Сиротка

Пожилая монахиня сняла очки. Она планировала покинуть пост в конце лета 1919 года, но судьба внесла свои коррективы.

— Я хочу оставить девочку в монастыре, отче. Я пообещала сестре Марии Магдалине. Я подам ходатайство об опеке и думаю, что в сложившейся ситуации мне не откажут. В следующем году многие дети осиротеют. В приюте только обрадуются, узнав, что у них будет одним подопечным меньше.

— Вы правы, — согласился кюре. — Но рано или поздно судьбу девочки придется устраивать.

— Я прослежу, чтобы с ней все было хорошо, — отозвалась настоятельница.

В небе, затянутом серыми облаками, летела стая казарок. Их отлет на юг знаменовал приход первых настоящих холодов. Сестра Аполлония перекрестилась и попрощалась с кюре. Вернувшись в монастырскую школу, она немедленно прошла на кухню.

— Как себя чувствует Мари-Эрмин? — спросила она у сестры-хозяйки, которая как раз нарезала хлеб.

— Плачет не переставая. У меня при взгляде на нее сердце разрывается!

Настоятельница склонилась над кроваткой и приподняла простынь. Мари-Эрмин жалобно взглянула на нее.

— Иди ко мне, — позвала монахиня, усаживаясь на стул. — Я знаю, как тебе тяжело, и у меня есть для тебя подарок.

Одетая в розовую ночную сорочку девочка пришлепала к ней босиком и прижалась крепко-крепко. Ей так хотелось, чтобы кто-нибудь приласкал ее и успокоил… Сестра Аполлония достала оправленную в рамку фотографию, на которой была запечатлена красивая сестра Мария Магдалина, такой, какой девочка чаще всего ее видела — в черном с белым монашеском покрове.

— Это тебе. Ты можешь смотреть на нее, любоваться ею, молиться за нее. Эту фотографию сделали в утро нашего приезда в Валь-Жальбер. Когда ты станешь старше, здесь, без сомнения, будет жить другая мать-настоятельница, но она сумеет тебе объяснить, что все мы — слабые существа, подверженные болезням. Даже доктор не смог ничем помочь…

Мари-Эрмин внимательно выслушала ее слова. Потом позволила себя одеть и причесать. Обладание портретом стало для нее таким счастьем, что скоро она перестала плакать.

— Ты останешься с нами, мое дорогое дитя. Элизабет с удовольствием будет за тобой присматривать, когда жизнь в поселке наладится.

Сестра Аполлония опасалась новых смертей и думала, что тяжелые времена закончатся нескоро, однако через шестнадцать дней эпидемия пошла на спад. В поселке насчитывалось четырнадцать умерших, в основном женщины и дети. Жозеф Маруа поправился, но и у него высокая температура держалась неделю. Марсель Тибо, несмотря на хрупкое телосложение, быстро встал па ноги. Бедняга не мешкая отправился на фабрику — нужно было кормить пятерых детей.

Испанский грипп — два слова, которые произносились не иначе как испуганным шепотом, словно речь шла об исчадии ада, — уступил место первым заморозкам, а потом и первому снегу. Могилы исчезли под толстым белым ковром. Сильные морозы окончательно очистили Валь-Жальбер от страшной хвори.

Для Мари-Эрмин зима прошла относительно спокойно. Дни она проводила в доме Элизабет и в монастырской школе. Молодая мадам Маруа была с ней особенно ласкова и всячески старалась ее утешить: Мари-Эрмин совсем не улыбалась и очень плохо ела. Жозеф часто просил ее спеть «Жаворонка», но малышка молча мотала головой из стороны в сторону. Сама не зная почему, девочка связывала веселые песенки и считалочки с тем счастливым временем, когда все было хорошо, живая и веселая сестра Мария Магдалина была рядом и часто целовала ее в щечку и гладила по головке…

Прошло немало дней и даже недель, прежде чем к Мари-Эрмин вернулась радость и желание играть. Случилось это благодаря маленькому Арману, второму сыну семейства Маруа. Девочке очень нравилось наблюдать за младенцем, трясти передним погремушкой и брать его крошечные ручки в свои. Однажды утром ребенок лучезарно ей улыбнулся. Мари-Эрмин робко улыбнулась в ответ. Элизабет, свидетельница этой сцены, молча возблагодарила Господа.

«Боже, сделай так, чтобы она поскорее забыла о своем горе», — подумала она, усаживая девочку к себе на колени.

