Грешный

Джейн бы тотчас побежала к любимому, но гордость была единственной вещью, которая у нее осталась. И эта гордость удержала ее в Лондоне.

Холодный осенний воздух был наполнен едким запахом засохшей листвы. Мэтью зябко поежился и сделал глоток чаю, тщетно пытаясь согреться. Лондон всегда был унылым и влажным осенью, а этой осенью — каким–то особенно мрачным.

Вот уже пять месяцев прошло с момента его женитьбы. Пять месяцев он ощущал себя безучастным и опустошенным. Отпив еще немного чаю, Уоллингфорд посмаковал его мимолетную теплоту, а потом поставил чашку на блюдце и потянулся к «Таймс».

Шлепок по руке, сжимавшей газету, заставил его взглянуть наверх. Рядом со столом, сервированным для завтрака, суетилась Констанс. Один вид жены привел Мэтью в состояние крайнего раздражения. Он всегда завтракал в одиночестве, пока ее светлость спала весь день напролет. Оставалось только гадать, что же заставило Констанс подняться в этот ранний для нее час, нарушив уединение супруга.

— Угадайте, что я хочу сказать? — поддразнила она.

— Меня не интересуют подобные игры, — проворчал Мэтью.

— Эта вам понравится.

— Нет, не буду. Просто скажите, что хотели. Констанс наклонилась и внимательно посмотрела мужу в глаза:

— Я беременна.

Ложка вывалилась из рук Мэтью и забряцала по блюдцу, что заставило Констанс победоносно улыбнуться. Ее улыбка, как отметил супруг, сочилась настоящим, ядом.

— Доктор Инглбрайт подтвердил это.

— Какой Инглбрайт? — требовательно спросил он.

— Как какой? Младший, конечно! Вы ведь не думаете, что я позволю тому старику дотрагиваться до себя, если это вполне может сделать его весьма привлекательный сын!

Мэтью проглотил комок желчи, поднявшийся из области живота.

— Когда?

— Когда? Это произошло в нашу первую брачную ночь — это ведь был единственный момент, когда вы заявили о своих супружеских правах.

Уоллингфорд закрыл глаза, стараясь не терять самообладания.

— Когда вы видели Инглбрайта?

— Вчера. Я заверила доктора, что мы будем вне себя от радости, если он поделится этой новостью с мисс Рэнкин, которая, как я понимаю, работает у него медсестрой.

Резко выбросив руку, Мэтью сжал ее запястье:

— Не играйте в свои игры с Джейн.

Констанс многозначительно выгнула бровь, но предпочла промолчать.

— Когда ребенок должен появиться на свет?

— Весной. Возможно, в апреле, — ответила жена, безразлично пожав плечами.

Мэтью откинулся на своем стуле. Целая буря эмоций бушевала у него внутри.

— Вчера я видела мисс Рэнкин в выставочном центре «Кристал–Пэлас». А еще я видела там вас. Вы с ней встречались?

— Нет. — Мэтью снова взял газету и сделал еще один глоток чаю. Они действительно не виделись, но он неотступно следовал за Джейн. Он ходил за ней в течение многих недель, с тех пор, как вернулся в Лондон. Возлюбленная не видела Мэтью, но он наблюдал за Джейн издалека, мучительно переживая каждую секунду, что отделяла его от нее.

Уоллингфорд писал мисс Рэнкин, но она не отвечала на его письма. Он даже обращался к леди Блэквуд, но в ответ услышал, что Джейн на дежурстве. Мэтью осторожно, как бы невзначай, поинтересовался делами Инглбрайта и выяснил, что тот ухаживает за кем–то. Как же он боялся, что это была Джейн!

— Сегодня я не буду присутствовать на обеде, — сообщила Констанс. — Я буду обедать с друзьями.

«Впрочем, как и всегда», — пронеслось в голове Мэтью.

— А мне нужно пойти в галерею, поэтому я тоже не буду обедать дома, — произнес он, поднимаясь со стула. — Я… — Он вспыхнул, не зная, как отреагировать на новость о беременности жены. — Ребенок… — Мэтью снова запнулся, силясь сообразить, что же нужно сказать.

— Надеюсь, вы помните о нашем соглашении, милорд. Ваш надоедливый ребенок — в обмен на мою свободу. Я вернусь в Лондон, как только восстановлюсь после родов.

