Страница 71 из 85
Скоро я зачастил туда, практически появляясь там каждый день Строго говоря, острой необходимости в этом не было, поскольку все многочисленные оперативные письма, отчеты и планы можно было сочинить за один присест, а не растягивать на несколько посещений. Но начальство резидентуры недвусмысленно намекало на то, что оно должно лицезреть разведчика каждый день, дабы убедиться, что он никуда не сбежал. Поэтому на работу по линии ТАСС у меня, как и у других разведчиков, времени не оставалось. Утром, быстро пролистав несколько газет и написав крошечную заметку, я, провожаемый косыми взглядами журналистов, выбегал из офиса, садился в машину и мчался в посольство, где сотрудники японской контрразведки у входа встречали меня такими же косыми взглядами.
Въезжая в распахнувшиеся ворота, я испытывал легкий страх, ибо мои каждодневные посещения посольства никакой журналистской необходимостью не диктовались, а стало быть, я проявлял себя как разведчик. Но чувство тревоги сразу же испарялось, едва я попадал в шумную чекистскую атмосферу резидентуры. Точь-в-точь как в Москве, в Ясеневе. Мало того что кругом было много знакомых лиц, но разведчики еще и чувствовали себя совершенно свободно, как дома. Они писали бесконечные бумаги, громко обсуждали написанное, хохотали, рассказывали анекдоты, курили, а в обеденный перерыв ходили компаниями в ближайшие недорогие закусочные. То, что за ними тотчас увязывалась демонстративная слежка, их нисколько не волновало, ибо стало давно привычным. Они как бы забывали, что находятся под постоянным контролем, и всем своим поведением демонстрировали принадлежность к разведке. Это было тем более странно, что под вечер они разъезжались по домам, чтобы с наступлением темноты расползтись по всему Токио на тайные встречи с агентурой. Получалось, что днем они нарочито расшифровывали себя, а вечером опять шифровали.
Таков был порядок в нашей разведке, установившийся во всех странах мира. Жаловаться на его нелепость было бессмысленно, ибо начальство могло без лишних слов отправить тебя на родину. Японская контрразведка, правда, тоже могла это сделать, но для нее это было гораздо труднее. Каждое выдворение иностранного разведчика согласовывалось на уровне премьера, под него выбирался выигрышный политический момент. В общем, японцы были для нас гораздо менее опасны, чем начальники, и мы волей-неволей вступали с ними в молчаливую и двусмысленную игру, проиграть в которой могли только мы. В лучшем случае можно было рассчитывать на ничью, когда контрразведка даст тебе доработать до конца командировки и выпустит в Москву без скандала. На этот вариант все и надеялись.
Японские полицейские только диву давались, когда мы, бледные от многочасовой писанины, толпой выходили из посольства глубокой ночью. В посольстве уже нигде не горел свет, и только в резидентуре окон не было, ярко горели лампочки и на всю мощь гремело радио, заглушавшее наши разговоры. Стараясь не встречаться с полицейскими взглядом, мы молча рассаживались по машинам и уезжали домой.
Говорят, первое время японская контрразведка серьезно опасалась, что в ночной тиши мы вынашиваем коварные планы против Японии. Но потом они наконец догадались или узнали от перебежчиков, что мы всего лишь готовимся к отправке дипломатической почты, которая уходила в Москву каждые две недели. Ведь правила нашей разведки предписывают, чтобы сотрудник резидентуры писал подробнейший отчет буквально о каждом своем шаге, ибо иначе он никак не мог доказать, что работал, а не бездельничал. Кроме того, каждый обязан был вести дневник, где должно быть расписано буквально по часам, чем он занимался каждый конкретный день. В итоге получалось, что больше всего времени разведчик уделял написанию бумаг в резидентуре. Но писать об этом в дневнике запрещалось, иначе московское начальство решит, что частое пребывание там может привести к расшифровке чекиста. Часы, проведенные в посольстве, нужно было указывать как потраченные на изучение токийских улиц в оперативных целях или подбор проверочных маршрутов.
