Зомби

А он хотел стать таким, как Поуп. Тот был ему вместо отца. Когда Уэйн был еще ребенком, а его мать, чтобы заработать денег, переправляла мексиканцев через границу, Поуп разрешал ему слоняться по двору, карабкаться на ржавые корпуса и смотреть, как он ремонтирует еще годные экземпляры, так что их двигатели начинали мурлыкать, словно удовлетворенные женщины.

Когда он немного подрос, Поуп брал его с собой в Галвестон, к шлюхам, а потом на побережье, где они стреляли но безобразным, перепачканным мазутом существам, плавающим в Мексиканском заливе. Иногда Поуп возил его в Оклахому, где они принимали участие в облавах на мертвецов. Было здорово лупить мертвых бродяг монтировкой и вышибать из них гнилые мозги, чтобы они успокоились навсегда. И это было рискованное занятие. "Потому что если кто-то из этих мертвых парней тебя укусит, можешь спрятать голову в колени и поцеловать на прощание свою задницу".

Уэйн вытряхнул из головы мысли о мастерской Поупа и повернул ручку стереосистемы. Раздался приглушенный голос его любимого певца в стиле кантри. Это был Билли Контигас, и Уэйн стал тихонько подпевать мелодии, придерживаясь желанной, хоть и малоэффективной тени, отбрасываемой "кадиллаками".

Как только Контигас перешел к самой лучшей части и выдал свою знаменитую горловую трель, Калхаун открыл глаза и заговорил:

— Мало того что я вынужден терпеть эту чертову жару, тут еще слушай твое мерзкое мычание и это дерьмо! Неужели нельзя поставить Хэнка Вильямса или хотя бы негритянскую музыку? Знаешь, когда играют одни негры и один поет так, словно ему отрезали яйца.

— Калхаун, ты не можешь оценить хорошую музыку, даже когда ее слышишь.

Калхаун запустил пальцы свободной руки за ленту на шляпе, достал одну из немногих оставшихся сигарет и спички. Спичку он зажег, чиркнув по колену, а когда прикурил, надолго закашлялся. Уэйн даже удивился, как он может курить на такой жаре.

— Что ж, может, я и не узнаю хорошую музыку, когда ее услышу, тупица, но зато всегда узнаю плохую. И это именно то, что я сейчас слышу.

— Ты ничего не понимаешь в искусстве, Калхаун. Только и умеешь, что трахать детей.

— Знаешь, у каждого человека должно быть хобби, — сказал Калхаун, пуская в сторону Уэйна клуб дыма. — Мое хобби — это маленькие киски. Кроме того, она уже вышла из пеленок. Такую молодую я так и не смог найти. Этой было тринадцать. Знаешь, как говорят: хороша для течки, хороша и для случки.

— А она была достаточно взрослой, чтобы ее убивать?

— А нечего ей было орать.

— Смени тему, Калхаун.

— Всему свое время, тупица. Лучше не расслабляйся, охотник за преступниками. Я снесу тебе башку, когда ты меньше всего будешь этого ожидать.

— Ты слишком часто открываешь свой грязный рот, Калхаун. Остаток пути можешь проделать в багажнике вместе с муравьями. Ты не так много стоишь, чтобы я не решился выбить тебе мозги.

— Тебе просто повезло в том баре. Но всегда есть завтра, и завтра может быть не таким, как у "Розалиты".

Уэйн усмехнулся:

— Твоя беда в том, Калхаун, что у тебя нет никакого завтра.

Они ехали по пустыне Кадиллаков, и небо постепенно тускнело, словно перегоревшая лампочка, а Уэйни пытался представить себе, как проходила война между "шевроле" и "кадиллаком" и почему они выбрали эту злосчастную пустыню полем боя. Он слышал, что борьба была очень ожесточенной и упорной, но победа досталась "шевроле", и теперь в Детройте выпускали только эти машины. Уэйн был убежден, что это единственное преимущество города. Автомобили.

К остальным городам он относился ничуть не лучше. Уэйн скорее согласился бы лечь на землю и позволить бродячей собаке нагадить ему на голову, чем проехать через какой-нибудь город. Не говоря уж о том, чтобы там жить.

