Серебряная корона

Все объяснилось элементарно. Морозильник был просто отключен. Когда Биргитта поняла это, ее темно-синие глаза наполнились слезами. Он заметил, что и плачет она эстетично: ни тебе красного носа, ни хлюпанья, ни потеков косметики. Просто огромные глаза заблестели и переполнились кристально чистой влагой, как озера, и из них хлынули реки.

Она поняла свою ошибку. Она сама же и вытащила шнур из розетки, чтобы включить увлажнитель воздуха, который купила с рук на барахолке, а потом забыла снова включить морозильник.

— Я заплачу за продукты. Но не в этом месяце. Но, может быть, я смогу пригласить вас на ужин?

Он принял ее предложение больше ради того, чтобы она перестала плакать. Было ощущение, что это он виноват, а она — жертва. А ведь он на нее даже не рассердился.

Ужин состоялся тем же вечером. Арне сразу же убедился, что готовить Биргитта не умеет. А он не умел вести разговор. Из чего она приготовила соус для спагетти, понять было невозможно — какая-то белая несоленая каша. Спагетти липли к зубам, а на листьях салата остался песок. Арне было нечего сказать. В последнее время так случалось часто. В ту пору он все еще встречался с Беатрис или, может, с Кристиной? Да нет же, это была актриса, Малин. После того как к ним ворвалась полиция, актриса уехала от него на уединенный хутор Фоле. С ней ему тоже в общем-то не о чем было разговаривать. Его достоинства заключались в другом.

После неудачного ужина они не разговаривали с Биргиттой несколько месяцев. Он видел ее пару раз в «Готландском погребке» вместе с рыцарем Улофом — Рыцарем Золотого Меча, как он звался на турнире. Они здорово смотрелись вместе. Биргитта, с длинными белокурыми распущенными волосами напоминала средневековую деву. Чаще всего на ней было длинное белое платье с глубоким вырезом, а на шее — золотая подвеска с растительным орнаментом, в средневековом стиле. Дорого, но для нее посильно, ведь у нее отец — ювелир. Она и сама продавала украшения в магазине на Центральной площади. Штампованные копии, как отметил он, проходя мимо в толпе. Не лучшая реклама изысканному ювелирному магазину. Было там несколько необычных моделей, но ничего особо выдающегося.

Ему нравилось смотреть на Биргитту: как она смеется, говорит, танцует. В ней бурлила жизнь. Руки порхали в такт словам, глаза сверкали. Волосы вспыхивали и гасли в лучах, отраженных от дискошара. В синей полутьме выделялось ее белое платье. Она, несомненно, была здесь королевой.

Однажды ночью в июне в его окно постучали. Само по себе неудивительно, если только ты не живешь на третьем этаже. В последнем случае некоторое недоумение вполне объяснимо. Тогда он лежал с ангиной, с температурой тридцать восемь, и среагировал не сразу. Когда постучали в четвертый раз, он сел, спустив ноги с кровати, и перед глазами все поплыло. Но он заставил себя подойти к балконной двери и увидел за стеклом размытый силуэт.

— Можно войти? — спросила Биргитта, пока он стоял и как дурак смотрел на нее. Когда она наконец вошла, он понял, что в комнате стоит тяжелый запах его пота.

— Интересно, наверное, что я здесь делаю? — спросила Биргитта.

Он не ответил и лег в постель.

— Болеешь или как?

Он задумался, что подразумевается под «или как», но спрашивать не стал.

Она плюхнулась без спросу в ногах его кровати, подтянула колени к животу и опустила на них голову — светлые волосы упали вперед как покрывало. Ему стало неловко оттого, что она так близко, думать о том, что она от него ждет, не хотелось.

— Разве у человека нет права остаться невинным?

На мгновение ему показалось, что он бредит, а может, бредила она. Только что она вошла к нему с балкона, опустилась на постель и стала спрашивать, но ее вопросы казались продолжением какого-то иного разговора.

— Что?

— Как по-твоему, имеет мужчина право сердиться, если женщина хочет остаться невинной до свадьбы?

Он попытался подумать, но, кажется, уснул от напряжения.

