Красивое зло

— Хорошо. Кэтрин — и никак иначе. Как та старая актриса, как ее там, ну, в том фильме… Кэтрин Хепберн. Да, такое серьезное имя лучше соответствует твоему таинственному образу.

— Моему таинственному образу? — Я фыркаю и смеюсь. — Вот уж не думаю.

— Но у тебя же есть тайна? — Элис наклоняется вперед. — Все в школе гадают, какую тайну ты скрываешь. Ты такая симпатичная, но такая тихая, застенчивая, как будто боишься чего-то. Как будто ни с кем не хочешь общаться. Как будто у тебя какая-то большая, темная тайна, и ты не хочешь, что бы о ней узнали. Некоторые думают, что ты просто высокомерная.

— Высокомерная? Правда? Нет, это не так. — Я встаю и принимаюсь убирать со стола, избегая взгляда Элис. Беседа начинает меня напрягать — Элис почти добралась до правды. Я не высокомерная, но не завожу друзей именно из-за тайны. Надо же, оказывается, я не так уж неприметна, как думала.

Элис смеется.

— Эй, не расстраивайся. Я же тебя просто поддразниваю. И немножко завидую. — Она прижимает руку к груди. — Мне тоже хочется быть таинственной девушкой с трагическим прошлым.

Я поражена, насколько Элис близка к разгадке. Я чувствую себя выставленной напоказ, хочется убежать и скрыться. Я боюсь, что Элис будет спрашивать меня до тех пор, пока все не узнает, но она лишь пожимает плечами и снова обводит комнату взглядом.

— Боже, какая квартира! Решительно надо устроить тут вечеринку. — Она берет у меня тарелки. — Я уберу. Сиди. Может, выпьешь еще? — Она смотрит на мой бокал и неодобрительно качает головой.

Элис моет посуду и возвращается к столу. В дверь стучат.

— Это Робби! — Элис радостно хлопает в ладоши и мчится открывать.

Я слышу, как она с кем-то переговаривается, смеется.

Робби — высокий, красивый спортивный блондин — появляется в кухне. Он улыбается и протягивает мне руку.

— Привет, Кэтрин. Я — Робби.

— Привет.

Он крепко жмет мне руку и радушно улыбается. Я чувствую, что начинаю краснеть, поэтому быстро поворачиваюсь к столу.

— Сейчас я тут закончу, одну минутку.

— Да ладно! — Элис берет меня за плечи и оттаскивает от стола. — Я потом сама уберу, обещаю. Давайте развлекаться!

Еще осталось много карри, и Элис настаивает, чтобы Робби попробовал.

— Можно? — извиняющимся тоном спрашивает он, пока Элис наполняет ему тарелку.

— Конечно! — говорю я. Я приготовила много, минимум на шестерых.

Элис спрашивает, не хочет ли Робби выпить чего-нибудь, но он качает головой, говоря что-то о футбольной тренировке, и наливает себе стакан воды. Элис тянет виски.

— Это виски? — спрашивает Робби. — Довольно крепкий напиток.

Элис задорно подмигивает.

— Крепкий. Как и я!

Мы возвращаемся на балкон, и Робби с удовольствием ест. Я чувствую себя немного скованно, но он так искренне восхищается моими кулинарными талантами, рассказывает смешные истории и вообще настолько мил, что я перестаю стесняться. Робби двадцать, он работает официантом в ресторане, и через какое-то время я уже вовсю хохочу над его историями про посетителей ресторана.

На улице становится слишком холодно, мы возвращаемся в комнату и садимся на пол. Выпитое Элис виски дает о себе знать. Ее глаза покраснели, слова звучат неразборчиво, она говорит громко, непрерывно перебивая и заканчивая истории, которые рассказывает Робби. Он не возражает, просто снисходительно улыбается.

Он любит ее, думаю я. Вон как он на нее смотрит.

Элис встает и подходит к стеллажу посмотреть компакт-диски Вивьен.

— Боже мой, — говорит она, — надо было принести свои записи, какое тут все старье, восьмидесятые!

