Страница 72 из 85
Американские, французские, английские и иные западные спецслужбы давно раскусили ненадежность советских разведчиков, поняли их идеологическую уступчивость и вербовали не без успеха. Они умудрялись делать это даже здесь, в Токио.
И только сами японцы думали по-другому. Они тоже порой вербовали советских разведчиков, подействовали при этом решительно и жестко, без сантиментов, как и положено обращаться с врагом. Так поступают охотники, набрасывая сеть на злобно рыкающего тигра, чьи желтые глаза всегда горят ненавистью.
О том, что все наши разведчики таковы, упорно внушали японцам в полицейских школах. Там преподавали асы жандармерии «кэмпэйтай», пытавшие, может быть, самого Рихарда Зорге.
Действительно, в те времена все советские разведчики были таковыми — несгибаемыми, беззаветно преданными коммунизму, готовыми на все. НКВД подвергало их суровой проверке. Многие до этого возглавляли гулаговские концлагеря, лично расстреливали врагов народа. Но во времена Брежнева они переродились, а японцы, при всей их гонкой наблюдательности, похоже, не заметили этого. В диссидентских высказываниях многих разведчиков, которые они позволяли себе дома, в их любви выпить и закусить, в стремлении побольше накупить всякого добра на дешевых распродажах и в иных проявлениях общечеловеческой слабости японцы усматривали только дьявольскую хитрость, призванную ввести в заблуждение контрразведку. Виной этому — консерватизм восточной системы образования, особенно военного. Мнение учителя там принимается без оговорок и критической оценке не подлежит.
Впрочем, и собственное руководство порой ставило нас в такие глупые ситуации, что контрразведке и в самом деле было трудно понять, каковы мы на самом деле.
Чего стоит, например, срочный вызов разведчика в резидентуру. Кажется, все специально обставляется так, чтобы до смерти напугать японцев, прослушивающих телефон Ведь вызывает вас вооруженный охранник, офицер войск КГБ, умеющий разговаривать только командным голосом, который на Западе, прямо скажем, не принят И то, что на другом конце провода взял трубку телетайпист-японец, открыто сотрудничающий с контрразведкой, дежурного не волнует: приказ переда! — и точка. Несколько раз я брал трубку сам, и даже моя майорская грудь сжималась от страшных казарменных интонаций: «Срочно прибыть в посольство!» Представляю, как содрогался при этом бедный японец, никогда в жизни не слыхавший столь дикой команды.
Набирают этих офицеров боевых частей, где те привыкли обращаться с солдатами очень строго. Посольство они тоже воспринимают как некий небольшой гарнизон, где все подчинено резиденту, и даже иногда называют его по привычке товарищем генералом, но сконфуженно осекаются, встретив свирепый взгляд и сообразив, что сейчас находятся все-таки за границей. Если бы охранники знали наши звания, то наверняка, забывшись, прибавляли бы их к фамилиям, и вызов кого-нибудь через японскую секретаршу звучал бы так: «Передать майору такому-то: срочно прибыть к генералу в посольство..»
Но когда того же разведчика вызывали в посольство уже в качестве журналиста или торгового работника, то в трубке раздавался мелодичный голос секретарши советника по культуре или бархатно-корректный дежурного дипломата. Так же культурно приглашали и остальных, «чистых». Поэтому контрразведка четко усвоила: если в трубке клокочет свирепый голос, значит, разведчика требуют по его подлинным шпионским делам.
«Ну а почему бы не попросить того же дежурного дипломата позвонить в ТАСС, когда это нужно разведке?» — спросите вы. Да потому, что резидентов КГБ обычно связывают с послами, их секретарями и помощниками такие сложные отношения, что проще плюнуть на них и приказать подчиненному-охраннику набрать нужный номер.
Особенно тревожили эти звонки поздней ночью. Бывало, мчишься по пустынным токийским улицам, а в голове одна мысль: не случилось ли чего в Москве дома? Но причиной вызова всегда оказывалась секретная телеграмма, пришедшая из Москвы. Содержание ее никого не интересовало: главным фактором срочности вызова был уровень начальника, ее подписавшего. Чем выше он был — тем больший переполох возникал в резидентуре, тем с большей нервозностью искали разведчика, обзванивая его друзей и знакомых.
