Страница 32 из 56
Готов поклясться, отель «Дель Монте» ничуть не изменился за те сорок лет, которые прошли со встречи моих родителей: длинная аллея кипарисов, превращающих солнечный свет вокруг нашего экипажа в светло-темное кружево (вдова Леви не поехала бы на машине), огромный корабль самого отеля, обросший зелеными шторками и балкончиками, узкие развевающиеся флажки, терраса с плетеными креслами и оркестром в бело-голубой военной форме, звуки вальса, череда зонтиков и тентов над столиками, леди и павлины, люди и статуи. Ведущие светской хроники, наверное, до сих пор описывают приезжих, хозяйки публичных домов разгуливают как баронессы, продавщицы — как дебютантки, а я замечал только перенятое от гостей привычное спокойствие заведения, где точно знают — успех вечен.
— Мы уже приехали? — спросила Элис, когда я расплачивался с водителем. Шляпка сбилась набок, и Элис поправляла ее, поглядывая на здание.
— Знаете, — сказал я, помогая спутнице выйти из экипажа, — в этом отеле познакомились мои родители.
— Забавное место для влюбленности.
— В бассейне раньше мужчин и женщин разделяла сеть; именно там они и встретились. Странно, да?
Элис взглянула на меня, пока служанка Битси болтала с водителем.
— Да, странно — это слово просто создано для вас, Эсгар.
— О чем вы? — тихо спросил я.
Элис моргнула от яркого солнечного света, загадочно улыбнулась и посмотрела на отель.
— Господи, какое уродство.
— Элис! — шикнула ее мама, затем подошла и взяла меня за руку. — Напоминает о временах Шекспира, не правда ли, мистер ван Дэйлер? Летний особняк Капулетти, беда еще не произошла, все старинные семьи вывели в свет своих дочерей, костюмированный бал и все такое. — Моя престарелая любовница подмигнула. И впрямь костюмированный бал какой-то! — После тяжелого путешествия мне необходимо прилечь. Поразительно, и почему мы не поехали на такси! Элис, нам надо переодеться. А с вами, мистер ван Дэйлер, увидимся за ужином. Надеюсь, вы сможете порекомендовать мне какую-нибудь книгу из библиотеки, я здесь никого не знаю и могу заскучать. Битси, мое снотворное у тебя? — с этими словами миссис Леви отпустила мою руку.
— Угу.
Парочка отправилась в отель, а Элис все стояла на подъездной дорожке, теребя в руках перчатку и глядя на мать. Выражением лица моя возлюбленная напоминала человека, решающего математическое уравнение или замышляющего убийство.
— Ваша мама очаровательна, — сказал я.
— Я провела с ней почти всю свою жизнь. — Элис будто пронзила меня взглядом.
— Вам можно позавидовать.
— Не думаю. Я даже видеть ее больше не могу. — Элис вновь оглянулась на мать.
— Ну, а я ее люблю, — заметил я, подходя еще ближе и чувствуя жаркий стыд за столь беззаботные слова, которые двадцать лет назад заключали в себе совсем иной смысл.
Элис что-то тихо пробормотала.
— Простите?
Весенний день содрогнулся от пронзительного крика вдовы Леви.
— Элис! Хватит обхаживать этого красивого юношу! Мне нужна твоя помощь.
Элис повернулась ко мне, и ее глаза вспыхнули от солнечного света. Какое послание было зашифровано в этих сияющих карих звездах?
— Лучше заплатите водителю, красивый юноша, — сказала она и взбежала по лестнице, одной рукой приподняв юбку, а другой придерживая непослушную розовую шляпку, украшенную ленточками цвета вишневого леденца. Павлин лениво пересек тротуар и с шипящим звуком потряс пестрым и грязным хвостом. Элис оглянулась.
Еще немного, и она меня полюбит.
Она уже входила в отель, а я чувствовал, как во мне зажглось новое солнце: еще немного, и она меня полюбит.Я поднял глаза на зубчатые стены и красивые балкончики «Дель Монте» и, глядя на развевающиеся флажки, понял, что это произойдет здесь, в том самом здании, где другая женщина когда-то полюбила другого Эсгара. Возможно, завтра вечером, в главном зале под вальс Балленберга, на том же самом балконе, при том же перезвоне колоколов миссии, шуме прибоя, табачном аромате «Свит кэпоралс». Либо на террасе, в тишине, мы будем пить лимонад и наблюдать за пожилыми горничными, чирикающими за крокетом. Возможно, в том белом плетеном кресле я возьму ее руку, услышу легкий вздох и пойму, что Элис меня любит. А может быть, в ее комнате, она будет сидеть у окна, глядя на лужайки и сосны, уходящие в океан. Элис распахнет стеклянные створки, впустив в комнату соленый воздух, и расплачется. После стольких лет это случится здесь. Кто бы мог подумать? В одной из этих комнат я возьму ее лицо в руки и поцелую в обе щеки, потом начну шептать ласковые слова и расстегивать пуговицы жакета, блузки, всего лишнего, нелепого вдовьего одеяния. Ее взгляд с лестницы сказал мне все, что я хотел знать, и пьянящая надежда — та же, что и в семнадцать лет, хранившаяся в тщательно закупоренной бутыли, — вырвалась на свободу и растекалась по всему телу.
