Красивое зло

В ответ я могу сказать только какую-нибудь бессмысленную банальность, типа того, что разговоры лечат. Но я понимаю, что это не так. Никакими словами тут не поможешь, слова — это только слова, они ничто против настоящей боли и страдания.

— Да, — горько говорю я. — Ты ничего не сможешь сделать.

— Точно. И когда говоришь другому, как тебе грустно и плохо, то чувствуешь себя еще хуже, потому что теперь надо думать еще и про страдания другого человека.

— Правда, — соглашаюсь я. — Наверное, лучше страдать в одиночку. И боль со временем утихает.

Робби кивает в ответ, и мы замолкаем. Через некоторое время он быстро произносит:

— Я хотел уехать, когда она заболела, но остался, потому что надеялся помочь. Старался все время быть с ней. Мы знали, что она умрет, только не знали, когда. Прошло уже почти два года, а я все еще там. Мне двадцать лет, но я не могу уехать из дома, потому что мне жаль отца. Глупо, но я даже не знаю, хочет ли он, чтобы я жил с ним. Может, он считает, что это я не хочу никуда уезжать.

— Твой отец все еще тоскует?

— Он в порядке. Или делает вид, что с ним все в порядке. Вообще наш дом выглядит таким радостным, у нас порядок, у нас всегда друзья, пиво, пицца до полночи. Но однажды ночью я услышал, как он плачет. Это было ужасно. Я знал, конечно, что он любил маму, но он плакал так… беспомощно. Как ребенок, который не может с собой справиться. Я не знал, что делать, просто стоял и ждал, когда он успокоится. Но самое ужасное, что я его почти ненавидел в тот момент. Из-за того, что он притворяется, будто у него все в порядке.

— Понимаю, что ты хочешь сказать. Трудно видеть родителей в таком состоянии. Начинаешь думать — если они не могут справиться с собой, то чего ждут от тебя?

— Послушай… — Робби встревоженно смотрит на меня. — Черт! А твоя мать жива?

— Жива. — Я качаю головой и смеюсь. — С ней все в порядке. Я просто недавно обо всем этом думала. И читала какие-то книжки у папы.

— Понятно. Но ты говоришь все правильно. Многие, услышав, что моя мама умерла, спрашивают, что я чувствую, а бывает, еще начинают объяснять.

Я собираюсь ответить, но из другой комнаты выглядывает Элис.

— Доброе утро, — хрипло говорит она. — Где вы? Мне тут одиноко.

Робби и я улыбаемся друг другу и больше ни о чем не говорим. Мы берем чайник, молоко, сахар и чашки и идем в комнату к Элис.

7

Я прихожу за Сарой в садик раньше обычного. Некоторое время я наблюдаю за ней через окно, мне нравится, что она совершенно счастлива и довольна. Она играет в игрушки, она любит уединение и не особенно стремится общаться с другими детьми — точно так же, как Рейчел. С одной стороны, я рада, что она растет осторожной, а с другой — меня беспокоит, что общение дается ей с таким трудом. В конце концов, ей придется общаться с другими людьми, хочет она этого или нет.

Забавно, но я никогда не замечала, чтобы застенчивость Рейчел причиняла кому-то неудобство. На самом деле это была та черта ее характера, которую лично я находила покоряющей. Но для своей дочери мне хочется только самого лучшего. Пусть в ее жизни все складывается как можно легче и глаже.

Многие говорят, что я слишком опекаю Сару, что мне надо дать ей больше свободы и самостоятельности, но я не понимаю, как можно слишком опекать любовью. Мне хочется схватить этих людей и закричать: идиоты! Вы что, думаете, все люди в мире хорошие, все заслуживают доверия? Откройте глаза! Но они просто-напросто подумают, что я сошла с ума. Они такие наивные, они забывают, что в мире полным-полно людей, которые желают другим зла. Я просто поражаюсь, какие они слепые.

Быть матерью трудно. Я хочу, чтобы Сара была счастливой, чтобы у нее были друзья, чтобы она смеялась и радовалась. Не хочу, чтобы она всего боялась, но в то же время хочу, чтобы она была осторожна. Хочу, чтобы в этот мир она входила с широко открытыми глазами.