Сама же телеграмма чаще всего не представляла особой важности и содержала общие указания: улучшить, активизировать и, обязательно, усилить меры конспирации, безопасности и зашифровки оперативной деятельности при вербовке иностранного агента. Если вербовка была многообещающей и находилась на контроле у начальника разведки, то многие его заместители и помощники спешили отметиться такой телеграммой. Ведь она непременно будет подшита в дело, а когда его станет листать сам начальник разведки или даже Председатель КГБ, утверждая вербовку, он увидит мудрую телеграмму и, может быть, представит к награде!..
Но японская контрразведка истолковывала это по-своему: чем больше ночных телеграмм приходит разведчику, тем больший ущерб он может нанести Японии путем вербовки какой-нибудь важной птицы. И за ним тотчас усиливали тайную слежку.
В странах же, считавшихся дружественными, начальники вели себя и вовсе как дома. Когда Брежнев прилетал с визитом в братскую Индию, то его личной охраны из Девятого управления КГБ порой не хватало, настолько много собиралось народу для встречи. Тогда всем разведчикам из нашей резидентуры в Дели независимо от того, под какими прикрытиями они работали — журналистов, Дипломатов или, может быть, проректора института русского языка, — давали переносную рацию, пистолет и приказывали присоединиться к охране. Так и сидели в машинах по трое: индийский офицер-контрразведчик, широкоплечий охранник из Москвы и наш дипломат-шпион, сгорающий от стыда.
А Индия, между прочим, старая вотчина английской разведки, и высылают оттуда наших разведчиков довольно часто, хоть и без шума. Поэтому, когда Брежнев уезжал, к горе-охранникам подходили офицеры Сикрет интеллидженс сервис и покровительственно хлопали по плечу:
— Ну-с, товарищ телохранитель! Надеюсь, теперь-то вы не будете отрицать свою принадлежность к КГБ? Итак, переходите на нашу сторону!..
Некоторые из разведчиков, поразмышляв, действительно последовали совету англичан, зная, что те не отстанут и вполне могут испортить карьеру. Другие, настроенные патриотично, немедленно шли к резиденту и докладывали о вербовочном подходе. В ответ они слышали неизменно-язвительное:
— Ну, и где же ты прокололся, дружок? Откуда англичане узнали, что ты наш сотрудник? Может быть, ты сам им об этом рассказал, а?..
Совершенно обескураженный чекист лепетал что-то в свое оправдание, весьма тщательно обходя, впрочем, недавний приезд Брежнева и свое участие в охране. Говорить об этом было нельзя, это нарушало профессиональную этику. А если бы даже бедняга-шпион и припомнил то скользкое обстоятельство, резидент возразил бы ему так же, как когда-то и мне старый кадровик в ТАСС, причем весьма раздраженным тоном: «Но ведь ты же индийцам-полицейским свое удостоверение КГБ не показывал? Откуда тогда они могут знать, что ты чекист? Значит, они ни о чем и не догадались! Мало ли какое поручение тебе может дать посольство?..»
Однако настоящим дипломатам и журналистам посольство никогда не поручало ничего подобного, хоть отдаленно смахивающего на шпионаж…
Впрочем, и в Японии нам тоже приходилось иногда скрепя сердце, кляня и глупость начальников, и собственную беспринципность, надевать очень опасную, предательски расшифровывающую нас офицерскую портупею. Происходило это во время дежурств по резидентуре, которые выпадали каждому примерно раз в месяц.
Их цель легко объяснима: напомнить разведчикам, разъевшимся на сладких буржуазных харчах, кто они на самом деле и кто над ними начальник. Обязанности дежурного офицера были точь-в-точь как в штаб-квартире разведки в Ясеневе, хотя условия здесь, в Токио, были все же иными.
Дежурный приезжал в резидентуру к часу, запасшись домашними бутербродами с невиданным в Москве белым американским сыром или терпкой немецкой ветчиной: ведь ему предстояло находиться здесь до девяти вечера. Спиртное никто не рисковал с собой брать, зная нравы, царящие в КГБ. И все же если разведчик, неожиданно назначенный на прием к резиденту или даже обязанный прийти на плановое дежурство, оказывался крепко выпившим, то он честно предупреждал об этом товарищей, в том числе и работников управления «К», внутренней контрразведки. Все они, следуя офицерской этике, делали все возможное, чтобы подвыпивший товарищ не засветился перед начальником. Тот же скромно сидел в дальней комнате резидентуры, под самой крышей, где круглые сутки шуршали магнитофоны подслушивания эфира, настроенные на полицейскую волну…