Оптимисты

Она помотала головой. Одна щека была испачкана мукой. Клем присел к столу рядом с Эмилем. Дверной проем за спиной мальчика был завешен красной или красно-коричневой шторой. Они разговаривали с Эмилем о музыке, велосипедах и комиксах. Лоренсия жарила курицу, масло на сковородке брызгалось и шипело. Без четверти восемь они сели ужинать. Клем подлил в стаканы вина. Ужин получился очень вкусный, и он сказал это три или четыре раза. Она спросила, готовит ли он дома, в Лондоне.

— Я редко бываю дома, — сказал Клем и признался, что готовить частенько лень и он обходится консервами.

— Как медведь, — сказала она.

— Почему медведь?

— Мы смотрели фильм про медведей, как они выискивают продукты в мусорных кучах, — сказала она, — А когда находят недоеденную консервную банку, то осторожно вылизывают ее длинным языком.

Эмиль хихикнул.

— Именно так, — подтвердил Клем.

Покончив с едой, они оставили посуду и перешли в гостиную. У стены напротив окна стояло пианино, и Эмиль сыграл на нем пьесу; Клем поаплодировал. Затем, устроившись на диване, они смотрели телевизор, пока Эмилю не пришло время спать. Вернувшись в гостиную в черно-синей пижаме с футбольным рисунком, он пожелал Клему спокойной ночи по-французски и по-английски. Лоренсия пошла его укладывать, а Клем отправился на кухню и начал мыть посуду. Тарелки, кастрюли, нож, топорик.

— Зачем вы, оставьте, — сказала она, вернувшись из спальни Эмиля и застав его у мойки.

— Уже почти все, — вытирая руки и поворачиваясь, ответил он.

Она стояла в проеме кухонной двери, и он опять, как и приближаясь к ней впервые у входа в «Марсианский пейзаж», отметил, как она одинока и с какой гордостью это скрывает.

— Еще немного вина осталось, — сказал он, — Хватит по стаканчику.

— Вам нужно скоро уходить, — сказала она.

— Я знаю.

Он разлил остатки вина; вернувшись в гостиную, они уселись на диван. Телевизор Лоренсия не выключила.

— Он лучше засыпает со звуком, — объяснила она.

— Он сильно скучает по отцу?

Она пожала плечами:

— Эмиль редко о нем говорит. Думает, что это меня расстраивает.

— Разве это не так?

— Я не хочу жить прошлым.

— А будущим?

— Будущего я не боюсь.

— Вам совсем немного было, когда вы сюда приехали.

— Семнадцать.

— Семнадцать — это очень мало.

— Угу.

— Наверное, было ужасно трудно.

— Думаете, можете представить?

— Думаю, немного могу.

— Нет, — сказала она. — Не можете.

Он не согласился, хотя опасался, что она права. Ну как он мог это представить? Но потом подумал, что попытаться представить — это уже важно, и сказал ей об этом.

Она спросила о его работе. Он начал рассказывать, в основном о первых годах работы, о смешных случаях поры ученичества; потом — о том, как ему повезло и он оказался в четыре часа утра в отеле в Луббоке, штат Техас, в одной комнате с измученным предвыборной кампанией Рональдом Рейганом. После этого шесть-семь месяцев в году он начал проводить в командировках.

— В зонах военных действий?

Ездил, куда посылало начальство, сказал он. Много всего разного фотографировал. Ярмарку лошадей в Камарге. Беспорядки в Карачи. Карнавал Рио. Слепого писателя Хорхе Луи Борхеса. Сфотографировал пятнадцатилетнюю тамильскую террористку-самоубийцу после того, как не сработала прикрепленная на ее поясе бомба. Эта фотография, на которой девчушка стояла между двух солдат, каждый из которых едва ли был старше ее, попала на обложку «Тайма».

— Ее провал сослужил вам хорошую службу, — сказала Лоренсия, но яда в ее голосе не было.

Он согласился с ней.

— А вы вспоминаете потом этих людей? — спросила она.

— Иногда.

Об апреле он не рассказал, избегал даже близко затронуть эту тему. По телевизору началась спортивная программа. Они посмотрели начало забега, потом Лоренсия выключила экран.

— Уже уснул, — сказала она.

— Я, пожалуй, пойду, — сказал Клем.

Лоренсия кивнула.

Он наклонился и поцеловал ее в губы. Будто собираясь оттолкнуть, ее рука оказалась между ними, но отпора не последовало. Он погладил ее и пододвинулся ближе, потом начал расстегивать пуговицы на ее рубашке.

Когда он добрался до третьей пуговицы, она сказала:

— Нет.

Они поднялись, и она оправила рубашку.

— Ты за этим пришел?

