Страница 40 из 43
Слова Дедюхина, их командира, оскорбили его не грубостью, а даже непонятно чем. Если бы не эти самолёты, которые не пугали, а всё сильнее раздражали его, если бы не думы о Наташке, от которых тупо постанывало в сердце, он, может, пропустил бы мимо ушей эту грубую шутку. А тут он встал, отряхнул с гимнастёрки пыль и, глядя в смеющееся лицо Дедюхина, желчно промолвил:
— Ты, командир… сам вперёд не напусти гляди.
Угловато высеченное лицо Дедюхина вытянулось, он моргнул раз-другой.
— Чего-о?! Ты… как сказал?!
— Да плюньте вы, товарищ младший лейтенант, — попробовал потушить ссору Иван, сидевший рядом.
— Молча-ать! — рявкнул Дедюхин не то на Ивана, не то на Семёна. — Родственнички…
Семён махнул рукой и пошёл вдоль окопа. Дедюхин хотел что-то ему крикнуть вслед, остановить, может быть, но то ли передумал, то ли просто пересилил себя, засопел и опустился на дно щели.
С неделю потом Дедюхин молча посапывал, отворачиваясь от Семёна, на занятиях по вождению танка и стрельбе с ходу выжимал из Семёна и Ивана, да и из остальных, по ведру пота. И наконец сказал тому же Ивану:
— Хорош… Не зря я твоего племянничка взял. Ну, да у меня глаз алмаз, как отмерю, так отрежу… Теперь, значит, оправдаете себя. Это уж скоро, через день-другой.
Через два дня полк действительно бросили в самое пекло близ хутора Вертячего…
…Плескаясь в перегревшейся мелкой речонке, заросшей по берегам удивительно свежим, неизмятым кустарником, Семён вспоминал почему-то этот свой первый бой под донским хутором Вертячим. Даже не весь бой, а всего один эпизод, который постоянно приходил ему на память и не сотрётся в ней, думал он, до конца жизни. Лощина, по которой скатывались навстречу друг другу советские и немецкие танки, была затянута утренней синеватой дымкой, и Семён думал не о смертельной опасности, а вот о таком же утреннем тумане, который, поднимаясь с Громотухи, затягивал прилегающие к ней луга, вспомнил, как Звенигора, погружённая в этот туман до половины, словно бы плывёт по нему, поблёскивая золочёными вершинами. В такие утра зверский клёв на Громотухе, интересно, как на Дону?
— Куда прёшь, куда прёшь?! — ударило по ушам, голос Дедюхина был надсажен и устал, будто он кричал до этого всю ночь напролёт. — Бок хочешь подставить, едут твою… Держи левее, прямо в лоб ему!
Семён дёрнул за рычаг, тяжкая махина послушно взяла левее.
— Так… так, прямо!
А прямо шёл приземистый немецкий танк, с приплюснутой башней, поводя из стороны в сторону пушечным стволом. «Т-3», — определил Семён сразу же марку немецкого танка, вспомнил даже красочный плакат, который висел на дощатой стенке там, в Челябинске, когда он учился на краткосрочных курсах механиков-водителей. На плакате был изображён этот самый танк в разных ракурсах.
До танка было ещё с полкилометра или чуть побольше, когда он перестал вертеть пушечным стволом, уставил его, как показалось Семёну, прямо ему в смотровую щель. Из пушечного дула пахнул дымок, совсем не опасный, однако Семён инстинктивно прикрыл глаза. Но грохота снаряда о броню не последовало, немецкий артиллерист промахнулся.
— В-вояки, в задницу вас… — опять прогремел в ушах голос Дедюхина. — А ты дуй, дуй, газу прижми! Алифанов, не стрелять, приготовься…
Эта команда «не стрелять, приготовься» немножко удивила Семёна: «Как же так? Как раз и надо бы сейчас влупить ему…»
— Понятно, — прохрипел командир орудия.
Семён совсем ничего не мог сообразить. А тут оглушительно ударило по броне, из вражеской машины снова выстрелили, этот снаряд угодил в лобовую броню, танк качнуло, в голове у Семёна зазвенело, и сквозь звон он услышал в наушниках хриплый смех Дедюхина, а потом его матерщину и слова:
— Чего хотели — КВ продырявить! Это вам не жестянка из-под помады. Не сворачивать у меня!
Это уже опять относилось к Семёну.
— Понятно, — сказал он, как и Алифанов, и почувствовал, что под шлемофоном взмокли волосы. Если танки столкнутся лоб в лоб на такой скорости, оба они расплющатся и вспыхнут, как спичечные коробки. Но к тому мгновению, как вспыхнут, в обоих танках будут лишь трупы…
— Молодец, что понятно. За понятливость нас бабы уважают. А любят за мужскую силу, хе-хе!..
Эти слова и этот смешок заставили Семёна улыбнуться. В мозгу мелькнуло: какой же он, Семён, дурак, что огрызнулся тогда на Дедюхина, ведь с ним не пропадёшь, а коли случится что… как сейчас вот может случиться… то умирать будет весело.
