Криппен

— Дальше нельзя? Какая чушь! Что он несет, Виктория? — Миссис Дрейк оглянулась на дочь, искавшую в кошельке деньги. — Он кретин. Почему нельзя подъехать ближе? Корабль стоит вон там. Он полоумный, тебе не кажется? Не понимает ни бельмеса.

— Подъезжать ближе не разрешается, мама. — Виктория вытащила деньги и передала их водителю, а затем открыла свою дверцу и ступила наружу. — Подожди, — прибавила она, — я помогу тебе выбраться. Это вовсе не опасно.

— Нет, это уж слишком, — раздраженно проворчала миссис Дрейк, дожидаясь, пока семнадцатилетняя дочь обойдет такси. Виктория выбрала более уместный дорожный костюм и теперь, видимо, не боялась поскользнуться на мокрых камнях. — Я говорю, так не годится, — добавила громче миссис Дрейк. — Вы слышите меня, шофер? Не годится брать деньги за недоделанную работу. Сказать по правде, это возмутительно. В Англии вас бы за такое высекли. Бросить на произвол судьбы женщину моих лет и моего положения!

— Выходите, пожалуйста, — ответил водитель приятным, монотонным голосом — еще одна полезная фраза из его набора.

— Что это значит?

— Выходите, пожалуйста, — повторил он. Он каждый день отвозил в порт туристов, и ему некогда было выслушивать жалобы, особенно от англичан — в особенности английских аристократов,очевидно считавших, что их должны не только подвозить к кораблю, но и заносить в портшезе на борт.

— Это неслыханно! — воскликнула миссис Дрейк, изумленная дерзостью таксиста. — Послушайте, вы…

Она подалась вперед всем телом, желая высказать возмущение и, возможно, в случае необходимости применить небольшое насилие, но в эту минуту Виктория распахнула дверцу полностью и заглянула в салон. Схватив мать за руку, она для опоры уперлась ногой в колесо и вытащила пожилую даму наружу. Огромная туша старшей Дрейк внезапно вывалилась на мостовую антверпенского порта — очередных жалоб не последовало, а в салоне явственно послышался свист, как при заполнении воздухом вакуума.

— Виктория, я… — Миссис Дрейк тяжело дышала, низко опустив голову и выпятив грудь; слова срывались с уст, но, оставаясь непроизнесенными, к счастью, уносились в небо. — Виктория, осторожно! Разве нельзя просто…

— Благодарю вас, шофер, — сказала Виктория, как только ее мать благополучно выбралась из машины и тотчас попыталась вернуть себе достоинство, разгладив помятое платье замшевой перчаткой.

— Глянь на меня, — проворчала она. — Как я появлюсь на людях в таком виде?

— Ты превосходно выглядишь, — рассеянно ответила дочь, поглядывая на других пассажиров, направлявшихся к кораблю. Она быстро захлопнула дверцу, и водитель мгновенно укатил.

— Виктория, нельзя так уважительно относиться к этим людям, — принялась увещевать миссис Дрейк, разочарованно покачивая головой. — Благодарить его после того, как он со мной разговаривал. Ты должна понимать: стоит лишь проявить слабость, и эти иностранцы начнут пользоваться такими людьми, как ты и я. Не жалеть розог — вот мой девиз, дорогая, и он неплохо мне послужил.

— Как будто я не знаю, — ответила дочь.

— Люди этого сословия по-хорошему не понимают. На самом деле многие из них будут тебя еще за это уважать.

— Мы сами здесь иностранцы, мама, — подчеркнула Виктория, озираясь по сторонам и изучая обстановку. — Мы, а не они. Ты не забыла, что это Бельгия? Шофер вовсе не хотел нам нагрубить. Не стоит обращать внимание на подобные пустяки.

— Не стоит? Мы потратили три шиллинга на то, чтобы доехать на таксомоторе до корабля, и посмотри, на что мы похожи! Еще целую милю идти пешком по мокрым булыжникам, а кто почистит мне подол платья, когда поднимемся на борт? Я хотела пойти в нем на обед после отплытия. Теперь об этом и речи нет. И ноги у меня уже не те, что в молодости. Ты же знаешь, я ненавижу ходить пешком.

Виктория улыбнулась и, взяв мать под руку, повела к кораблю.