Когда он проснулся, в комнате было светло, дверь на балкон была открыта, летняя штора трепыхалась в проеме. Пахло свежим хлебом и кофе. На ночном столике стоял стакан со свежей водой и лежали таблетки альведона. Шумел душ. Он сел в кровати, предвкушая. Да, именно так. Было чувство, что теперь все изменится. Она пела в душе. Он узнал несколько строк, это была ария из «Петра Датчанина», оперы, написанной для исполнения на средневековых руинах Висбю: «Ave Maria Stella…» Высокие, прочувствованные ноты. Жалко, акустика там не лучшая. Вот она замолчала. Услышав в коридоре ее шаги, он притворился, что спит.

— Хочешь кисель из ревеня? Можешь глотать?

Он открыл один глаз и улыбнулся:

— Да, спасибо, могу.

В его халате она напоминала гнома из «Белоснежки». Полы волочились по полу.

Она прошла в кухню.

— Я не люблю, когда кисель жидкий, а ты? У тебя есть дома крахмал? Я считаю, что кисель должен выдерживать испытание котом. Если взрослый кот пройдет по поверхности и лапы не увязнут, то, значит, кисель правильный. У тебя есть бритва?

— Ты что, уже переехала сюда?

— Может быть. Ключ от моей квартиры остался у Улофа. Я убежала от него. Я так рассердилась! Он меня не слушает. В ванной, в шкафчике, я, когда искала бритву, нашла фото мамы Улофа. Правда, ее зовут Мона? Как у тебя оказалось это фото? Улоф говорит, что я похожа на нее молодую. Это правда?

— Дьявольщина! — Если бы он не был болен, он бы, наверное, ей врезал. — Иди отсюда!

Она удивленно уставилась на него своими большими синими глазами. И опять эти слезы! Он со стоном упал на подушки.

— Я тебе не нравлюсь.

— Ты мне нравишься, но не трогай мои вещи!

Она в одно мгновение обвила его своими прохладными руками. Одна мокрая прядка ее волос упала ему на лицо. От нее хорошо пахло. Ее щека была такой мягкой!

— Скажи еще раз, что я тебе нравлюсь.

Он зажмурился, безуспешно пытаясь взять ситуацию под контроль.

— Тогда я у тебя останусь.

Глава 9

В температуре было дело или в ее легком прикосновении к его небритой щеке, теперь уже не поймешь. Но он расплакался. Разрыдался, к собственному изумлению, когда она положила Монину фотографию ему на грудь. Отбросив пододеяльник в сторону, он бросился к туалету. Пустил воду и постарался успокоиться. Что это — детский плач? Или бессильные слезы старика? В овальном зеркале над шкафчиком Арне видел свое красное лицо — вряд ли красивое.

Потом он рассердился. Если она хотя бы пикнет где-нибудь об этом, он свернет ей шею! Копаться в его вещах! Он много лет не вспоминал, не думал о матери! Биргитта, наверно, и не заметила, что он заплакал? В этот момент он ненавидел и ее, и мать, и всех женщин, которых когда-либо встречал.

За дверью послышался ее голос:

— Я возьму твой телефон — позвонить?

Это был не вопрос, а утверждение. Когда Арне вышел из туалета, Биргитта сидела на его письменном столе, зажав трубку щекой, и красила ногти на ногах.

— Он для своих лет чертовски красив, но одевается как старик… Я, наверно, схожу как-нибудь с ним, куплю ему одежду.

Арне посмотрел на нее долгим взглядом и лег опять. Тело ломило от жара. Было очень больно глотать. Голова раскалывалась от боли, как орех в щипцах. Биргиттин голос звучал то близко, то далеко:

— Я нужна ему. Нет, он ничего не знает. Тяжело быть старым и терять зубы… А как дорого!

— Черт побери! — Арне резко поднялся на локтях в постели.

— Я должна заканчивать! Целую!

— Кто это был?

— Мама.

— Прекрасно!

— Мы не о тебе говорили, не думай. Мы вообще-то говорили о папе. Ему предстоит заплатить зубному девять тысяч, не больно-то весело! А мне придется после обеда идти в магазин подменить папу. Ему надо к зубному, а маме одной со всем не управиться. Сейчас все покупают подарки — к конфирмациям, помолвкам, к окончанию школы и свадьбам. В магазине горячее время.

— Ты вернешься сюда? — спросил Арне и немедленно пожалел. Хочет ли он, чтобы Биргитта вернулась?