Мэтью и не ждал никаких материнских чувств от Констанс. Но то обстоятельство, что она считала никем дитя, которое уже пребывало в ее чреве, вызвало у него отвращение.

Внезапно он почувствовал грусть за своего еще не родившегося ребенка. Это был плод их бездушного альянса — не любви. Мать этого малыша никогда не захочет стать частью его или ее жизни. Мэтью придется любить это дитя за двоих. У него появится еще один ребенок, о котором предстоит заботиться в одиночку.

— Вы ведь не отступите от условий нашей сделки, не так ли? — осведомилась Констанс, стреляя в мужа взглядом.

— Я не изменю свое решение, — пробормотал Мэтью, возвращаясь к газете. Боже, он никогда не изменит своего отношения к Констанс! Эта женщина действительно была омерзительной гадюкой, по лаконичному и меткому выражению Реберна. — Когда вы поедете со мной в Бьюдли? — спросил Мэтью, стараясь казаться вежливым хотя бы из уважения к состоянию супруги.

Констанс нахмурилась. Мэтью знал, что ее никогда не радовала перспектива, оказавшись в интересном положении, быть сосланной в имение герцога. Как она, должно быть, будет сетовать на то, что придется на время оставить Лондон и закадычных друзей!

— Через месяц, возможно. Как только я не смогу больше скрывать этот безобразный живот.

— Мне стоит поехать с вами? — преодолевая себя, сумел спросить Мэтью, скорее из вежливости, чем, следуя велению сердца. Черт, он едва не задохнулся от этих слов!

Констанс презрительно фыркнула и потянулась к чайнику.

— Нет никакой надобности, выхаживать передо мной на задних лапах, мы ведь оба знаем, что это всего лишь деловое соглашение. Я уеду в течение ближайшего месяца, окажусь изгнанной в этот ад на земле, которым считается север страны! Там я стану вынашивать этого ребенка и всеми силами души молиться за то, чтобы у меня родился сын, чтобы мне никогда не пришлось испытывать весь этот ужас снова! А потом, когда пройдет необходимый послеродовой период — доктор Инглбрайт заверил меня, что он будет длиться не более двух месяцев, — я отправлюсь на заслуженный отдых в компании друзей. На континент или, быть может, в Америку, — сказала она, пожав плечами. — В любом случае у нас с вами больше не будет причины придерживаться условий нашего супружества. — Последнее слово она выговорила с особой, гадкой усмешкой.

Уоллингфорд склонил голову, чувствуя, как холод пробирает до костей. Мэтью презирал Констанс, но ребенок, которого она носила, был ни в чем не повинным существом, заложником жадности герцога и его неукротимого желания продолжить династию.

Сидя за столом и невольно разглядывая Констанс, Мэтью не мог сравнить ее с Джейн. Как бы он мечтал видеть Джейн, носившую его ребенка, округлившиеся формы любимой! Он хотел положить голову ей на живот, нежно гладить ее. Мэтью не мог заставить себя хоть на мгновение представить все эти восхитительные моменты с Констанс — его сознание просто отвергало подобную мысль.

Взгляды супругов встретились, и Уоллингфорд по–прежнему не сказал то, что ему нужно сказать. Поздравления, выражения счастья казались неуместными. Впрочем, известие о беременности было облегчением, причем для обеих сторон этого делового союза. Конец их недолгого знакомства был не за горами — но только в том случае, если у них родится сын.

Мэтью думал о Саре, своей дочери. Думал и о еще не родившемся ребенке, которого — он знал это наверняка — будет искренне любить и лелеять. Мэтью станет заботиться об этом малыше, который будет иметь несчастье прийти в этот мир по воле двух людей, едва выносящих друг друга. Уоллингфорд был уверен: как только дитя появится на свет, он забудет всю эту отвратительную историю с Констанс.

Ах, как бы Мэтью хотелось сделать это! Растить ребенка, забыть, что в его жилах течет и кровь постылой жены. Эта задача станет вполне посильной, даже легкой, когда Констанс уедет, отправится странствовать по миру, тратя столько денег, сколько ни пожелает. Тогда она оставит в покое Мэтью и его ребенка, предоставив их самим себе.

Отодвинув стул, Уоллингфорд встал и обратился к жене:

— Хорошо, мне пора идти. Галерея открывается сегодня вечером. Буду поздно.