Страница 113 из 126
ДНЕВНИК:«…Помню, в субботу и воскресенье, 28 и 29 января, я совсем не приходил домой. Мама мне позвонила вечером в воскресенье и сказала:
— Сынок, ты что-то к нам не заходишь?
Ее голос был слабым и усталым… Когда я уходил, мама всегда просила меня позвонить из дома по приходу к себе. А то уже очень поздно (часто это было в 12.00 ночи, а то и позже) и она волнуется. Первое время я звонил, а потом мне показалось это лишним — вроде как посягательство на мою самостоятельность. Однажды я даже нехорошо сказал маме:
— Я избаловал вас своими звонками.
Она больше не просила меня звонить. А я и не звонил…
Пришел журнал «Наука и религия». Я прочитал его. Нашел статью на тему самовоспитания. Я дал журнал маме и попросил прочитать (Есть интересные мысли! Можно было бы поговорить!). Однажды вечером мне мама сказала, что статью прочитала и можно было бы обсудить. Она уже плохо чувствовала себя и делала, конечно, все через силу. Не помню, по-моему, у меня не было желания, я, как всегда, спешил. И как-то не придал значения.
— Мамуля, потом обсудим, — сказал я. — Потом.
А где это «потом»? Где оно? Нет этого "потом» и никогда не будет…
В половине пятого утра (2 февраля) меня разбудил звонок. Папа просил придти. Он снова вызвал «скорую». Маме плохо… Она то со стонами лежала на постели, то вставала и, покачиваясь, с закрытыми глазами (то папа, то я поддерживали ее) ходила по комнате… Казалось, какая-то неведомая сила и тяжесть мучают ее и опа безотчетно пытается освободится от них… Тревога все больше и больше охватывала нас…
…Бабушка стала одевать маму. Мы с папой были уже готовы. Мама могла еще идти… Лицо у мамы было измученным, усталым. Глаза закрыты. Стоны. Ей было очень плохо. Очень. Я это чувствовал… Мама была беспомощной и жалкой в нелепо сидящей на голове шапке, натянутой на лоб почти по самые глаза. Я помню, как в этот момент сжалось у меня сердце… Ее положили на носилки и вкатили в машину. Запомнил странную деталь: ролики носилок не попадали в полозья, и их несколько раз дергали туда-сюда…
До больницы мы доехали быстро… Через две широкие двери мы вкатили тележку с мамой в приемное отделение. Там было уже довольно много людей. Некоторые с любопытством посматривали на нас… В комнате на лежаке сидела полная женщина, которая нарочно тяжело дышала и стонала. Женщина-врач, несколько раз заходившая в комнату, говорила ей, чтобы та шла домой, так как ее класть не собираются. Помню, как та женщина еще сказала:
— Вы хотите, чтобы меня привезли сюда так же, как вон эту! тогда будет уже поздно!
…Наконец, вроде, дело сдвинулось с мертвой точки. Пришел санитар (один из стариков-вымогателей) и вывез тележку с мамой в коридор… Разве мы могли знать, что всего через девять дней по этому же коридору повезут ее, холодную и мертвую, закутанную в простыню, в здание со страшным названием «морг»?!!!»
Андрей закрыл тетрадь в красной обложке. Дальше читать он не мог. Нет, не потому, что его охватило сильное волнение. Он был волевым человеком и мог держать себя в руках. Он отложил тетрадь потому, что в который раз ему приходила в голову одна и та же мысль: сегодня черпать силы нужно не в прошлом, а в настоящем. Даже если оно, это настоящее, кажется сейчас неимоверно трудным и безнадежным. Только так можно преодолеть даже самые сложные обстоятельства и укрепить уверенность в своих силах. Его мама поступала в своей жизни именно так, и это было самым убедительным и наглядным примером для Орлова.
Он положил тетрадь на место, погасил свет в большой комнате и отправился в спальню. Он разделся, но перед тем как лечь, посмотрел на часы: был уже пятый час. Наступало новое декабрьское утро. У него еще оставалась возможность поспать пару часов. Он лег, натянул на себя одеяло. Оля прильнула к нему, обняла его рукой, что-то прошептав во сне. Андрей притянул ее ладошку к своим губам и сразу почувствовал какое-то умиротворение. Вот оно, это настоящее, в котором он мог черпать свои силы!
