Амнезия

— Присядь, отдохни.

— Ладно, уговорил.

Она присела на краешек Джеймсовой кровати. Отдышавшись, бабушка принялась убеждать Джеймса съесть завтрак. Пришлось подчиниться.

— Вкуснотища, — объявил он, закончив.

Бабушка сказала, что родители уехали на несколько дней, поэтому теперь она должна «присматривать» за Джеймсом. Он встревожился — интересно, что означал этот внезапный отъезд?

— На самом деле это я должен за тобой присматривать, — улыбнулся Джеймс, не желая обнаруживать свою тревогу.

— Ерунда, — замотала головой бабушка. — Помнишь, как я нянчилась с тобой, когда ты был маленьким? Ты проводил у меня все выходные.

Джеймс нахмурился. В мозгу мелькнула смутная картинка.

— А у тебя была газовая плита?

— А как же! И каждый вечер мы сидели рядом с ней и жарили лепешки. Ты помнишь?

— Кажется, да. А ночевал я тоже у тебя?

— Много раз. И я всегда готовила тебе завтрак и подавала его в постель. Неужели забыл?

— Забыл.

— Я так надеялась, что ты все помнишь, — разочарованно протянула бабушка. Она казалась совершенно удрученной. — А как мы играли в нарды? Пускали кораблики в ручье? А однажды я отвела тебя к себе на работу, в букмекерскую контору, и мой босс Джонни разрешил тебе посидеть в своем крутящемся кресле…

Джеймс покачал головой.

— Прости.

Бабушка с шумом втянула воздух, и на мгновение Джеймсу показалось, что сейчас она расплачется, но бабушка мужественно взяла себя в руки и задумчиво вздохнула.

— Ладно, не важно. Вспомнишь, когда станешь старше.

Джеймс удивленно смотрел на нее.

— Ты правда так думаешь?

— Конечно. Сегодня я помню гораздо больше, чем в твои годы. Теперь у меня просто есть для этого время. И чем старше я становлюсь, тем больше подробностей вспоминаю, словно разглядываю прошлое в телескоп. Вспомнила даже, как училась ходить.

— Не может быть!

— Может. Помню, как меня кладут в коляску и надо мной склоняются улыбающиеся лица; и как сижу на руках у отца.

Джеймс недоверчиво покачал головой. Он был почти уверен, что это невозможно. Наверняка бабушке просто кажется, что это ее настоящие воспоминания, тогда как на деле она их выдумала, только и всего.

— Я помню комнату, в которой мы спали впятером с братьями и сестрами. Ты же знаешь, я была самой младшей из одиннадцати детей…

Джеймс перебил:

— Бабушка, ты помнишь, что произошло со мной в университете?

Долгая пауза. Лицо бабушки побелело.

— Э… ты… болел. Разве забыл, детка?

— Болел?

— Ну, ты был… не в себе.

Она метнула в Джеймса затравленный взгляд.

— Больше мне ничего не известно. Тогда ты болел, а сейчас поправился. Ты же понимаешь, есть вещи, которые лучше забыть.

Она встала и трясущимися руками начала поправлять одеяло.

— Так вот, нас было одиннадцать, и я никогда не забуду…

Джеймс вздохнул. Бабушка не собиралась раскрывать больше того, в чем уже созналась. Она все говорила и говорила, но Джеймс слышал этот монолог сотни раз, поэтому вскоре отключился. Он размышлял о словах бабушки, произнесенных раньше. Так значит, чем дольше она вспоминает, тем глубже закапывается в толщу памяти? Неужели это возможно? Если так, то у него есть надежда. Те краткие фрагменты детства, которые он помнил… что, если он постарается сосредоточиться на них, так сказать, наведет фокус? Возможно, в памяти начнут проступать подробности и вскоре из тьмы выступит вся картинка?

Джеймс подумал о предыдущей попытке записать свои воспоминания. Он пытался следовать за нитью в лабиринте, но ничего не вышло: нить оказалась оборванной. Единственный способ найти выход — отыскать начало лабиринта. Своего рождения он не помнил, значит, следовало найти в стене времени трещину или пролом. Не просто воспоминание — они слишком неподатливы и ненадежны, — а нечто материальное. Внезапно Джеймс понял, что именно.

— Бабушка, у тебя есть фотографии?