Город Закона был исключением. Туда он и направлялся. Но не для того, чтобы жить, а просто сдать Калхауна властям и получить обещанную награду. Жители этого городка всегда были рады видеть пойманного преступника. Публичные экзекуции отличались большим разнообразием, пользовались популярностью и приносили немалый доход.

В свой последний приезд в город Закона Уэйн купил билет в первый ряд на одну из экзекуций и смотрел, как магазинного вора-рецидивиста — рыжеволосого парня с крысиной физиономией — приковали между двух мощных тракторов и разорвали пополам. Сама процедура была довольно короткой, но ее сопровождали выступления клоунов с шариками и пышногрудой стриптизерши, которая в такт музыке крутила своими сиськами в разные стороны.

Но Уэйну представление не понравилось: все прошло как-то сумбурно, напитки и еда оказались слишком дорогими, а первый ряд был слишком близко к тракторам. Да, он увидел, что внутренности рыжего парня еще ярче, чем его шевелюра, но капли крови попали на новую рубашку, не помогла и холодная вода, все равно остались пятна. Он предложил распорядителям поставить прозрачный пластиковый экран, чтобы зрители в первом ряду не рисковали своей одеждой, но сомневался, что к его пожеланиям прислушаются.

Они ехали, пока совсем не стемнело. Тогда Уэйн остановился, накормил Калхауна вяленым мясом и дал немного воды из своей фляги. А потом пристегнул наручниками к переднему бамперу своего "шевроле".

— Смотри, чтобы не подобрались змеи, ядозубы, скорпионы и прочая нечисть, — предупредил он. — Кричи громче. Может, я и успею подойти вовремя.

— Лучше я позволю гадам ползать по заднице, чем позову тебя на помощь, — ответил Калхаун.

Уэйн оставил Калхауна с бампером вместо подушки, а сам забрался на заднее сиденье и спал вполуха и вполглаза.

Перед рассветом он втащил Калхауна обратно в машину, и они тронулись в путь. Через несколько минут езды в предрассветном сумраке поднялся ветер. В пустыне нередко налетал такой странный ветер ниоткуда. Он гнал песок со скоростью пули, и по корпусу "шевви" как будто скреблись обезумевшие кошки.

Широкие шины зашуршали по песку, Уэйн включил дополнительный вентилятор, "дворники", передние фары и продолжал путь.

Вставшее из-за горизонта солнце осталось невидимым. Слишком много песка. Буря продолжалась еще сильнее, чем прежде, и "дворники" уже не справлялись с потоками песка. Уэйн не видел даже стоящих на обочине "кадиллаков".

Он уже решил остановиться, как впереди мелькнула огромная бесформенная тень; Уэйн ударил по тормозам, надеясь на специальные покрышки, созданные для пустыни, но их оказалось недостаточно.

"Шевви-57" развернулся на дороге и врезался во что-то бортом, у которого сидел Калхаун. Уэйн услышал его крик, потом почувствовал, как его бросило на дверь, как голова ударилась о металл, и вместо окружающего полумрака он провалился в непроницаемую тьму.

Уэйн поднялся, едва вернулось сознание. Из неглубокой раны на голове текла кровь, заливая глаза. Он вытер ее рукавом.

Первое, что он увидел, — это лицо за стеклом с его стороны: землистое, рыхлое лицо, с выражением идиота, созерцающего текст на санскрите. На голове имелась странная черная шапка с большими круглыми ушами, а в центре лба, словно серебристая опухоль, блестела головка огромного болта. Струи песка секли лицо, оставляли на нем наносы, били по глазам и заставляли хлопать круглые уши шляпы. Незнакомец ни на что не обращал внимания. И Уэйн, несмотря на встряску, уже знал почему. Перед ним был один из мертвецов.

Уэйн оглянулся на Калхауна. Дверца с его стороны выгнулась внутрь, и покореженный металл перекусил цепочку наручников. Сам Калхаун от удара сместился на середину сиденья. Он поднял перед собой руку и уставился на остатки наручников с болтающейся цепочкой, как будто любовался серебряным браслетом и ниткой жемчуга.