Сиротка

Монахини часто вспоминали об этом случае за столом или во время очередного ночного бдения.

— До самой смерти этого не забуду, — говорила сестра Викторианна. — Сидит себе на скамеечке, качается из стороны в сторону и машет ножкой в такт!

— Хор тогда пел «Родился Сын Божий» [10], — с гордостью уточнила сестра Мария Магдалина. — И, когда песня закончилась, несмотря на шум в церкви, все услышали, как поет наша Мари-Эрмин! Закрыв глазки, она усердно подражала хору! Как это было трогательно!

Настоятельница сочла этот случай не слишком приятным — некоторые дамы поселка выказали свое неудовольствие. Но подавляющее большинство прихожан смеялось или улыбалось. С этого дня сестра Мария Магдалина стала разучивать с Мари-Эрмин детские считалочки — монахиня давно заметила, что малышка лучше запоминает слова, если их напевать.

Мадам Маруа не раз повторяла мужу, что Мари-Эрмин говорит лучше и правильнее, чем их собственный сын Симон. Когда девочка была у них в доме, Элизабет часто просила ее спеть «Жаворонок, мой милый жаворонок!» [11]. Мари-Эрмин, слегка пришепетывая, повторяла припев песенки и хлопала в ладоши. Даже Жозеф не мог устоять перед ее очарованием и забывал о своей привычной роли ворчуна…

В этот осенний день Мари-Эрмин, гордая своей вылазкой, шла по вьющейся среди лугов тропке и напевала вполголоса. Тропинка вела от поселка к фабричной железнодорожной станции. Монахини запрещали ученикам ходить этой дорогой, предпочитая улицу Сен-Жорж. Они полагали, что без присмотра взрослых на обрамленной лугами и кустарником тропинке, скользкой зимой и грязной по весне, детям ходить небезопасно.

— Яблочки-ранетки, красные бока! Красные бока! Красные бока! — повторяла она, опьяненная свободой и простором.

Жок, старый терьер местного сапожника, бежал за ней следом. Мари-Эрмин быстро приноровилась к ритму движения своего неожиданного компаньона, такого же маленького, как и она сама. И если пес сломя голову несся за лаской, девочка весело бежала следом.

Мари-Эрмин была довольно маленькой для своих трех с половиной лет, со светлой кожей и волнистыми светло-каштановыми волосами до плеч. Широко раскрыв огромные голубые глаза, она любовалась одевшейся в осенний наряд природой. Эти глаза и смешливый ротик — вот что первым делом видел человек, когда смотрел на ее лицо.

Монахини отмечали день рождения девочки в праздник Богоявления, поскольку точная дата рождения была им неизвестна. В качестве подарка малышка получала картинку религиозного содержания и сахарную фигурку. Девочка была очень ласковой и развитой не но годам. Случалось, сестра-хозяйка рассказывала жителям поселка, что Мари-Эрмин, которой иногда приходилось сидеть в классах, незаметно для себя запоминала много полезных вещей.

Собака вдруг залаяла. Поперек тропинки встала белая корова семейства Дюпре. Эта громадина бродила, где ей хотелось, потому что ни Анетта, ни Амеде не давали себе труда ее привязать. Мари-Эрмин остановилась, пораженная величиной животного.

— Не шевелись! — послышался откуда-то женский голос. — Прошу тебя, стой на месте!

Девочка узнала хрустальный тембр сестры Марии Магдалины. Молодая хрупкая монахиня, одетая в черное платье своей конгрегации, бежала к ней со всех ног. Она схватила малышку и прижала ее к сердцу.

— Мой маленький ангел! Как я испугалась! Почему ты убежала из дома нянюшки? И это во второй раз! Тебя ведь тогда отругали, но ты взялась за свое!

— Симон плохой, он меня щипал, — пояснила Мари-Эрмин. — А Бетти плакала.

— Но ведь нельзя же убегать из дома каждый раз, когда Симон тебя ущипнет или потянет за волосы! — ласково выговаривала девочке молодая монахиня, целуя ее в лобик. — Нужно было подо-ждать, пока я не приду. Счастье, что я увидела тебя с крыльца, а потом услышала, как лает Жок. У тебя быстрые ножки, плутовка!

Мари-Эрмин обняла монахиню за шею. Та, увидев неподалеку пенек, подошла к нему и села, устроив девочку у себя на коленях. Корова побрела прочь.

— Сокровище мое, помнишь, что я тебе говорила в воскресенье вечером, после мессы?