— Андрей Петрович, надо немедленно убрать отсюда эти книги! — взволнованно сказал на следующий день Орлову сотрудник управления по борьбе с терроризмом, сокращенно УБТ. — Николай Николаевич боится, что у нас их могут изъять.
— Изъять? — Орлов с удивлением посмотрел на оперативника. — Как это? Кто? Да и куда их убрать? Домой я, что ли, их отнесу?
— Нет, не домой, конечно. Наверное, надо вернуть туда, где мы их взяли!
— Что? Да ведь это же идиотизм! С таким трудом их достать, доложить Президенту, получить его согласие и… Глупость какая-то!
От негодования у Орлова лицо стало красным. Видно было, что он с возмущением воспринимает нелепую ситуацию, когда приходится в силу каких-то абсолютно необъяснимых обстоятельств отказываться от того, что еще вчера казалось очевидным.
— Понимаете, Андрей Петрович, — спокойно проговорил сотрудник УБТ, — мы получили сегодня утром сводку… На контроле стоял один уголовный авторитет… Ну, по нему мы работали еще в союзном комитете. Оружие, наркотики, контрабанда… и всякое такое… В общем, они там вчера вечером обсуждали, как вытащить эти ваши книжки.
Орлов с недоверием посмотрел на оперативника, затем спросил:
— А сводка где?
— Вот! — Тот раскрыл папку и протянул Орлову несколько листочков бумаги, отпечатанных на пишущей машинке и пестрящих карандашными пометками на полях. — До конца еще не успели расшифровать… Но здесь все ясно. Вот это место.
Орлов стал читать текст, подчеркнутый черным фломастером:
«Ф, Кстати, а книги эти вы уже… (неразб.)? Они что, все еще там? У этого лопуха малохольного?
Б.: Да… Он нажучил по бумагам нашего… Кузю. Ну, ты его знаешь. Он…
Ф.: Сука! Он что… (неценз.)! Ты сказал Кузе, что шеф зря деньги не платит?! Или…
Б. (переб.): Погоди! Мы уже… (неразб.)… если увидит… (неразб.)… договорились!
Ф.: Ёрш твою двадцать! О чем договорились?
Б.: Да наш там мент есть! Он уже все… (неценз.) доложил, кому надо. Книжки эти до выходных заберем. А если… (неразб.)… до субботы… (неразб.)… сейф легкий. На руках можно… (неразб.)…
Ф.: Ну смотри, Боря! Проканителишь… сам знаешь, что (не-разб.)…
Б.: Все будет ништяк! Мы этого Орлова… фофана драного… (не-ценз.)… так, что он… (неценз.)…
Ф.: Ну-ну! (Смеется)… Смотри, Боря, «бабки»-то бешеные! Главное — вовремя подсуетиться! Ты меня понял?
Б.: Понял, понял!
Ф.: Ну, а как насчет… Приход заловил?»
Орлов, наткнувшись на непонятные слова, вопросительно посмотрел на оперативника:
— А что такое «приход заловил»?
— Ну, это про наркотики… Он спрашивает: «Наркотики достал?»
— А! Понятно.
Орлов хотел было продолжить чтение, но сотрудник УБТ протянул руку к листкам сводки:
— Андрей Петрович, там больше ничего про это нет. Только вот то, что вы прочитали.
— А кто такие эти «Ф» и «Б»?
— «Ф» — это наш объект разработки, крупный уголовный авторитет, а «Б» — его близкая связь, тоже еще тот тип! Если б не путч — мы б уже их взяли, по крайней мере на контрабанде! А теперь… — Он только махнул рукой. — Вы поняли, Андрей Петрович, что про вас они тоже говорили?
— Конечно! Только откуда они знают, что у Орлова в сейфе хранятся книжки, которые стоят «бешеные бабки»?
— Мы этого пока не знаем. Знаем только, что у них есть свои люди в МВД. Правда, в одном месте они упомянули какого-то Кузю. Заметили? Только мы еще его не установили. Пока не знаем, кто это.
— А я, кажется, догадываюсь, — задумчиво проговорил Орлов.
За несколько дней до Нового года та же группа оперативников, которая изымала два тома «Библии» Гутенберга, конспиративно доставила раритет в высотное здание Московского государственного университета на Воробьевых горах, расположенное на возвышенности, откуда открывается один из самых чудесных видов на столицу. Глубокой ночью двое сотрудников вынесли из «Волги», припаркованной рядом со входом в главное здание, большую картонную коробку. Еще двое шли рядом.