Гений

Я понял, что он имел в виду. Мы все тут сумасшедшие.

Джогиндар подышал в ладони.

– Когда он перестал приходить, я решил, что это знак.

– Знак чего?

– Не знаю. Но я так привык к нему за столько лет. С ним было спокойно. Вот думаю подыскать себе другую работу.

– И давно вы с ним знакомы?

– С тех пор, как я сюда приехал. Восемнадцать лет. – Он улыбнулся. – Можно сказать, дружба у нас была.

Я решил хоть любимых яблок Виктора купить. Надкусил одно по пути обратно в Манхэттен – редкая кислятина.

Директор магазина канцтоваров вообще не знал, чего я от него хочу. И кассиры тоже ничего не вспомнили, что, мне кажется, и неудивительно, потому что большинство из них явно впервые приступили к работе только сегодня утром. Зато они предложили мне купить у них бумагу.

Мы созвонились с Самантой, и она обратила мое внимание на привычку Крейка выполнять однообразные, повторяющиеся действия.

– Вот смотри, какая у нас картинка получается. Хлеб он покупает в одном месте. Сыр в другом, яблоки в третьем. И так каждый день уже бог знает сколько лет. А сколько лет магазину канцтоваров? Лет пять? Нет, не годится. Он бы туда не пошел, ведь бумага – это самая важная покупка.

Я обзвонил все, что мог, и наконец нашел самую старую лавку в округе, книжный магазинчик в километре от Мюллер-Кортс. Они работали со вторника по четверг, с одиннадцати до половины четвертого. Пришлось уйти с работы пораньше, даже раньше, чем обычно (если честно, я и так уже обнаглел), чтобы добраться туда до закрытия.

Первое впечатление от магазина Затучного было странным. Это место вполне могло принадлежать самому Крейку. Помещение забито под завязку всяким хламом. Такой же точно запах бумаги и дерева, как в квартире Виктора, только еще ядовитее. Интересно, как тут люди что-то покупают и не травятся при этом?

Да и откуда тут взяться покупателям? Не могло их быть в этой лавке, и все тут. Снаружи казалось, будто магазин закрыт, жалюзи на витринах опущены, неоновая вывеска не горит. Я остановился у прилавка и пару раз звякнул в колокольчик.

– Хорош, хорош, хорош трезвонить уже!

Из темноты выполз какой-то древний дедок, весь перемазанный кетчупом. Он немножко попялился на меня, потом на Исаака – уже подольше, нахмурился, схватил колокольчик с прилавка и бросил его в ящик.

– Нашел игрушку, – пробурчал он.

Конечно, это не мог быть Виктор Крейк. Но как похож! Неопрятный, усики маленькие. Точно таким я его себе и представлял. И беспорядок такой же. И запах…

Мне пришла в голову безумная мысль: это и есть Виктор Крейк.

Наверное, я как-то нехорошо на него уставился, потому что дедок хрюкнул и сказал:

– Ты сюда моими сиськами любоваться пришел, что ли? Я ради тебя от обеда оторвался. Че надо?

– Я разыскиваю одного человека.

– Кого это?

Я показал ему те снимки, что дала мне Саманта.

– Ну и рожи, – сказал он, просматривая фотографии.

– Вы не возражаете, если я спрошу, как вас зовут?

– Не возражаю? Ясное дело, я возражаю.

– А все-таки?

– Леонард.

– А я Итан.

– Ты фараон, что ли, Итан?

– Я работаю на окружного прокурора. – Ну не совсем ведь соврал.

– А ты, жиртрест? – спросил он у Исаака. Но тот и бровью не повел. Смотрел себе через темные очки и стоял спокойненько. – А с ним чего? Разговаривать не научился еще?

– Он у нас такой молчаливый герой.

– А по мне, так вылитый жиртрест. Что он у тебя жрет? Овец тушами? – Он протянул мне снимки: – Не знаю я этих сукиных детей.

Мне никак не удавалось набраться смелости и спросить его про Виктора. Очень уж я боялся, что он и есть Виктор. Я спрошу, а он с воплем выкатится через заднюю дверь. Я ходил вокруг да около, изобретая вопрос помудренее. Тем временем старик внимательно изучил пластыри на моем лице и сказал Исааку:

– Похоже, тут ты – мозг операции.

– Я ищу человека по имени Виктор Крейк.