— Да! Что ты станешь моей мамочкой!

Сестра Мария Магдалина дрожала от волнения. Уже много месяцев она вела переписку со своими родителями и церковными властями. Решение было принято: в начале 1919 года молодая женщина вернется к мирской жизни. Семья ее была на седьмом небе от счастья.

— Я стану твоей официальной опекуншей, — сказала она девочке, которая следила глазами за полетом голубя. — И до совершеннолетия ты будешь моей доченькой. «Опекунша», «совершеннолетие» — такие сложные слова, правда? Не будем обращать на них внимание, главное — мы будем вместе. И никто нас не разлучит.

Мари-Эрмин звонко расцеловала монахиню в обе щеки. Она любила ее всей своей детской душой. От сестры Марии Магдалины девочка не видела ничего, кроме любви и ласки. Вот уже три года та заменяла ей мать.

Решение нарушить монашеский обет созрело годом ранее, когда Симон Маруа начал звать Элизабет мамой с радостной настойчивостью ребенка, недавно открывшего для себя возможность изъясняться словами. Мари-Эрмин стала за ним повторять, но нянюшка ее остановила:

— Увы, я не твоя мама!

Тем же вечером, услышав адресованные ей эти два слога, сестра Мария Магдалина заставила себя сказать:

— Тебе нельзя называть меня мамой.

На ее взгляд, это было очень жестоко. Столь прочные узы связывали монахиню с Мари-Эрмин, что она уже не могла себе представить жизни без этого ребенка. При одной мысли об этом она покрывалась холодным потом. Ради того чтобы не расставаться с ней, двумя годами ранее молодая монахиня не колеблясь написала фальшивую записку, подделав почерк так, чтобы было похоже, будто ее написал тот же человек, что и ту, первую, найденную в чепчике Мари-Эрмин. Но эта ложь тяжким грузом легла на сердце. Она даже исповедовалась в этом грехе кюре. Отец Бордеро, естественно, тайну исповеди сохранил, но впредь запретил совершать недостойные ее сана поступки. И вот, сохранив глубокую веру в Бога, сестра Мария Магдалина вознамерилась со спокойной совестью отказаться от принятых обетов. Одна только мать-настоятельница знала о ее намерениях.

— Ваше призвание рождено большим горем, поэтому временами я сомневалась в правильности принятого вами решения, сестра, — говорила она. — Надеюсь, позднее вы не пожалеете о своем выборе и Господь будет направлять ваши поступки. Вы сможете преподавать в мирской школе, если захотите. Остается нерешенным вопрос о родителях Мари-Эрмин. Сомневаюсь, что эти люди когда-нибудь объявятся, несмотря на найденную нами записку. Однако, если это все-таки случится, господин кюре направит их к вам.

Сестра Аполлония отнеслась к ситуации с пониманием. Она часто задумывалась о судьбе Мари-Эрмин, и ей приятно было осознавать, что девочка попадет в состоятельную семью коммерсантов.

— А теперь нам пора возвращаться, Эрмин, — вздохнула сестра Мария Магдалина. — И мы вместе помолимся о нашей дорогой Элизабет.

Девочка подняла голову и спросила:

— А я смогу завтра увидеть маленького? Анетта сказала, что у Элизабет будет маленький.

Монахиня поправила розовую ленточку в волосах ребенка. И, умиленная, снова ее поцеловала.

— Конечно, мы пойдем посмотреть на малыша. Но не завтра, а через неделю. Эти дни ты будешь со мной, а во время занятий за тобой присмотрит сестра Викторианна.

Обычно в присутствии таких маленьких детей, как Мари-Эрмин, вопросы беременности или материнства не обсуждались. Несмотря на то что Элизабет с некоторых пор носила просторные платья, чтобы скрыть свое положение, Мари-Эрмин часто спрашивала, почему у нянюшки так округлился животик, но никто не давал ей ответа.

Сестра взяла малышку за руку. Они не спеша вернулись к монастырю. Ветер был ласковым и свежим. Возвышаясь над рядом домов, сверкал на солнце водопад, похожий на причудливую драгоценность, вставленную в склон холма.

10

Песня, впервые опубликованная в 1874 году в Лотарингии, в сборнике рождественских песен. Составил сборник Р. Грожан, органист собора Сен-Дье-де-Вож. Мелодия восходит к охотничьей песне XVII столетия.

11

Популярная детская песенка. (Прим. пер.)