Реставрация

— Когда я приехал в «Уитлси», — продолжал я, — то решил, что оставил позади все, связанное с прошлой жизнью. И верил, что здесь изменюсь.

— И что, изменился, Роберт?

— Частично. Джон это понимал, когда говорил, что я «делаю успехи». Возможно — хотя он никогда не говорил об этом — он предвидел, что Кэтрин станет искушением для меня, я буду сопротивляться, но в конце концов рухну.

— Узнав об этом, он счел бы, что ты совершил предательство, Роберт.

— Предательство?

— Да. Опекуны считают, что мы здесь, в «Уитлси», относимся к своим подопечным как родители к собственным детям, а если один из родителей прикасается к своему ребенку, желая получить наслаждение и удовлетворение для себя, — это страшное предательство.

Я вздохнул. Нельзя не признать, что именно так я относился к Кэтрин, потому и смастерил для нее куклу. С этих позиций мое временное помешательство выглядело еще отвратительнее, и суровость Амброса была совершенно справедливой.

К этому времени я не видел Кэтрин несколько дней: Амброс попросил меня держаться в стороне от «Маргарет Фелл». Сейчас он мне рассказал, что со времени моего предательства Кэтрин не спит — на нее не действуют никакие средства, кроме настойки опия; днем и ночью повторяет она мое имя, зовет меня, визжит, рыдает, ласкает себя неприличным образом. Само мое имя теперь связывалось с ее безумием, и женщины из «Маргарет Фелл» говорили Опекунам, что Кэтрин страдает потому, что «помешалась на Роберте, — это очень тяжелое психическое расстройство».

Все это повергло меня в ужас, голос лишился прежней силы, мне захотелось только одного: трусливо пасть к ногам Амброса (в голове мелькнуло, что однажды я вот так же валялся у ног короля) и замереть в тишине и темноте. Амброс, без сомнения, понял мое состояние и положил свою огромную руку мне на плечо.

— Я знаю, ты переживаешь из-за того, что случилось. Мы любим и прощаем тебя, Роберт.

— Спасибо, Амброс.

— Но я также не сомневаюсь, что ты захочешь искупить вину, и Бог надоумил меня, как ты должен это сделать.

— Бог надоумил?

— Да.

— Что Он сказал? Что мне нужно сделать?

— Ты должен уехать из «Уитлси».

— Знаю. Я понимал, что придется уехать.

— Но не одному. Ты должен взять с собой Кэтрин.

Я поднял глаза на Амброса. Сглотнул. Сжал руки и умоляюще протянул их к Амбросу.

— Амброс, — заговорил я, — пожалуйста, не проси этого…

— Я ничего не прошу. Этого требует Бог.

— Нет! Он не может…

— Ты думаешь, Он забыл, как ты сказал, что вновь почувствуешь себя полезным, если сможешь кого-нибудь исцелить и увидишь, как этот человек уходит отсюда?

— Да, я так говорил…

— И Он услышал тебя. И сделал так, что теперь это может сбыться.

— Но Кэтрин нездорова…

— Пока нездорова. Но лекарствонайдено. Ты его нашел, и только ты им владеешь. Это лекарство — ты сам.

— Нет, Амброс.

— Это лекарство — любовь, Роберт. Будешь ее любить — она будет спать, а когда к ней придет сон, отлетит безумие. Кроме того, теперь она полностью принадлежит тебе: ведь она ждет от тебя ребенка.

Этой ночью я не мог сомкнуть глаз.

Своих мыслей я не помню. Одно знаю: будущее представлялось мне настолько отвратительным, что жизнь до этого момента стала казаться невероятно счастливой — просто раньше я этого не осознавал. Джордж Фокс сказал, что с того момента, когда впервые услышал обращенные к нему слова Бога, он «все ощущал по-другому, не так, как раньше». Нечто подобное случилось и со мною, только для него мир обрел новый и свежий облик, а для меня он был полон отчаяния.

После того как Амброс сказал Эдмунду, Элеоноре и Ханне, что «Роберт не уклоняется от ответственности перед Кэтрин», все стали со мной ласковы, приветливо улыбались и обещали молиться обо мне. Только Даниел смотрел на меня с печалью. «Тебе должно быть стыдно, что ты так и не научил нас играть в крокет», — сказал он.

Все последние дни я пытался решить, куда мне направиться, выехав за ворота «Уитлси», — на север к морю, на северо-восток в Норфолк или на юг в Лондон, однако душа моя не лежала ни к чему. Мне никуда не хотелось — отвращение к жизни переполняло меня. В конце концов я выбрал дорогу на Лондон, вспомнив, что там свирепствует чума. В моем представлении смерть от чумы — подходящий для меня жизненный финал, — к тому же я его сам на себя навлек.

