Семь минут

Сегодня утром выступил последний свидетель защиты, и вскоре после перерыва обвинение закончит его перекрестный допрос. После этого их время истечет. Позиции обвинения были такими же прочными, как и в первую неделю процесса. Джадвей в глазах общественности оставался разочарованным в жизни и думающим только о деньгах порнографистом, который совершил самоубийство, раскаиваясь в создании «Семи минут», жалея, что книга привела к насилию и может продолжать калечить и ломать человеческие судьбы. Это доказало преступление Джерри Гриффита, которое привело к смерти невинной девушки.

Все утро Барретт читал все это на лицах двенадцати присяжных. Почти все они избегали его взгляда, потому что уже знали о своем решении. Несколько человек, потаенные взгляды которых он время от времени ловил, тоже, похоже, считали его адвокатом Сатаны, защищающим порок.

Сейчас, подумал Майк Барретт, двенадцать присяжных так же беспристрастны, как те люди, которые завтра примут участие в похоронах Шери Мур.

Барретт попытался представить себе реакцию присяжных и их лица. Какими бы стали они, узнай эти люди правду, которую он не мог доказать? Как бы они изумились, какое испытали потрясение, если бы вдруг увидели Барретта, Джадвея и «Семь минут» в совершенно ином, правдивом свете.

Он вспомнил Касси Макгро и спросил себя, выпадет ли ей хотя бы еще один день просветления и что она подумает об осуждении и запрете своей чистой любви, прошлого и книги, которая могла стать памятником ей и путеводной звездой для пугливых женщин.

Его мысли перенеслись в Вашингтон, а оттуда — в какое-то неведомое место, где жил Дж Дж Джадвей со своей тайной. Барретт задумался над предчувствиями Джадвея, а потом спросил себя, с какими чувствами Джадвей будет восседать на юридическом Олимпе этой страны?

Присяжные не знали и никогда не узнают, что так и не выслушали главных героев драмы, да и не увидели самой правды. После перерыва с заключительным словом выступит Дункан, потом присяжные выслушают заключительное слово защиты и последние напутствия судьи Апшо. Пристав отведет их в специальную комнату, и они сделают вид, будто думают над решением, которое уже приняли. Потом они появятся и провозгласят окончательный вердикт, после чего вернутся домой, к своим привычным кухням, столовым и спальням, уверенные, что послужили делу справедливости, демократии и конституции и поддержали правду и свободы личности.

Барретт вспомнил слова Эгглесатона, которые прочитал, когда учился на юридическом факультете: «Не думаю, что я преувеличиваю, когда говорю, что защита содержит только калейдоскопические фрагменты фактов, как если бы действительность была затушевана черно-белыми полосами. Все, что попадает в протокол, видится сквозь эти полосы и пятна».

Эти умиротворенные и деловые присяжные никогда не увидят реальность за темными пятнами, как ее видел Барретт.

Но и для него оставались темные пятна. Он знал больше присяжных, больше обвинителя, но не знал всего.

Потом его мысли переключились на Мэгги Рассел, которая не ждала его дома вчера вечером. Около телефона лежала загадочная записка: «Уехала по важному делу. Увидимся завтра». Вчерашнее «завтра» уже превратилось в сегодня. Куда она могла деться и по какому делу?

И черт бы побрал Фей Осборн за то, что она предсказала исход процесса! Она ошибалась в вопросе о справедливости их дела, но была права в том, что его невозможно выиграть и что оно пагубно скажется на его, Барретта, морали и добром имени.

Как ему хотелось, чтобы все поскорее закончилось! Казалось, что он не сможет заставить себя вернуться в зал суда, на эту бойню!

Он открыл глаза.

Зелкин говорил Филу Сэнфорду:

— Когда суд через полчаса возобновит работу, Дункан закончит перекрестный допрос доктора Файнгуда. Потом нам предложат пригласить следующего свидетеля защиты, которого у нас нет. Поэтому мы просто объявим, что защита закончила представлять свои доказательства. Дункан выступит с заключительным словом, а за ним — Майк. У него замечательная речь, даже лучше тех отрывков, которые мы только что слушали на магнитофоне. Апшо даст последнее напутствие присяжным, и те уйдут совещаться. Спустя какое-то время они вернутся с решением. Думаю, они вынесут вердикт часам к трем-четырем.