Мотор взревел, сотрясая стальную громадину. Танки быстро сближались. «Если счас влепит, то прямо в смотровую щель», — сверкнуло у Семёна. Было в нём будто два Семёна, один ничего уже не боялся, был лих и безрассуден, а у второго беспокойно всё-таки долбила в мозги тяжёлая, как жидкий свинец, кровь.
Между танками оставалось метров семьдесят, вот ещё меньше, ещё… По лицу Семёна грязными реками стекал пот, в голове гудело, руки вдруг противно задрожали. По ним шли какие-то конвульсии. Семён понимал, что руки сами собой готовы были рвануть рычаги, чтобы бросить тяжёлую машину в сторону, избежать смертельного столкновения.
— Прямо! — прохрипел Дедюхин, тяжко дыша и будто чувствуя состояние Семёна.
Из ствола вражеского танка опять брызнул дымок, но адского грохота по броне не последовало. «Действительно, размазня! — злорадно подумал Семён о немецком артиллеристе. — С такого расстояния промахнуться…» И он понял, что нервы у фашистских танкистов напряжены, как у него самого, до последнего предела, и ещё подумал с какой-то уверенностью, что они у них вот-вот лопнут, оборвутся. Закусив до крови губы, он бросил дико ревущую машину на пригорок, чтобы оттуда, с высоты, обрушиться всей тяжестью на фашистов, и на миг потерял танк с крестом из поля зрения. Только на миг, но когда тяжёлый КВ взлетел на пригорок, немецкой машины впереди не было.
— Ну?! — вроде бы возмущаясь, что Семён потерял немцев из виду, рявкнул в шлемофоне голос Дедюхина. И тут же Семён почувствовал, как громыхнуло их орудие.
— Молодец, Алифанов! — неожиданно вяло произнёс Дедюхин.
И Семён увидел чуть в стороне горящий немецкий танк, сразу же понял всё ясно и отчётливо, весь нехитрый расчёт Дедюхина на выигрыш. Ни 37-, ни 50-миллиметровые орудия, установленные на немецких танках, для лобовой брони КВ были не страшны, но и пушка КВ не в силах пробить квадратный стальной лоб фашистской машины, поэтому Алифанов и не стрелял. Но рано или поздно нервы гитлеровцев должны были не выдержать, и, как только это случилось, едва вражеский танк отвильнул в сторону, Алифанов, бывший начеку, влепил ему в бок, в самый упор, снаряд, в клочья разорвав гусеницы, — горящая немецкая машина крутилась на одном месте.
Когда бой кончился, над лощиной всё ещё стоял туман, он даже сделался гуще, и не сразу Семён сообразил, что теперь это не туман, а дым, стлавшийся по земле от подбитых немецких и советских танков, рассыпанных по всей низине чадящими кострами. Дедюхин приказал всем выстроиться возле машины, прошёлся взад-вперёд перед экипажем, собираясь с речью, как казалось Семёну. Но речь он не сказал, только спросил:
— А что, Иван Силантьевич, сердце уходило в пятки?
— Трудновато было, — сказал Иван, тоже грязный и потный, как все.
— Ну, война — это работка! Обвыкнется…
Руки, ноги, всё тело Семёна всё ещё гудело мелкой дрожью, он думал о том, как вываливались из подбитых горящих машин немцы в чёрных комбинезонах, кидались прочь, падали под пулемётным огнём, некоторые больше не вставали, и он, Семён, давил их, и бегущих, и уже лежащих, гусеницами, каждый раз будто слыша хруст ломаемых костей. «Разве можно к этому привыкнуть? Разве можно?!» Его вдруг замутило, он невольно прикрыл глаза и пошатнулся.
— И Савельев Семён молодцом, — услышал он голос Дедюхина. — Ещё один такой бой — и обвыкнетесь, мужички-сибирячки…
…И вот теперь Семён не только обвыкся, а как-то даже потерял раз и навсегда ощущение своего присутствия на войне, ему всё казалось, что он действительно находится на какой-то работе, утром заступил на смену — и вот всё не кончается трудовой день, а дома ждёт Наташка, тёплая, вся трепетная, и бабка Акулина ждёт, суетясь по бесконечным своим делам в комнатушке. Было потом много боёв, больших и малых, в ходе которых немцы всё оттесняли их дивизию и всю армию к железнодорожной линии Качалинская — Сталинград. Ощущение опасности как-то выветрилось, наверное, просто было некогда об этом думать, дни и ночи просто заполнились дымом и грохотом. И даже когда под сельцом Овражное их КВ подожгли, Семён не думал об опасности. Задыхаясь от дыма, чувствовал, что на спине горит ватник, и, понимая, что вот-вот может взорваться боекомплект, он бросил пылающий танк в какую-то речушку и только там вывалился из люка в ледяную воду.