Вот сейчас он нажмет на кнопку и исчезнет через потайную дверь.

Старик только кивнул:

– Да ну?

– Вы его знаете?

– Ясный пень, я его знаю. Такой, с… – Он помахал рукой, показывая усики. Странно, у него самого-то усы есть. Что он, слово забыл?

– Он у вас что-то покупал?

– Ага.

– И часто приходил?

– Пару раз в месяц примерно. Покупал только бумагу. Что-то давненько я его не видел.

– Вы не могли бы мне показать, какую именно бумагу он покупал?

Он на меня так глянул, точно я сбежал из сумасшедшего дома. Потом пожал плечами и пошел на свой склад. На железных полках лежали нераспакованные коробки с ручками, наклейками, фотоальбомами. На ломберном столике – микроволновка, рядом пластмассовая миска с макаронами, плавающими в соусе мари-нара, и грязная вилка на стопке комиксов.

Леонард схватил коробку с нижней полки и потащил ее на середину комнаты. Он охал и вздыхал, и, когда нагибался, становилась видна прореха на штанах. Явно появившаяся не сегодня. Старик снял с пояса нож для резки бумаги и разрезал скотч. Внутри были пачки обычной бумаги, несколько менее пожелтевшей, чем рисунки, но явно той самой. Насколько можно судить, когда речь идет о белых листочках.

– И давно он стал ее покупать?

– Отец открыл магазин сразу после войны. Он умер в шестьдесят третьем, в тот самый день, когда Кеннеди башку прострелили. По-моему, тогда-то Виктор и начал приходить. Пару раз в месяц. Вроде так.

– В каких вы были отношениях?

– Я ему бумагу продавал.

– Он когда-нибудь с вами говорил о себе, о своей жизни?

Леонард уставился на меня.

– Я. Ему. Бумагу. Продавал. – Довольный тем, что я осознал всю меру своего идиотизма, он снова начал поглощать макароны.

– Простите…

– Ты еще тут?

– Я хотел спросить, вы ничего странного в поведении Виктора не замечали?

Он вздохнул и поерзал в кресле.

– Ладно, хотите историю, будет вам история. Один раз я с ним в шашки сыграл.

– Что, простите?

– Шашки. Ты что, в шашки никогда не играл?

– Играл.

– Ну вот, я с ним сыграл. Он приперся сюда с маленькой такой коробочкой шашек, ну мы и сыграли. Он меня разделал под орех. Хотел еще сыграть, только мне как-то не улыбалось обосраться два раза за один день. Предложил ему подраться на кулаках, но он ушел. Все.

Мне стало ужасно грустно. Я представил себе Виктора, вернее, даже не его, а его душу, полупрозрачную и туманную. Представил, как он бродит по району с коробкой шашек под мышкой и отчаянно ищет, с кем бы сразиться.

– Доволен? – спросил Леонард.

– Он платил кредиткой?

– Я не принимаю кредитные карты. Только наличные или чеки.

– Хорошо. А чеками он платил?

– Наличными.

– А еще хоть что-нибудь покупал?

– Ага. Ручки, фломастеры, карандаши. А ты из отдела по борьбе с бумагой, что ли?

– Я пекусь о его безопасности.

– Ага, и пачка бумаги тебе непременно поможет обеспечить его безопасность.

Оставалось только поблагодарить его. Достав свою визитную карточку, я попросил позвонить, если Виктор появится.

– Бога ради, – ответил он.

На выходе я оглянулся и увидел, как он рвет мою карточку в мелкое конфетти.

Глава восемнадцатая

Саманта работала, и ходить ножками приходилось мне одному. Ясное дело, это означало, что в галерее я показывался все меньше, чувствуя себя там, будто меня заперли в душном помещении. Хотелось скорее на волю, заняться серьезным делом. И я придумывал повод за поводом, чтобы уйти пораньше. Даже если мне не нужно было ехать в Квинс, торчать в Челси все равно не хотелось. Я подолгу гулял, размышлял о Крейке, об искусстве, о себе и Мэрилин, воображал себя настоящим детективом. Выстраивал последовательность событий, придумывал истории. «Он, спотыкаясь, вошел в кафе и спросил чашку чаю. Вступает саксофон». Все эти бесконечные фантазии, эти приступы неудовлетворенности собой были мне, к сожалению, хорошо знакомы. Они случались со мной примерно раз в пять лет.