Успех

Створки стеклянной двери захлопываются за мной. Я набрасываюсь на почту, запираю замок изнутри и, широко шагая, прохожу в галерею, чьи пробковые стены сегодня обезображены броскими «психоформами» какого-то известного психопата. Я включаю серебристые прожекторы подсветки и стираю с картин пыль везде, где ее замечаю. Старый глупый Джейсон как-то пошутил, что каждый день первые десять минут я провожу, «подчищая полотна» — обходя галерею со щеткой и тряпкой! Представляете, сколько смеху было. В маленьком и невероятно пахучем кабинете Стайлзов я снимаю плащ и, взяв письма, уютно устраиваюсь на низеньком кожаном диване. Открытка — она посылает их мне всегда на адрес галереи — от изысканной Урсулы, моей возлюбленной сестры. Урсула сообщает мне семейные новости, осыпает ласковыми прозвищами и назначает упоительное свидание на выходные. Она приезжает в Лондон, чтобы учиться на секретаршу. Чушь какая-то. Она могла бы приехать в Лондон, только чтобы неучиться на секретаршу. Но пусть — может быть, это на время ее займет. Кроме короткого послания от сестры есть еще, как обычно, восемь или девять приглашений — на вернисажи, ланчи, домой; из них, пожалуй, три или четыре можно считать приемлемыми. Я просматриваю художественные рубрики ежедневных газет, сверяю свои часы с уродливыми часами, стоящими на каталожном ящике Стайлзов, и возвращаюсь через всю галерею к своему столу, расположенному в мрачном углу в нескольких футах от двери; досадно, однако — пока — для моего отдельного кабинета «нет места». Через две-три минуты Джейсон и Одетта Стайлз — я все гадаю, когда они умудрились придумать себе такие имена, — уже шаркают и поздравляют друг друга с прибытием на службу, тяжело топают У входной двери. Плавными шагами я устремляюсь, чтобы впустить их.

— Доброе утро, Грегори, — говорит Джейсон.

— Привет, Грег, — произносит Одетта.

— Все в порядке?

— Как самочувствие?

— Прекрасно. Все прекрасно. А как вы? — говорю я с искренним недоверием.

Как знаток скуки, как исследователь пресыщенности, я всякий раз поражаюсь, видя, что они приходят сюда каждый день, по-прежнему вместе, по-прежнему держась за руки, по-прежнему чутко реагируя друг на друга как на существо иного пола. Обоим уже под сорок; они делили работу и постель последние десять лет, если не больше; на обоих, исходя из любых разумных человеческих норм, просто жутко смотреть. Но они приходят — снова, снова и снова. Они и уходят вместе, что неизменно является для меня особого рода потрясением. Они уходят вместе и вместе идут домой; они вместе едят, пьют и предаются мечтаниям; вместе укладываются и утро за утром вместе просыпаются. Феноменально! «Уф, такая холодина сегодня!» — говорит пышнобедрая женщина отвратительно бодрому мужчинке, за чьими тщедушными потугами она наблюдает, вздернутая на дыбу тоски супружеской спальни. «Да и здесь не теплее. Проверю-ка я обогреватель», — говорит мужчина с проседью кочкообразной, истерзанной менопаузами женщине со слабо пробивающимися усиками над верхней губой, в чьих обреченных лесных угодьях он вот уже десять лет, бесполыми ночами, легким галопом преследует свое счастье. Даже теперь я не могу без изумления смотреть, как заботливо они поддерживают друг друга, протискиваясь мимо стоящей у двери немыслимой абстрактной скульптуры. Боже мой, стоит ли удивляться, что они, пардон за выражение, свингеры, стоит ли удивляться, что они разыгрывают шлюху и ее хахаля, стоит ли удивляться, что они так отчаянно жаждут взять в оборот меня.

— Пожалуй, повешу табличку «Открыто», — предлагаю я.

День начинается с досадного персонального fracas [2]. Коринфия Поуп, нелепая девица, которую я недавно издевательски выгнал после некоего мимолетного взаимного увлечения — и которая неделями изводила меня по телефону, — предпринимает беспрецедентный шаг и врывается ко мне сюда, в галерею! Я вышвырнул дуру, галантно послав ее подальше и произнеся краткую, но решительную отповедь. Снова усевшись за стол, я почувствовал себя совершенно разбитым после такого приступа ярости и, пожав плечами, выразил свои бесполезные извинения двум парам глаз, следившим за мной сквозь стеклянную дверь кабинета.

