Гений

– Был похож, когда это сказал.

– Что?

– Ну, это: «Несчастье заставляет нас совершать странные поступки».

– Это правда.

– Ладно. Но говорить так все равно глупо.

Я хотел обидеться, но тут увидел, что она улыбается, и улыбнулся сам. Сколько лет Мэрилин твердила мне: нельзя быть таким серьезным. Она бы от злости лопнула, если бы увидела, как я развеселился от одной глупой ухмылки.

Я сказал:

– Твои счастливые числа пять, девять, пятнадцать, двадцать два и тридцать.

– В койке.

– В койке. Я бог знает когда такое печенье ел.

– Мы в конторе китайскую еду дважды в неделю заказываем. Вот они их и привозят. Дрянь, конечно, но лучше, чем крекеры с арахисовым маслом.

– Хочешь, я тебя как-нибудь в ресторан свожу?

– А что, давай.

– Ладно.

– Договорились.

Тишина.

Она сказала:

– Нет, правда, я так не привыкла делать.

– Ты это уже говорила.

– Непонятно, что это такое? – Она привстала на локте. – Как ты думаешь? Чего это мы?

– Не знаю.

Она рассмеялась.

– Чего?

– Жалко, ты себя в зеркале не видишь.

– А что такое?

– У тебя на роже написано: «Вот черт, теперь она решит, что это я всерьез». – Она упала на спину, хохоча во все горло. – «Что я наделал!»

– Я ничего такого не думал.

– Как скажешь.

– Не думал!

– Все, поверила. Просто у тебя вид был смешной.

Я улыбнулся:

– Как скажешь.

Она затихла и вытерла глаза.

– Вот теперь мне полегче.

– Я рад.

Она кивнула и серьезно посмотрела на меня:

– Мне как-то не хочется сейчас это все осмысливать. Хочется просто перестать плакать.

Я кивнул.

– Ну и отлично! – сказала она. – Хорошо, что мы договорились.

Я снова кивнул, хотя и не понял, о чем мы договорились.

– Вы с папой вроде поладили.

– Он мне нравился. Похож на моего отца, только не такая свинья.

– Он и свиньей бывал тоже.

– Наверняка.

– А что не так с твоим отцом?

– Все не так.

– Не хочешь рассказывать?

– Не-а.

– Ну и ладно. – Она помолчала и добавила: – А я знаю, кто он.

Я посмотрел на нее.

– Я тебя в Гугле нашла. Ты же с моим папой тусовался, надо ж мне было убедиться, что ты не мошенник и стариков не грабишь.

– По-моему, Ли Макгрета надуть было непросто.

– Лучше перебдеть.

– Ну хорошо, ты выяснила, кто я…

– Я совсем чуть-чуть узнала. Главное, за папиной пенсией ты не охотился, а остальное неважно.

Я засмеялся.

– Если ты думаешь, что я такой же богатенький, как папочка, то очень ошибаешься.

– Вот черт.

– Что такое?

– А я надеялась, что завтра от тебя подарок принесут. Ну, типа, «за волшебную ночь». Брильянтовое колье или еще там какую-нибудь фигню.

– Могу подарить эстамп.

– Вот-вот. Даже картины мне не видать.

– Картины только для постоянных клиентов.

– Ну и дрочи на них.

– Это ты у мамочки научилась?

– У кого ж еще? – Она помолчала. – Не надо было мне ее стервой называть. Она не стерва. Мы все сегодня психованные.

– Это понятно.

– Она разозлилась, что я тебя привела.

– Хочешь, я перед ней извинюсь?

– С ума сошел? Нет, конечно.

– Я извинюсь, если это поможет.

– Она же не на тебя злится, а на меня. Да и не на меня, если честно. Она не пьет. Я первый раз ее пьяной увидела. Она терпеть не могла, когда отец пил.

– Я не знал, что он пил.

– Ты его видел-то только в самом конце. – Она фыркнула. – И курил. Чтобы заработать рак пищевода в шестьдесят один год, надо очень постараться.

Я не ответил.

– Никогда я их не пойму. Она его любила. И по-моему, до сих пор любит. Знаешь, что она однажды сказала? Это при Джули было. Мама приехала к ней в Вильмингтон. Они куда-то собирались, и вдруг мама говорит: «Джерри хороший муж, если не считать того, что он полный кретин». – Саманта подвинулась ближе. Я почувствовал, как она улыбается, прижавшись щекой к моей руке. – Нет, ты представляешь?

– Легко.

– Я бы расстроилась, только она ведь права.

– Вы с Джерри друг друга не любите.

– Нам не о чем говорить.

– Я так и понял.