— Что?

— За этим ты сюда пришел?

— Я за тобой пришел, — сказал он. — Если хочешь, я уйду.

Выключив лампу в гостиной, она оставила гореть свет в коридоре и маленький ночник на кухне.

— Ступай тише, — сказала она.

Ее комната была рядом со входной дверью, ванная — по другую сторону коридора. Сидя на краю кровати, Клем ждал, пока она выйдет из ванной. Стены в комнате были лиловые, потолок — белый. Его начало лихорадить. Поднявшись, он принялся кружить по комнате, обхватив себя руками за плечи, глядя на фотографии Эмиля, вазочку с шелковыми цветами на трюмо, разбросанные у постели журналы. Она вошла — босоногая, без следов косметики, в бело-голубом японском халате.

— Ты еще не разделся, — сказала она.

Быстро, скинув одежду на пол, он разделся. Остановившись напротив, она дотронулась рукой до его лица, груди, пальцы у нее были прохладные. Потом подошла к туалетному столику, зажгла восковую свечу медового цвета, выключила верхний свет и сбросила халат. Бок о бок они легли на кровать.

— Только тихо, — сказала она, — Шуметь нельзя.

Взяв его руку, она сжала ее между бедер. Он склонился над ней, целуя лицо, грудь, чувствуя пальцами ее влагу. Она попросила его взять в рот сосок груди и, когда он, крепко охватив губами, начал сосать, издала приглушенный стон наслаждения. Они двигались в общем ритме; она оказалась сильным партнером. Когда Клем попытался оказаться наверху, она опрокинула его на спину и оседлала, охватив ногами, — покачивающиеся в промежутке между телами соски скользили по его коже. В желтом, медовом свете, охваченные желанием, они всматривались друг в друга, словно надеясь увидеть во взгляде партнера отражение внутренней жизни, следы, оставленные вырвавшейся на поверхность душой, как остается рябь на поверхности воды от ударов хвоста белобрюхого карпа. Когда их движения стали чересчур энергичными, чересчур шумными, она замедлила ритм, прижавшись к нему с жаркой улыбкой. Языком он слизывал с ее шеи пот. Бедра ее лоснились. Она крепко прижалась к нему, потом прогнулась назад, потом прижалась опять и, просунув между ними руку, длинными пальцами, отвернув в сторону лицо и издавая горловые звуки, словно рыдания о минувшем, начала торопить наступление экстаза.

Две-три минуты они лежали в обнимку, словно выброшенные на берег жертвы кораблекрушения, потом, оторвавшись от него, она подобрала с пола халат и вышла из комнаты.

— Не гаси свечку, — попросил он, когда Лоренсия вернулась; она забралась к нему под одеяло. — Ты знала, что мы будем этим заниматься?

— Нет, — ответила она. — Откуда бы я знала? А ты?

— Вообще-то, нет.

— Но надеялся?

— Конечно, — засмеялся он. — Конечно надеялся.

Спал он крепко, без снов. Когда проснулся, свеча почти догорела, пламя дрожало на фитиле, как рябь на воде, расплескивая по потолку отблески света. С соседней подушки Лоренсия смотрела на него широко открытыми глазами.

— Что это? — шепотом спросил он.

С лестничной площадки послышались шум и лязганье лифта. Через минуту в замке входной двери провернулся ключ, кто-то отворил и мягко закрыл дверь. Лоренсия поднесла палец к губам. Шаги, на секунду замерев напротив дверей спальни, удалились в сторону гостиной.

— Не обращай внимания, — прошептала она.

— Кто это?

— Постоялец, — ответила она («un locataire»). — Возвращается поздно и рано уходит.

Шаги опять приблизились. В ванной раздался звук падающей из-под крана воды, мужской кашель, шум сливаемого бачка. Потом незнакомец опять скрылся в глубине квартиры.

Интересно, почему она ничего не сказала о нем раньше? И где он ночует, этот постоялец? Может, за гостиной есть еще одна комната, входа в которую он не заметил? Он собирался расспросить ее, но заметил, что она уже закрыла глаза и, видимо, заснула. С легким чувством ревности вспомнился мускулистый молодой человек — как там его звали? Жан? Уж не он ли снимает здесь комнату? Но с чего бы? Почему это лезет ему в голову? Сдавать комнату — очень разумная идея, особенно если она работает в ФИА только на полставки и при этом приходится платить за уроки музыки и дорогие велосипеды. Он лежал и прислушивался, но слышал только, как по окну мягко бьет дождь, а за несколько улиц вдалеке разворачивается машина. Найдя под одеялом ее ладонь, он осторожно накрыл ее своей; не просыпаясь, она что-то пробормотала, возможно его имя, и он заснул.