Кстати, коли уж речь зашла об отставках, Теренс теперь заявляет, что эта Миранда ему вовсене понравилась. Забавно, подумаете вы. Что ж, поначалу мне самому это казалось забавным. Но теперь он пристает ко мне с такой версией случившегося: он якобы пытался, но она ему не дала. Это любопытно, потому что крошка Терри пользуется несомненным успехом у застенчивых продавщиц и благоухающих студенток, которых он обычно приводит в мою квартиру; если я возвращаюсь поздно и чувствую, что кухня прокурена или провоняла потом, то уже почти не сомневаюсь, что, торопливо проходя в ванную, увижу на подушке рядом с Терри путаницу курчавых волос. Возможно, Миранда действительно ему не пришлась. Возможно, подобно многому другому, все дело в классовых различиях. Он вам что-нибудь об этом говорил?

Инцидента с Коринфией оказывается достаточно, чтобы пустить в ход обычный механизм отвратительного подшучивания надо мной. Так или иначе, в галерее, разумеется, никого нет, кроме странного незнакомца, молчаливо переходящего от картины к картине, как проверяющий на смотру.

— Должна сказать, Грегори, — не выдерживает миссис Стайлз, завидев, как я поднимаюсь из уборной под грохот салюта из сливного бачка, — что девушки просто не дают вам проходу. Вы очень элегантный молодой человек.

— Должен вам заметить, — вынужден ответить я, — что вы очень элегантная женщина в возрасте.

Вполне естественно, может найтись кто-то, кто назовет ее красавицей: лоснящиеся черные волосы, лицо барменши, на удивление рельефные груди и зад (не знаешь, на что и смотреть, — такое впечатление, что они повсюду), приличная, хотя и недопустимо развязная походка, высокий рост.

— Да ну, бросьте… можно подумать, вы когда-нибудь имели дело с женщинами в возрасте.

Она придвигается ближе — пути к отступлению мне отрезаны. Груди выпирают из выреза ее мужской рубашки.

— Забавно, однако похоже, что нет, — в этом, особом смысле.

— У них есть что показать мужчине, — наседает она, ужасно пошло.

— Да? Например?

Она придвигается еще ближе вместе с семью застывшими слоями грима. Глумливая горгулья скалится, скрываясь за моей ослепительной улыбкой.

— Проще всего — показать вам. — Она бесстыдно кивает в сторону ванной комнаты. — Есть одна вещь, в которой у меня действительно большой опыт.

— И что же?

Но что-то не в порядке с ее корсетом, и старая грымза — вот мученье-то — удаляется. Тяжело, с присвистом дыша, я спринтерски взмахиваю вверх по лестнице.

Понемногу приходя в себя за столом, я слышу аккуратные шажки Джейсона, приближающегося ко мне наискосок через комнату. Я поднимаю голову.

— Конечно, не стоит мне больше так усердствовать, — говорит он, размахивая правой рукой, как игрок в боулинг.

— В каком смысле?

— Снова играть в теннис в эти выходные. Такое чувство, словно меня поколотили. Очень опрометчиво. Больше — ни-ни. — Он развязно опускает свою задницу на край моего стола. — А вы когда-нибудь увлекались этим, Грег? Ну, играми и всем прочим?

— В школе я занимался греблей, играл в сквош и был капитаном первой команды, — отвечаю я, отводя взгляд от его грубо лоснящегося чесучового костюма.

Нахмурившись, Джейсон наклоняется, чтобы проверить, насколько развиты мышцы моего бедра.

— Никогда бы не подумал, что вы завзятый футболист. А вы сильнее, чем кажетесь.

— Не футболист — крикетист. Футбол был у нас запрещен.

— Справедливо.

Его рука все еще бездельно покоится на моем колене, когда неотвязная Одетта пулей вылетает из уборной.

— Пора за работу! — в унисон произносят они и, удивленно взглянув друг на друга, закладывают крутой вираж под стать какому-нибудь лихому пилоту и исчезают в общей тени своего кабинета.

2

Неудача (фр.).