Я открываю доверь, захожу в игровую комнату, стою и жду, когда Сара заметит мое присутствие и повернется. Я обожаю тот момент, когда на ее лице проступает восхищение, а потом она бросается мне в объятия. Она ходит в садик пока только два раза в неделю, в среду и пятницу — и я всегда счастлива, когда забираю ее в пятницу, потому что неделя закончилась, и мы будем вместе целых четыре дня.

Сегодня я пришла рано, потому что мы поедем в Джиндабайн, к снегу, и я радуюсь, представляя себе восхищение Сары, когда она все это увидит. Мы слепим снеговика, поиграем в снежки, может быть, покатаемся на санях. Мы будем пить горячий шоколад и наслаждаться холодом, мы проведем время вдвоем, вдали от моих родителей.

— Мама! — кричит она, увидев меня, вскакивает, мчится ко мне и обнимает за шею. — Мы уезжаем?

— Да.

— Ты взяла мои вещи?

— Да!

— А моего медведя? Салли?

— Конечно!

— А как же бабушка и дедушка? — Она знает, как привязаны к ней мои родители, как они скучают без нее, и в своем возрасте она о них уже беспокоится, что меня немного печалит.

— Они отлично проведут выходные. К ним на обед придут друзья.

Ее лицо проясняется.

— Так им не будет скучно?

— Нет, им будет весело, как и нам с тобой.

Я наклоняюсь, собираю ее игрушки, и мы идем к машине. Вечер только начинается, пятница, поэтому дорога из Сиднея получается быстрой и безопасной. Сара ведет себя тихо. Она сидит и смотрит в окно, засунув в рот большой палец.

Я внимательно слежу за дорогой, стараясь держаться подальше от других машин. Папа отговаривал меня от этой поездки — мало ли что может случиться на дороге. Он так волновался, что у него дрожали руки, а в глазах стояли слезы.

Я понимаю его. Люди на дорогах погибают каждый день. Одна крохотная ошибка — и человеческая жизнь прервана. И жизнь чьей-то семьи разрушена. Мой отец уже пережил потерю.

И помня о нем, я стараюсь быть предельно внимательной и крепко держу руль.

8

— Нет, нет. Только не Коффс-Харбор. — Элис решительно качает головой. — Там столько жирных. И рестораны там ужасные.

— Жирных? — Робби усмехается. — Ну ты и скажешь иногда, Элис!

— Но это на самом деле так. Это просто жуткое место. И если вы хотите на пляж, то Коффс-Харбор — не самый лучший выбор. Там же просто не подойти к воде. Между домами и пляжем железная дорога. Вся загажено, все грязное. Уж поверьте! А еще там полным-полно идиотов, которые едят вместо масла маргарин и потому так жиреют, что у них аж складки свисают. Туда любили ездить мои родители.

Элис не так много рассказывает о своих родителях, и любое упоминание о них мне интересно. Иногда она говорит о своей матери с любовью и восторгом, а иногда становится ироничной и почти жестокой. Когда она начинает насмехаться над ними — над их бедностью, глупостью и плохим вкусом — я всякий раз изумляюсь, как она может быть такой бесчувственной и безжалостной к родной плоти и крови.

Мы решили провести выходные втроем. Я радостно представляла себе, как мы будем купаться, обедать и разговаривать. Но мы никак не могли выбрать место, потому что у нас было не так много денег, а Элис все время суетилась и возражала.

Я чувствовала себя немножко виноватой, потому что у моих родителей был дом в Синих Горах, куда они иногда ездили на выходные. Это был прекрасный дом, современный, светлого дерева, оттуда открывался чудесный вид на горы. Мой отец сам разрабатывал проект, и там было все, что ему нравилось — спокойный стиль, много света и воздуха, бассейн и теннисный корт.

Мои родители не раз предлагали мне воспользоваться этим домом, пригласить туда друзей. Но после смерти Рейчел я была там только однажды, когда у всех нас все еще было свежо воспоминание о потере. И это оказалось так больно — приехать туда без Рейчел — ее отсутствие словно высосало всю радость и красоту тех мест. Больше я там не была.

Обычно мы уезжали туда из Мельбурна на время школьных каникул — на неделю, иногда на две. Для занятий Рейчел это было идеальное место — тихое и спокойное. Рояль всегда занимал в нашем доме главенствующее место, и когда Рейчел еще была жива, мама, папа и я обычно сидели на террасе, потягивали чай и слушали, как она играла. Других развлечений у нас не было — ни телевизора, ни радио, так что мы только гуляли или плавали, а иногда играли в шахматы.