекисты передали белого генерала в Сибирский ревтрибунал, который приговорил его к «высшей мере социальной защиты» — расстрелу. 15 сентября 1921 года председатель Сибирской ЧК Иван Павлуновский собственноручно привёл приговор в исполнение.