Похоже, ночь была излюбленным временем для руководителей разведки, если они хотели сделать что-нибудь в обстановке особо глубокой тайны. Поэтому, когда в Токио с очередным инспекционным визитом приехал начальник 7-го отдела разведки, курировавший всю разведывательную работу КГБ в Японии, он назначил временем секретного совещания именно полночь. Для того чтобы обмануть японских шпиков, было решено совещаться не в посольстве, а в торгпредстве, где тоже есть несколько тайных комнаток КГБ. Все мы скрепя сердце покорились такому плану, не проронив ни звука.
Но у входа в торгпредство тоже ведь стоит полицейская будка. И когда к полуночи туда стала подтягиваться вереница автомобилей, полицейские переполошились и стали звонить по телефону, не забывая тщательно записывать номер каждой машины.
— Тебя записали со смехом! — сообщил приятель, ехавший вслед за мной, и тоже многозначительно засмеялся, подражая полицейским. Мне же от глупого бессилия хотелось плакать.
Наконец к воротам торгпредства солидно подкатил огромный «мерседес». Рядом с шофером сидел резидент КГБ, а на заднем сиденье — важный московский начальник. Следом затормозила и машина японской контрразведки, ехавшая за ними. Ворота торгпредства тотчас угодливо растворились нажатием невидимой кнопки, и «мерседес» въехал во двор. Контрразведчики же, отсалютовав товарищам в будке ярким светом фар, ретировались в ближайший переулок.
В резидентуре уже был накрыт стол человек на двадцать. На нем желтело несколько бутылок московской лимонной водки. На тарелках было разложено суси, заказанное в ближайшем ресторане за счет КГБ.
— Добрый вечер, друзья! — приветствовал присутствующих начальник 7-го отдела, и мы ответили ему сдержанными, еле слышными аплодисментами, подчеркивающими таинственность нашей встречи. — Как хорошо, что мы можем уединиться и свободно поговорить здесь, где нас никто не видит и не слышит. И не знает! — добавил генерал, оглядывая собравшихся за столом с доброй улыбкой.
«Неужели он не заметил машины контрразведки?» — удивленно размышлял я, пытаясь отгадать это по начальническому лицу. Да, похоже, и впрямь не заметил…
III
На каждом шагу убеждались мы в том, что нас как раз знают. Порой отрезвление наступало тогда, когда его никто не ждал, как это произошло, например, однажды на партсобрании советских журналистов в посольском парткоме.
Говорить там было особенно не о чем, и мы, выслушав положенное число скучных выступлений, собрались было расходиться, как вдруг корреспондент газеты «Труд», прежде работавший в ЦК и отличавшийся склочным характером, возгласил с деланным пафосом:
— Доколе мы, советские корреспонденты, будем находить в своих почтовых ящиках пакеты с антисоветской литературой!.
Тут же выяснилось, что такие пакеты получали и все другие корреспонденты, хотя об этом помалкивали. Все они с удесятеренным гневом обрушились на американских империалистов и их японских пособников, которые смеют оскорблять патриотические чувства советских людей, опуская им в почтовые ящики творения таких отщепенцев, как Сахаров, Солженицын и ряд других.
Мы с другом-разведчиком обменялись недоуменными взглядами, ибо никаких антисоветских материалов не получали. Не получали их, как выяснилось через полчаса, и другие разведчики, работающие под журналистским прикрытием Это означало, что из списка адресатов нас вычеркнула чья-то рука, и принадлежала она не кому-нибудь, а японской контрразведке. Ведь даже если эти материалы посылали американцы, они все равно должны были согласовать свои действия с местными спецслужбами. А те направляли огонь идеологической диверсии исключительно на настоящих, «чистых» журналистов, предпочитая не тратить силы на разведчиков, которых считали совсем безнадежными коммунистами. Увы, это было совсем не так! Наоборот, именно среди сотрудников КГБ особенно часто встречались скрытые диссиденты и противники социалистического строя, о чем свидетельствовали нескончаемые побеги наших разведчиков на Запад. «Чистые» же сотрудники советских представительств, наоборот, вступали на этот рискованный путь гораздо реже.