— Какая ж тут миля, — терпеливо сказала она. — Не больше двухсот ярдов. — Она хотела уточнить, что в действительности заплатила не три, а четыре шиллинга, дав водителю на чай, но передумала. — Поднимемся на борт — и можешь сидеть сиднем хоть целых одиннадцать дней. Уверена, что там есть и служанка, которая займется одеждой. Как тебе известно, весь наш багаж должны уже распаковать в каюте. По-твоему, кто это сделал? Мыши?

Миссис Дрейк хмыкнула, но не желала уступать. Однако по пути к сходням она хранила молчание.

— Не дерзи, — наконец молвила она. — Я просто хотела сказать, что существует правильная и неправильная линия поведения. И, общаясь с прислугой, об этом нужно всегда помнить.

— Да, мама, — печально ответила Виктория тоном человека, привыкшего выслушивать жалобы маленького ребенка. — Но раз уж мы здесь, давай не будем об этом волноваться.

— И ты должна помнить, что мы англичанки. К тому же англичанки из особого сословия. Мы не можем допустить, чтобы нас запугивали или использовали какие-то… европейцы. — Произнося последнее слово, она словно выплюнула залетевшую в рот муху. — Во время плавания нужно постоянно помнить, кто мы. Вот мальчик проверяет билеты. Глянь на его лицо. Кажется, будто неделю не умывался. Замарашка. — Она подняла трость и махнула в его сторону, словно останавливая проезжающий мимо автомобиль. — Приготовь билеты, Виктория. Обойдемся без церемоний. И ради бога, не подходи к нему слишком близко. Может, он заразный. Что это за шум? Ради всего святого, уведи меня отсюда!

«Шум» произвел Бернард Лийк — недавний таксист Дрейков. Упрямо нажимая на клаксон, он чуть было не задавил нескольких простодушных путешественников, направлявшихся к «Монтрозу». Когда мимо пронеслась машина, мистеру Джону Робинсону пришлось отскочить назад гораздо проворнее, чем пристало обычному сорокасемилетнему джентльмену. Этот спокойный человек, не любивший никаких волнений и беспокойства, с неприязнью оглянулся на удаляющийся таксомотор.

— Эти новые автомобили когда-нибудь погубят нас всех, — сказал он, восстановив равновесие и обращаясь к своему юному спутнику. — Мне кажется, с этим нужно что-то сделать, пока всех нас не переехали насмерть. Ты не согласен?

— Мне никогда не приходилось ездить в автомобиле… отец, — робко ответил мальчик, словно впервые выдавив из себя последнее слово.

Мистер Робинсон улыбнулся и в то же время поежился.

— Вот и правильно, — спокойно сказал он, положив руку юноше на плечо, и они пошли дальше. — Молодец. Билеты у тебя? — Он провел рукой по лицу и ощупал пустоту над верхней губой — там больше не было усов, которые мистер Робинсон проносил почти тридцать лет. Вместо усов он отращивал теперь бороду и бакенбарды, и за четыре дня уже успела отрасти приличная щетина. Но это лицо — новое ощущение на щеках и губах — было незнакомым, и он постоянно их ощупывал. — Эдмунд, — сказал мистер Робинсон с такой же странной официальностью, с какой мальчик произнес «отец» несколькими секундами ранее.

— Они у меня в кармане, — ответил юноша.

— Отлично. Что ж, как только поднимемся на борт, думаю, мы должны отправиться прямиком в каюту. Устроиться и немного отдохнуть. Главное — не суетиться. Когда судно благополучно выйдет в море, мы, наверно, еще сможем проветриться.

— О нет, — разочарованно сказал Эдмунд. — Разве нельзя встать у перил и помахать людям при отплытии? Когда мы покидали Англию, ты мне этого не разрешил. Можно хотя бы теперь? Пожалуйста!

Мистер Робинсон нахмурился. В последние дни он начал почти патологически заботиться о том, чтобы не привлекать излишнего внимания к себе и Эдмунду.

— Это же просто люди, — подчеркнул он, надеясь остудить мальчишеский пыл. — Удаляясь, кажутся все меньше и меньше. Ничего любопытного.

— Ну если ты так хочешь, то не будем… — пробормотал Эдмунд, безутешно повесив голову, когда они подошли к судну. — Но для меня это очень важно. Обещаю, что никому не скажу. Просто хочется испытать это волнение — вот и все.

— Хорошо, — уступил мистер Робинсон, вздохнув. — Если это для тебя так важно, я не смогу отказать.