Как осуществить мечту? Глаза Элис рассказали, насколько она одинока рядом со своей матерью, время и смерть истомили ее. Элис была почти готова полюбить незнакомого, красивого Эсгара, переплатившего водителю. Следующие несколько дней необходимо проявлять крайнюю деликатность. По словам японцев, розу можно научить чему угодно, даже прорастать сквозь моллюска, но делать это надо с нежностью. Именно так я и собирался обращаться с Элис. Прислушиваться к ней, улыбаться, ухаживать, относиться к ней не как к богине, которую я встретил в семнадцать лет, а как к светлой печальной женщине, разменявшей четвертый десяток, слишком мудрой, чтобы поверить лести. Надо быть очень осторожным. Я должен примирить шипы своей жизни с изгибами ее сердца.
Скажете, это не похоже на любовь? Где морщинистый мальчик, со слезами на глазах прислушивавшийся к соседке с первого этажа? Тот, кто разводил ей огонь? Невинная чистая любовь так называемой юности? Скажете, это больше похоже на несчастное разбитое сердце? На месть?
Возможно. Однако, мои дорогие читатели, люди будущего, вы испытываете жалость. Мое тело может развиваться в обратную сторону, но мое сердце стареет, как и ваше. Простое юношеское желание правило мной, когда Элис сама была простой и юной; более сложная женщина требует более сложных чувств. Настоящая любовь всегда что-нибудь скрывает: утрату, тоску, легкую ненависть, в которой мы никогда не признаемся. Те из вас, кому хоть раз отказали или кого проигнорировали, меня поймут. Когда любимая наконец уступает вам, бурная радость все равно отдает горечью оттого, что пришлось так долго ждать. Почему любимая медлила? Вы никогда не простите ее до конца. И когда она окажется в ваших объятиях, будет шептать ваше имя, целовать шею со страстью, которую вы считали невозможной, вы испытаете еще одно чувство. Разумеется, вы ощутите облегчение, что все сбылось, а затем к нему добавится триумф. Вы отвоевали ее сердце. И не у соперников. А у нее.
Это не месть в полном смысле слова. Но и не любовь. У вас в руках моя исповедь, поэтому буду честен и опишу все, что чувствовало мое сердце. Я исповедуюсь ради наказания и прошения, а не из бахвальства.
Обед начинался в восемь, и, надеясь на удачу, которой не заслуживал, я облачился в свой любимый перламутровый жилет и смокинг. В ожидании Леви я присел на четырехместный круглый диван — зеленоватый, ступенчатый, с каскадом папоротника в центре — и притворился, будто читаю «Вечерние новости Сан-Хосе». Кажется, там писали о карнавале Марди-Гра, о вечеринке на катке, о прибытии в Сан-Франциско Карузо, который представил публике величественную «Кармен» — сегодня эти новости кажутся незначительными. Впрочем, я только притворялся, что читал. Поскольку тогда у меня были свои поводы понервничать.
Я смотрел на парочки, спускавшиеся к обеду — мужчины в строгом черном, женщины, разодетые, как морские коньки. Зрелище напомнило мне сцену из готического романа, где горбун похищает девушку. Свет люстры, мерцание ламп, сияние бриллиантов и обнаженных плеч. Пришел черед уродца. Выследив и обманув, я готовился похитить Элис, вручив ей только мою несчастную жизнь и жадные губы. Настал момент истины. Хьюго сказал, будто такая ложь вымотает меня, однако я видел, что она иссушит все, чего бы я ни коснулся. Часы начали бить, я поймал себя на удивительной мысли — у меня еще есть шанс сбежать. Я мог поймать такси, успеть на последний поезд, попросить выслать мне вслед багаж. Я мог написать записку и тем самым спасти несколько жизней. А я лишь поднялся с дивана и как во сне думал: уходить или нет. И кто знает, чем бы все кончилось, поступи я по-иному.