Древо Иуды

— Я почти уверен, что у меня сместился диск.

Мюллер, веселый маленький здоровяк в белом накрахмаленном халате не по размеру, с видом человека, любящего хорошо пожить, выслушал жалобы, по привычке сгорбившись за столом и время от времени лукаво поглядывая на пациента. Потом он встал и осмотрел Мори, как тому показалось, наспех и весьма поверхностно.

— Слегка потянута широкая спинная мышца. Пусть ваш человек разотрет вас хорошей мазью.

— Уже сделано, но не помогло.

— Естественно. Нужно, чтобы прошло несколько дней.

— Но у меня появилась хромота, а с этим не шутят.

— Чисто психосоматическое явление. Защитная реакция на вашу тревогу по поводу спины, хотя с чего вдруг вы так обеспокоены, не могу представить. Надеюсь, вас не гложут другие проблемы?

Мори предпочел не отвечать на вопрос, а лишь нахмурился:

— Так вы не думаете, что мне нужно сделать рентген позвоночника?

— Бог мой! — рассмеялся Мюллер. — Мы не назначаем рентген при простом растяжении.

Кабинет доктора Мори покидал в худшем состоянии, чем когда он туда пришел. Он попытался не хромать, но от усилий нога совсем онемела, так что он начал ее подволакивать.

— Проклятый тип, — проворчал он себе под нос. — Только и знает, что талдычит об этой психосоматической чепухе.

Его прельщала мысль обратиться к другому специалисту, но страх выставить себя посмешищем удержал от этого шага. Вместо этого, в надежде, что физическая нагрузка может помочь, он спустился с холма до Бельведера и прошелся вдоль Цюрихского озера. Бледное солнце, отражавшееся в неподвижной воде сквозь перламутровую дымку, создавало спокойную световую гамму. И все же этот странный свет наполнил его непонятным опасением — сомнением в реальности своего существования, смутным сознанием незащищенности во враждебном мире. Что он здесь делал, бесцельно хромая с затуманенной головой, где роились противоречивые мысли и жалили, как шершни? Направление, куда свернула его жизнь, внезапно показалось нелепым. Он лишился поддержки и теперь падал в пропасть. Почему Фрида набросилась на него сегодня утром с такой яростью и натиском? Возмутительный поступок, и все же, размышляя о ее мотивах, он пришел к выводу, что может многое понять и даже простить. Она любила его, ревновала к Кэти, страдала от мысли о его отъезде, опасалась за его безопасность и здоровье. В глубине души он сожалел о разрыве между ними. Он всегда испытывал к ней симпатию, всегда восхищался этой женщиной и, наверное, был виноват в том, что поощрял ее надежды на более тесные взаимоотношения. И все же при данных обстоятельствах следовало оборвать их дружбу.

Он с усилием взял себя в руки, нанял такси и отправился на вокзал. Вечерняя газета, которую он прочел на обратном пути, полностью подтвердила плохую утреннюю новость: ООН выступила с официальным заявлением, осуждающим агрессию против мирного населения. Появилась также информация, что в том районе зафиксированы случаи оспы и бубонной чумы; по радио прозвучали сообщения о нехватке медицинской помощи. Когда час спустя он вошел в свой дом, то не обнаружил ничего, что могло бы развеять его отчаяние: Кэти не звонила и даже не прислала письма, а в самом доме царил такой хаос — пачки книг на полу в библиотеке, серебро в оберточной бумаге, снятые в гостиной шторы, — что не осталось никакого впечатления о комфорте и стабильности. Раз он терпел все это, бросал все ради Кэти, то она должна поощрить его хотя бы несколькими словами и поддержать. Нужно немедленно с ней поговорить.

Он прошел в библиотеку и оттуда попытался связаться по телефону с домом Фодерингеев в Маркинче. Ждать пришлось бесконечно долго, но он не отходил от аппарата. Наконец после неразберихи шотландских акцентов на местных станциях была установлена плохонькая связь. Трубку сняла миссис Фодерингей; он едва расслышал ее голос из-за громкого гула, но как только сумел разобрать несколько слов, понял, что все бесполезно. Уилли и Кэти уехали накануне и теперь совершали поездку по Англии. Вероятно, они уже достигли Манчестера, хотя адреса она не знала. Однако она сообщила ему номер миссионерского центра в Эдинбурге, где ему могли бы помочь.

Свернув разговор, который она могла бы продолжать неизвестно сколько, он позвонил по эдинбургскому номеру, и на этот раз его соединили почти сразу. Но и здесь он не добился толку. Мистер Дуглас прочел свою лекцию в Эдинбурге и выехал в Лондон вместе с племянницей, но по какому адресу — они не знают.