Сестра Люсия решила по мере возможности заменить девочке сестру Марию Магдалину. Она взяла Мари-Эрмин в свой класс, где ученики изучали алфавит и цифры. Девочка радовалась тому, что у нее появились новые друзья, и училась очень старательно. На переменах она охотно участвовала в общих играх, водила с ребятами хороводы. В пятницу после полудня приходил черед урока музыки. Когда ученики запевали первые слова популярной детской песенки «У чистого ручья», сестра Люсия внимательно вслушивалась в хор.

— Голос Мари-Эрмин перекрывает голоса остальных детей, — говорила она матери-настоятельнице каждое субботнее утро. — Самый сильный, самый чистый, самый звучный! Наше дорогое дитя получило от Бога настоящий дар. Когда Мари-Эрмин поет, она счастлива, это видно по ее лицу!

— Если так, нужно ее поощрять, — заключила сестра Аполлония задумчиво.

Валь-Жальбер, Рождество 1923 года

Прошло пять лет. На смену сестре Аполлонии пришла сестра Бенедиктина. И быстро стало ясно, что новая директриса монастырской школы — особа раздражительная и не слишком терпеливая по отношению к ученикам.

Мари-Эрмин, которой вскорости после Рождества исполнялось восемь лет, очень привязалась к сестре-хозяйке, все эти годы остававшейся в Валь-Жальбере. У них была одна спальня на двоих. Кроме того, сестра Викторианна часто обращалась к девочке с той или иной просьбой.

— Трудясь, ты приносишь пользу, дитя мое, — любила повторять она. — Чуть позже тебе придется устроиться на работу. Советую тебе постричься в монахини и стать сестрой-хозяйкой вместо меня.

С приходом новой настоятельницы многое поменялось, и только две вещи остались прежними: Мари-Эрмин все так же жила при монастырской школе, в которой училась бесплатно, да портрет покойной сестры Марии Магдалины все так же стоял на ее прикроватном столике. Эта фотография стала для девочки центром ее маленького мира. Это был портрет подруги, наперсницы, идеальной матери, которой ей так не хватало…

Каждый вечер после молитвы Мари-Эрмин пересказывала ей поселковые новости, описывала в мельчайших деталях свой день.

— Симон таскал меня за волосы, мамочка. Он со мной в одном классе, но учится плохо.

— Арман хлопает в ладоши, когда я пою ему песенку «Больше в лес мы не пойдем» [16]. Он зовет меня Мимин, это так мило! И по арифметике я получила десятку, мамочка.

В сентябре привычную упорядоченную жизнь поселка нарушило из ряда вон выходящее событие — рабочие целлюлозной фабрики объявили забастовку. Девочка скороговоркой сообщила об этом портрету сестры Марии Магдалины:

— Мамочка, когда я по просьбе сестры Викторианны хожу за покупками в универсальный магазин, я не слышу шума фабрики. Они остановили машины, все-все машины.

Разумная, любопытная и неболтливая, Мари-Эрмин умела слушать и делать выводы.

— Рабочие недовольны, потому что компания урезала им зарплату, мамочка. И теперь они бастуют. Понимаешь, у них месяц не было работы, потому что вода в реке опустилась слишком низко. Жозеф стал членом профсоюза рабочих-католиков.

Девочка старательно выговаривала каждое слово, потому что некоторые из них сегодня услышала впервые в жизни.

— Он сказал месье кюре, что дальше так продолжаться не может. Думаю, месье Дюбюк снова даст им хорошую зарплату. Мне очень этого хочется! Бетти часто плачет. Она боится, что муж потеряет работу. А я вижу, что она ждет еще одного малыша. Сестра Викторианна говорит, что деток находят в капусте или в розовых кустах, но я знаю, что они растут в животике у мамы. Бетти стала совсем кругленькой и временами бормочет: «Ой! Он шевелится!»

Накануне двадцать четвертого декабря Мари-Эрмин доверила своей бумажной маме большой секрет.

— Завтра вечером в церкви я буду петь «Тихая ночь»! [17] Мы с сестрой Викторианной неделю разучивали слова. Надеюсь, я их не забуду. Знаешь, мамочка, мне немного страшно.

16

Старинная французская детская хороводная песня. (Прим. пер.)

17

Рождественский гимн, написан в 1818 г. Слова Йозефа Мора, музыка Франца Грубера.