Опекуны забрали Кэтрин из барака. Ее вымыли, причесали, одели в чистое. Теперь она жила в комнате Пирса. Ей обещали, что я приду и утешу ее — «ведь он нежно любит тебя и ребенка», и после таких обещаний она и вправду засыпала.

Вот так мне пришлось вернуться в комнату, где умер мой друг и где Кэтрин сидела на том самом жестком стуле, на котором обычно, плотно сжав колени и держа книгу у самого носа, как веер, сидел Пирс. Слова Гарвея сладкозвучно отзывались в его мозгу, и он забывал обо всем на свете.

Увидев меня, Кэтрин поднялась со стула, обвила руки вокруг моей шеи и зарыдала, повторяя «Роберт, Роберт, Роберт» — двадцать или тридцать раз. Я ее поддерживал. На ней было чистое льняное платье, она пахла иначе, чем раньше, — перемена была мне приятна.

Я сказал ей, что мы уедем из «Уитлси». Сказал, что люблю ее и никогда не покину.

Вечером Кэтрин ужинала с нами на кухне. Она ела, держа ложку в правой руке, ее левая рука лежала на моем плече. Предсказание Амброса и других Опекунов оправдались: в эту ночь она заснула сама и не просыпалась до рассвета.

Весь мой капитал состоял из двадцати четырех фунтов и трех шиллингов.

Имея при себе эти деньги, а также два мешка из-под муки, набитые одеждой и прочими вещами, я стоял в комнате для Собраний; ко мне поочередно подходили Друзья и за руку прощались со мной. Тем временем Кэтрин в шерстяном плаще ждала меня снаружи.

Мне не хотелось затягивать прощание: слишком тяжело было видеть печаль и разочарование на их лицах. Однако быстрого расставания не получалось: каждый из Друзей в глубине души не хотел меня отпускать и предпочел бы, чтоб я, невзирая на свои проступки, остался. И они вспомнили, как Бог прислал меня в «Уитлси», когда дул сильный ветер, и как, оказавшись здесь, я принес с собой величайший дар — талантливые руки, которые много месяцев помогали лечить больных.

— Как мы будем управляться? — спрашивал Амброс. — Теперь остался только я с медицинскими познаниями. Молись за нас, Роберт, без тебя и без Джона нам будет очень трудно.

— Да. Молись за нас, дорогой Роберт, — сказала Ханна.

— И обо мне молись, — прибавил Даниел, — ведь если опять устроят танцы, я буду единственным музыкантом.

— Я буду молиться, — сказал я, — и никогда не забуду вас и того, как меня здесь приняли. Поверьте, у меня и в мыслях не было предавать вас или позорить…

Глаза Элеоноры, приблизившейся ко мне со словами «Да хранит тебя Бог, Роберт», были полны слез, она держала мои руки в своих и смотрела на них, словно на величайшую драгоценность.

— Не плачь обо мне, Элеонора, — попросил я. — Пожалуйста, не плачь.

Но Элеонора покачала головой.

— Мы все будем оплакивать тебя, Роберт, — сказала она. — Так же, как и Джона. Мы потеряли вас обоих.

И вот я в последний раз вышел из нашей общей комнаты, а затем из дома. Опекуны столпились у дверей и смотрели мне вслед.

Нам наняли повозку. Я побросал туда мешки, затем, взяв Кэтрин за руку, помог ей забраться и сам сел рядом. Я попросил поторопиться возницу, неуклюжего мужика с жирным женским задом и убранными назад волосами, которые он стянул засаленной лентой. Мне хотелось поскорее уехать и не оборачиваться. Но впряженная в повозку лошадь еле волочила ноги. Ее скорость не намного превосходила скорость идущего человека. И потому недалеко от ворот я все-такиобернулся. И еще раз увидел железную дверь с цитатой из Исайи — ту самую, в которую вошел, впервые здесь оказавшись, — три больших барака, названные Опекунами в честь особо почитаемых ими людей, дом со своим «платяным шкафом», на крыльце Друзей — они не расходились, а продолжали смотреть мне вслед, а за оградой кладбище, где предстояло вечно лежать Пирсу. В день моего приезда сюда я считал себя самым несчастным человеком на свете. Теперь мне было ясно, что в сравнении с нынешним моим состоянием я, можно сказать, был счастлив. Время, проведенное мною в «Уитлси», освещено утешительным светом, оно, как и моя жизнь в Биднолде, — часть дня, сейчас же я пребывал в ночи.