— Я сгораю от нетерпения, — мрачно произнес Бен Фремонт.

— Вы не единственный, у кого неприятности, — сказал Сэнфорд продавцу книг. — Подумайте, что будет со мной.

— Готов к последнему удару, Майк? — спросил Барретта Зелкин.

— Нет, но я нанесу его, — хмуро ответил Майк Барретт.

— Может, вы еще разведете маленький костер под этим жюри, — высказал надежду Фремонт.

— Без спичек? — скептически поинтересовался Барретт.

Майк откусил кусок сэндвича и принялся жевать. Раньше он никогда не думал, что у хлеба может быть привкус пепла. В дверь громко постучали, и Барретт крикнул через плечо:

— Войдите!

Дверь слегка приоткрылась, и Барретт оглянулся. Полицейский просунул в комнату голову:

— Какая-то леди спрашивает мистера Барретта.

— Леди? Какая леди?.. Кто там?

Полицейский отошел в сторону, и в комнату вбежала взволнованная Мэгги Рассел с сияющими глазами.

— Мэгги… — пробормотал Барретт, привставая. — Где ты?..

— В Чикаго, — быстро ответила девушка. — Я вернулась не одна. Ты его знаешь, Майк, но я представлю его остальным. — Она открыла дверь пошире и крикнула в коридор: — Они все здесь!

В двери показалась величественная фигура. Мужчина окинул взглядом всех присутствующих и закрыл за собой дверь.

— Джентльмены, — произнесла Мэгги Рассел, — позвольте представить вам сенатора Томаса Бейнбриджа!

Барретт неловко встал, подхватил падающий стул и ошеломленно уставился на Бейнбриджа.

— Сенатор… — растерянно пробормотал он и услышал, как остальные тоже встали.

Томас Бейнбридж размеренным шагом прошел в центр комнаты и остановился напротив Барретта.

Потом он сделал то, чего Барретт никак не ожидал, — улыбнулся. Улыбка казалась немного вымученной, но тем не менее это была улыбка.

— Мистер Барретт, — сказал сенатор, — вчера вы говорили убедительно, но в конце концов убедила меня эта юная леди. И еще одна леди из Чикаго, когда-то бывшая молодой. Мне напомнили… Одна дама — что человек несет ответственность за прошлое… А другая — что за будущее. — Потом он неожиданно добавил: — Вы любите поэзию, мистер Барретт? Мистера Джадвея она всегда интересовала. Одно стихотворение Джеймса Расселла Лоуэлла ярко описывает его чувства. Лоуэлл написал, что уважает человека, который хочет пойти на дно… Половину себя он готов отдать за право думать, а вторую — за право говорить.

Он умолк, а Барретт и остальные смущенно ждали.

— Ужасные стихи, — произнес Томас Бейнбридж, откашливаясь, — но какие чувства! — Он обвел взглядом присутствующих, потом вновь посмотрел на Барретта. — Вот ваш ответ, сэр. Вы получите главного свидетеля. Я позабочусь об этом. Если захотите, прямо сегодня на свидетельском месте перед всем миром предстанет Дж Дж Джадвей.

— Можете пригласить своего следующего свидетеля, мистер Барретт.

— Спасибо, ваша честь.

Майк назвал имя следующего свидетеля, и в зале раздался шепот.

Секретарь поспешил к свидетельскому месту с Библией в руке, и Бейнбридж подошел к нему. Майк Барретт стоял рядом с судебным стенографистом и наблюдал, как на бумаге появляются загадочные символы. Загипнотизированный ими, он не мог представить их переведенными на простой язык в протоколе:

«Народ штата Калифорния против Бена Фремонта. Сенатор Томас Бейнбридж вызван в качестве свидетеля зашиты и приведен к присяге.

Секретарь суда:Назовите свое имя, пожалуйста.

Свидетель:Сенатор Томас Бейнбридж.

Секретарь:Пожалуйста, произнесите фамилию по буквам.

Свидетель:Б-е-й-н-б-р-и-д-ж.

Судья:Садитесь, сенатор».

Барретт повернулся к свидетельскому месту.