Мори кое-как поужинал и перешел в кабинет — единственную комнату, пока сохранившую жилой вид. Почти час он просидел, погруженный в мрачные размышления, когда внезапно зазвонил телефон.

Сердце на секунду перестало стучать. Он знал, что это Кэти, подстегнутая любовью и интуицией, — она не могла не почувствовать, в каком он теперь состоянии. Он сразу снял трубку.

Но нет… сердце так и ухнуло… из пустоты раздался не милый долгожданный голосок, а гортанный акцент Штигера, юриста, который задерживался в Мюнхене и просил перенести их встречу на понедельник.

— Естественно, если дело срочное, я прилечу завтра утром, а в Мюнхен возвращусь вечером.

— Нет, — ответил Мори, с трудом приходя в себя. — Никакой спешки. Не доставляйте себе лишних неудобств. Понедельник тоже подойдет.

— В таком случае мы встретимся через три дня.

Три дня, размышлял Мори, вешая трубку; никакой беды от этой краткой отсрочки не будет. По крайней мере, она позволит ему поправиться и восстановить силы. И тут он почему-то почувствовал облегчение.

Глава XVIII

Прошла неделя. Неужели неделя? Когда все готово, чтобы отправиться в путь, но приходится ждать, трудно вести счет дням. Хотя, конечно, сегодня воскресенье, однако дождливое, проливной дождь превращает снег в грязную кашицу, а гор совсем не видно за разбухшими серыми облаками. Господи, что за ужасный день, такой гнетущий, особенно для человека, зависимого от погоды! Он отвернулся от окна и, наверное, в двадцатый раз вынул из кармана письмо Кэти, ее единственное послание, отправленное утром после поездки в Эдинбург. Должно быть, она написала и отправила его сразу, как только вернулась в Маркинч.

Дорогой Дэвид!

Как чудесно было услышать твой голос по телефону, я и вправду не могла написать тебе раньше. Я говорила, что у дяди Уилли случился серьезный приступ лихорадки. Но он ни за что не хотел отказаться от лекционного тура, так что скоро мы проедем по всей Англии. Когда доберемся до Лондона, то остановимся у мистера и миссис Робертсон, шотландских друзей миссис Фодерингей. Если захочешь написать, вот их адрес: Хиллсайд-драйв, 3, Илинг, Н.В. 11. Это недалеко от лондонского аэропорта, что очень удобно. К отъезду все уже подготовлено. Дядя Уилли купил три билета и зарезервировал места на рейс № AF 4329. Самолет вылетает во вторник, двадцать первого, в одиннадцать вечера, мы с тобой встретимся в большом зале за час до отлета. Мы там будем с девяти часов, так что никаких недоразумений не ожидается и не произойдет. Дядя Уилли отчаянно стремится уехать. Дела в Квибу ухудшаются с каждым часом, и если мы хотим спасти отдаленные пункты «Миссии» в Касаи, нам нужно срочно вернуться. Мне не терпится приступить к работе вместе с тобой, чтобы дождаться той радости, которую она нам принесет. Дорогой Дэвид, это мое первое письмо к тебе, и мне очень сложно выразить все, что я хочу. Но ты знаешь, что мои надежды связаны только с тобой, и скоро я стану твоей законной женой.

Кэти

P. S. Дядя Уилли просит передать, чтобы ты не опаздывал.

Вновь испытав разочарование, Мори отложил письмо, хотя, когда оно только прибыло, открывал его с огромным нетерпением. Естественно, он ожидал большего, а не этих кратких, сдержанных строк. Неужели нельзя было вместо сухих подробностей отлета написать о чувствах, о ее любви, о том, что она скучает по нему и жаждет вновь оказаться в его объятиях? Во всем письме не нашлось более ласкового слова, чем «дорогой». Нужно признать, что она застенчива, бедное дитя, ее мучит сознание их близости — во всяком случае именно такой вывод он сделал из фразы «скоро я стану твоей законной женой», — к тому же она была ограничена небольшим размером почтового листка. Хотя место для Уилли у нее нашлось — для лекций, и лихорадки, и тревог, и хлопот по отлету, и для просьбы не опаздывать. И ни слова, ни единого вопроса о состоянии его души и тела или о трудностях и огорчениях, которые он, возможно, испытывает в разлуке с нею. Хуже некуда. Он любил ее, он желал ее, а она только и была способна, что думать об Уилли.