Сиротка

Сестра Мария Магдалина всегда улыбалась ей с портрета, даже если девочка поверяла ей свои горести.

— Ты такая красивая, мамочка, — сказала Мари-Эрмин, целуя стекло. — Месье кюре попросил, чтобы после мессы я спела «Ave Maria». Надеюсь, ты меня слышала и гордишься мной. Он сказал, что у меня голос ангела. Но это ты мой ангел! Каждый раз я пою для тебя, мамочка…

Чем больше проходило времени, тем чаще Мари-Эрмин поверяла свои мысли портрету молодой монахини, мучимая потребностью без конца повторять заветное слово, которое ей запрещено было произносить — слово «мама»… Однажды утром, все еще лежа в постели, девочка, глядя на нежное лицо сестры Марии Магдалины, стала жаловаться:

— Мама, этой ночью мне приснился сон. Думаю, я видела мою настоящую мать. Шел снег, и была собачья упряжка… И бородатый мужчина. Я испугалась, но красивая дама стала меня утешать и целовать. И мне было так хорошо! А потом я проснулась…

С тех пор она часто видела этот сон. Рассказать о нем сестре-хозяйке девочка не решилась — слишком много эмоций было с ним связано. Мари-Эрмин чувствовала одновременно большое счастье и острую грусть, как если бы ей показали что-то чудесное, что, однако, никогда не будет ей принадлежать.

Спустя три года смущенная девочка поведала портрету важную новость:

— Мамочка, сегодня утром у меня разболелся живот. И между ног появилась кровь. Я испугалась, подумала, что умираю, но сестра Викторианна сказала, что это нормально и я совсем не больна. Еще она сказала, что я становлюсь девушкой и мне нужно остерегаться парней.

Мари-Эрмин исполнилось двенадцать с половиной. Все, кроме монахинь, звали ее Эрмин — так было короче, а значит, и удобнее.

Новая мать-настоятельница, сменившая на этом посту сестру Бенедиктину, требовала, чтобы девочка поддерживала порядок в монастырской школе и помогала, как могла, многодетным семьям, которых в Валь-Жальбере было немало.

Элизабет Маруа стала умолять мужа удочерить ребенка, которого они, по сути, воспитали. Он попросил время на раздумье. Подходил к концу июль 1927 года…

Глава 5. Сердце, которое перестало биться

Валь-Жальбер, 5 августа 1927 года

Лето в Валь-Жальбере часто выдавалось прохладным и влажным, и все же всюду витал аромат потерянного рая. Вокруг домов раскинулись клумбы, и их многоцветье контрастировало с полосками зеленой травы, обрамляющими улицы. В листве деревьев, посаженных в год основания поселка, свили свои гнезда птицы.

Это было благословенное время легких платьев в пастельных тонах, накрахмаленных кружевных воротничков и соломенных шляп на выгоревших от солнца волосах… На близлежащих лугах паслись лошади, коровы и овцы. Семьи окрестных фермеров охотно приезжали в Валь-Жальбер отдохнуть от трудов праведных. По традиции летом здесь проходило театральное представление, конкурс на самый красивый сад и турниры по бейсболу.

Все эти события разворачивались на фоне огромного водопада, с рокотом несущего свои воды к озеру Сен-Жан.

Школьники были на каникулах. Они в полной мере наслаждались свободой, и матери охотно отправляли их играть на улицу, разумеется, за исключением тех случаев, когда была нужна помощь по дому.

После зимы с ее метелями и снежными завалами многое нуждалось в починке. Нужно было заменить некоторые доски на крыше новыми, заново прибить планки навеса, укрепить ограду…

Этим утром Эрмин отвела корову семейства Маруа на луг, поросший нежнейшим клевером. Сидя на склоне в тени клена, девочка наблюдала за передвижениями крупной, белой в рыжих пятнах коровы. Она тоже наслаждалась летними месяцами, которые усмиряли ее жажду независимости. Монахини из монастырской школы уехали на каникулы в Шикутими и должны были вернуться только в сентябре…

Невзирая на глубокую привязанность, которую Эрмин испытывала к сестре Викторианне, она предпочитала обществу монахинь компанию Элизабет — дамы куда менее строгой, чем новая мать-настоятельница.

— Эрмин, а давай сходим к старой мельнице? [20]— крикнул ей Симон. Он сидел на соседней яблоне. — Корову можно оставить здесь, никуда она не денется!