— Конечно, детка, громадный альбом! От младенческих лет до свадьбы…

— Нет, я говорю о моих детских фотографиях.

— Как не быть! Некоторые я вставила в красивые рамки, но большинство твой отец хранит в коробках. Наверное, не хочет, чтобы они испортились.

— А где хранятся коробки?

Бабушка подняла глаза к потолку.

~~~

Коробок из серого картона с аккуратно подогнанными крышками оказалось три. Джеймс одну за другой спустил их с чердака и стер с крышек пыль. На первой черным фломастером было написано: «1972–1976», на второй — «1977–1984», на третьей — «1985–1992».

Джеймс открыл первую коробку. Восемнадцать конвертов, и на каждом — название времени года. Он разложил конверты на полу в хронологическом порядке и открыл первый: лето семьдесят второго, за год до его рождения. На фотографиях пальмы, горы и драматические закаты на заднем плане. Так странно было видеть родителей юными — моложе, чем он сейчас. С отцовского лица не сходила улыбка. Волосы до плеч, рыжеватая бородка, шорты, футболки и маленькие круглые очки. Лицо матери светилось блаженством. Длинные волосы и задорно торчащие грудки, просвечивающие сквозь летние блузки и сарафаны. Юноша и девушка на снимках выглядели влюбленными и очень счастливыми. Не верилось, что эта юная пара и есть его будущие родители.

Фотографии во второй и третьей коробках отличались от фотографий в первой только одеждой и задними планами. Мрачноватые интерьеры, люди, некоторых из них Джеймс знал, но большинство были ему незнакомы. В четвертом конверте лежали родительские свадебные фотографии, в пятом — фотографии медового месяца. Джеймс разглядывал эти снимки много раз, поэтому быстро пролистал их и потянулся к следующему конверту. Фотографии из шестого конверта (зима 1972/1973) он видел впервые. Разнообразные дома, в одном из которых Джеймс опознал дом своего детства — сорок шесть по Коммершиал-драйв. Наверняка эти дома родители осматривали вместе с агентами по продаже недвижимости, подыскивая место для будущего жилья. Джеймс взволнованно шелестел снимками. А ведь родители могли сделать иной выбор, и тогда этот незнакомый фасад или та гостиная заставили бы его сердце биться чаще.

Джеймс любовно разглядывал снимки дома и сада. Было приятно сознавать, что пусть дом и перестроили, фотографии хранили его прежний вид. Они успели немного выцвести, но, по крайней мере, не лгали, как его воспоминания. Тем не менее, когда Джеймс всмотрелся в узор ковров, штор и обоев, он испытал легкое разочарование. Все было правильно, но почему-то в воспоминаниях все казалось ярче и чудеснее. Джеймс впервые задумался над тем, что, возможно, человеческая память обладает свойством приукрашивать прошлое, делая его более таинственным и манящим. Что, если память не враг, а верный и преданный друг?

В конверте была еще одна странная фотография. На заднем плане за окном сыпал бесконечный дождь. Его мать в полосатой пижаме и футболке с низким вырезом, приоткрывавшим грудь, стояла посреди кухни. Поначалу Джеймс не сообразил, что означает эта фотография, но, когда обнаружил в следующем конверте такую же — только за окном светило солнце, а живот его матери заметно округлился, — понял. Снимали не его мать, снимали его самого.

Я словно подарок на Рождество, крохотный таинственный объект, скрытый под материнской кожей, подумал Джеймс. В восьмом конверте подарок развернули. Джеймс, голенький и вопящий, лежал на кровати. Добрая дюжина подобных снимков не произвели на него никакого впечатления. Трудно было уловить какую-то связь между новорожденным малышом и тридцатилетним мужчиной, который всматривался в фотографии беспомощного младенца. Они носили одно имя, обладали одинаковым набором генов, но на этом сходство кончалось. Они не были похожи даже внешне. Джеймс подумал, что напрасно питал надежду проследить по фотографиям, как он менялся с течением времени.

В слабо освещенных комнатах и залитых солнцем садах ребенок рос, вытягивался в длину, учился сидеть, затем стоять и наконец делал свой первый шаг. В этой истории не было перерывов. Вот Джеймс сидит на руках у отца (уже безбородого), вот играет в футбол. Гладит кошку, взбирается на дерево. Строит замок из песка, сладко спит на диване.