Она снова улыбнулась.

– Энни и про это рассказала?

– Я сам додумался. Но она и правда рассказывала про твою маму и Джерри.

– Она тебе все, что могла, выложила, а? – Саманта перевернулась и оказалась совсем близко ко мне. Я убрал волосы с ее лица. Она спросила: – Есть что-нибудь, чего ты не знаешь?

– А как же, – ответил я и снова ее поцеловал.

Глава двенадцатая

И все затихло.

Целую неделю жизнь текла спокойно, так спокойно, как было еще до Крейка. Мы начали работать над новой выставкой в галерее. Вал звонков пошел на убыль. После ярмарки всем нужно было время, чтобы прийти в себя, пересчитать оставшиеся наличные и, соответственно, решить, интересует ли их по-прежнему искусство. Я обедал и ужинал с друзьями и клиентами. Совершенно обычная, совершенно спокойная неделя. В этой тишине отсутствие Макгрета ощущалось как-то неожиданно остро. Я собирался ему позвонить, снимал трубку и замирал, тупо глядя на телефон и размышляя о том, кто же теперь занимается нашим расследованием.

Разумеется, им никто не занимался. Загадке Виктора Крейка суждено было остаться неразгаданной.

Я спрашивал себя, так ли уж это плохо. Выставка открылась и закрылась, сделки состоялись, чеки мы обналичили. Понятно, что человек по природе своей – существо любопытное. Мы перемалываем равнодушие, как устрица перемалывает песок в раковине. Но я давно приучился любить неопределенность. Что мне за дело до пятерых мальчишек, погибших сорок лет назад? Да я каждый день читаю в газетах об убийствах, войнах, беззакониях и несправедливости. И ничего не предпринимаю, чтобы помочь этим несчастным. Нет, я сам себя убедил, будто обязан выяснить все до конца. Обязан, потому что обещал Макгрету. Не так уж и долго я его знал, так какого черта переживать из-за того, что не выполнил его последнюю волю? И все же я горевал по нему и сам удивлялся тому, как сильно я горюю.

Я уже говорил, что помогал Макгрету из соображений сугубо эгоистических. Я твердил себе это каждый раз, как садился в машину и ехал в Бризи-Пойнт. Теперь старый хрыч помер, и мне его ужасно не хватало. Как только я вернулся к работе, стало понятно, насколько радикально он отличался от всех, с кем мне доводилось встречаться. Он не притворялся, не задавался, не боялся признаться в собственном невежестве или открыть карты. Просто шел к своей цели. Он не придавал значения внешнему виду и, когда конец был совсем близок, не пытался это скрыть. Макгрет был хрупок физически, и в этой хрупкости мне виделась удивительная честность и сила духа, иногда граничащая с красотой. Он стал для меня чем-то вроде произведения искусства, ожившей статуей Альберто Джакометти: [32]болезнь превратила его лицо в глиняную маску, но сквозь трещины в глине пробивались лучи света.

Что двигало Макгретом? Почему он доверился мне? Разумеется, он считал, что я хочу доказать невиновность Крейка. Знай Макгрет правду, знай он, что популярность Виктора утроилась из-за сплетен и слухов, он бы, возможно, заподозрил меня в обратном – в желании доказать вину художника. Я так долго не привозил старику фотокопию рисунка, что позиция моя была ему абсолютно ясна. А потом пришло письмо, я запаниковал и бросился к Макгрету. Вряд ли речь моя была связной и убедительной. Я мало походил на спокойного и надежного помощника, в особенности потому, что был склонен либо не видеть очевидных фактов, либо преувеличивать их значение.

А может, Саманта права и я просто оказался единственным, кто захотел ему помочь.

Или, может, я ему тоже понравился.

Так или иначе, мысль о том, что дело снова вернется на полки хранилища и будет пылиться там до скончания веков, очень меня огорчала. Я ведь уже говорил – терпеть не мог отступать. Смешно, конечно, учитывая, как прошли мои детство и юность – сплошные неудачи. Но неудачи эти я всегда воспринимал очень тяжело, вот что важно. Я стремился к своей цели. Если я решал стать раздолбаем, так уж непременно самым раздолбаистым раздолбаем на курсе, чтобы перепить всех приятелей. Такой у меня характер, он достался мне по наследству от предков. К тому же я очень себя любил (нарциссизм у нас в семье тоже наследственный). Трудно сказать, где тут причина, а где следствие. В общем, занявшись этим делом, я уже не мог смириться с неудачей.

32

Альберто Джакометти (1901–1966) – швейцарский художник, скульптор, интересовавшийся загадкой человеческой фигуры и лица.