— Нет, это слишком далеко, и твоя мама будет недовольна. Мне еще нужно сходить в универсальный магазин. Кстати, а где Арман? Ты его видишь? У него одни глупости на уме!

— Думаю, он спрятался, — ответил Симон, скатываясь с дерева.

Теперь это был высокий тринадцатилетний подросток, очень похожий на своего отца — темноволосый, с матовой кожей.

Девочка вздохнула. Ей часто приходилось ругать и журить Армана за непослушание, однако мальчик оставался совершенно бесшабашным. В недалеком будущем ему должно было исполниться девять. Нерадивый ученик и хвастун, он доставлял родителям немало хлопот.

— Не беспокойся, я уверен, что Арман убежал на фабрику, — сказал, подойдя к девочке, Симон. — Он обожает наблюдать за вагонами и локомотивами.

— И забираться на готовые к погрузке кипы, — добавила она. — В прошлом году твоему отцу пришлось забирать его с вокзала в Робервале.

Люди в Валь-Жальбере до сих пор посмеивались, вспоминая этот случай. Мальчик спрятался в вагоне среди кип бумажной массы, но вовремя сообразил, что попал в переделку, и на вокзале сумел связаться с бригадиром фабрики. Однако Жозефу Маруа было не до смеха. В тот же вечер Арману порядком досталось отцовского кожаного ремня.

— Я не хочу, чтобы его наказывали! — воскликнула девочка. — Прошу тебя, Симон, найди его, а я отведу домой корову. Она уже сыта.

Подросток, насвистывая, ушел. Эрмин направилась обратно в поселок. Палкой она изредка постукивала корову по крупу, если та сбивалась с пути.

— Идем, нам пора домой, — подбадривала она животное.

Девочка любила одиночество, ведь только так она могла вдоволь полюбоваться знакомым до мельчайших деталей пейзажем. Она замечала все происходившие в Валь-Жальбере перемены.

Одетая в цветастое ситцевое платье, со светло-каштановыми, заплетенными в одну косу волосами, Эрмин чувствовала себя единым целым с этим ласковым днем и ласковым воздухом. Взгляд ее ярко-голубых глаз скользил туда и обратно, от церковной колокольни к большой металлической трубе у водопада, направлявшей воду от плотины к турбинам фабрики. Она была очень красива, хотя и не догадывалась об этом: правильный овал лица, изящные и гармоничные черты… Едва заметные веснушки украшали ее скулы и тонко очерченный нос. Сестра Викторианна пришла к выводу, что если девочка еще и подрастет, то совсем немного: ее тело приобрело безупречно женственные формы, округлилась грудь, оформилась талия.

Стоя на крыльце под навесом, Элизабет ждала ее возвращения.

— Эрмин, скорее загоняй корову в стойло и беги на почту. Ходят слухи, компания прислала уведомление о закрытии фабрики. Беги скорее, моя крошка, а потом сразу домой! Расскажешь, что именно они написали. Я бы и сама сходила, но Эдмон спит, да и малиновое варенье на плите…

Эдмону исполнилось два года. Между рождением Армана и младшего сына у Элизабет случилось четыре выкидыша.

— Бегу, Бетти! — отозвалась Эрмин.

За несколько минут она пробежала через всю улицу Сен-Жорж. Почта находилась напротив универсального магазина, стена к стене с отелем. Путь девочке преградила настоящая толпа. Чтобы пробраться к заветному уведомлению, ей пришлось здорово поработать локтями. Добравшись до объявления, она прочла его. Вокруг люди обменивались комментариями.

— Я знал, что это случится, — говорил седеющий мужчина в заломленной на затылок фуражке. — Нам нужно было самим производить бумагу, в Соединенных Штатах на нее большой спрос. А теперь мы, ребята, все останемся без работы!

— А я в прошлое или позапрошлое воскресенье говорил с одним бригадиром с алюминиевого завода в Арвиде. Он пообещал взять меня на работу, — заявил молодой рабочий.

— Значит, можем собирать вещи и уезжать в Альму, раз там есть работа, — заявила женщина с раскрасневшимся от гнева лицом.

20

Мельница была построена в 1866 году на реке Уэлле, названной в честь одного из первых поселенцев. Эта мельница находилась недалеко от поселка Валь-Жальбер, но до 1871 года относилась к территории муниципалитета Роберваль.