Но в конце концов она выбирает альбом Принса и ставит диск в проигрыватель.

— Моей маме нравится эта песня, — говорит Элис. — Она под нее все время танцует. Тебе бы это увидеть, Кэтрин. Она просто невероятная. Напоминает звезду из кинофильма. А когда танцует, то просто супер. — Элис начинает соблазнительно покачивать бедрами, улыбаясь с закрытыми глазами.

Я думаю про это неожиданное замечание о матери. Надо же, она привязана к ней и даже восхищается. Раньше я слышала от нее другое — она, казалось, презирала своих родителей, почти ненавидела.

Мы с Робби наблюдаем за танцем Элис. Она хорошо двигается, она сексуальная, и Робби смотрит на нее, улыбаясь. А я думаю, как было бы хорошо, если бы и меня кто-нибудь полюбил. Впервые с тех пор, как умерла Рейчел, я позволяю себе вообразить, что и у меня есть кто-то, кого люблю я, и кто любит меня. Любит, несмотря на то, что я сделала.

6

Когда заканчивается первая песня, начинается другая, более быстрая. Робби вскакивает и протягивает мне руку. Мы танцуем уже втроем. Наши бедра соприкасаются, наши руки соединяются. Робби обнимает Элис, целует ее, и я смотрю на них. Они оба очень красивые и прекрасно подходят друг другу. Элис замечает мой взгляд и что-то шепчет Робби на ухо. Робби отпускает Элис, обнимает меня, наклоняется и прижимается губами к моим губам. Это очень целомудренный поцелуй, почти братский, но все же очень волнующий. Элис подталкивает меня и хихикает. Мы обнимаемся, и я безумно счастлива. Я чувствую себя привлекательной и любимой. И юной.

И когда в моей голове начинает звучать тихий голос, говорящий о том, что я больше не заслуживаю никакой удачи, ведь у Рейчел этого не будет, я отказываюсь его слушать. Я решаю — хотя бы на сегодняшний вечер — забыть обо всем. Я легкомысленна и беззаботна. Я — Кэйти Бойделл. Только на один вечер. Кэйти. Именно Кэйти, не Кэтрин, я могу быть самой собой!

Мы смеемся, и танцуем, и обнимаемся. Наконец нам становится жарко, и мы идем на кухню, чтобы выпить воды. Закончив с танцами, мы стягиваем с дивана подушки и устраиваем широкую кровать. Мы болтаем до трех ночи и наконец засыпаем.

Я просыпаюсь, Элис спит рядом со мной. Ее руки сжаты в кулаки, она напоминает спящего ангела, приготовившегося к борьбе. Она дышит быстро и шумно, ресницы вздрагивают. Видно, ей снится какой-то сон.

Тихонько встаю. Я все еще в юбке и футболке. Иду в ванную и принимаю душ. Переодевшись, выхожу в кухню.

Робби почти закончил мыть посуду, которую обещала убрать Элис.

— Привет, — говорю я. — Спасибо, конечно, но не надо было этого делать.

Он смотрит на меня и усмехается.

— Не волнуйся. Я вовсе не против того, чтобы помыть посуду. Я помню, когда был маленьким, все время смотрел, как мама моет тарелки. И мне это казалось таким забавным — пена, вода. — Он споласкивает руки. — Как ты себя чувствуешь? Устала? Мы спали-то всего часа четыре.

— Да, я знаю. Вполне сносно. А ты как?

— Отлично. Как раз чтобы идти на тренировку по футболу, а потом еще на работу в ресторан.

— Бедный. Тебе надо прилечь. Поспи еще немного.

— Нет. — Он пожимает плечами. — Хочешь чаю? Я поставил чайник.

— Хочу. Но я сама все сделаю. Я люблю сама заваривать чай.

— Правда?

— Да, я завариваю по-своему. Некоторые считают, что я сумасшедшая. Но я люблю только хорошо заваренный чай и не могу пить никакой другой.

— Отлично. Я тоже люблю хороший чай. Моя мама, та вообще ненавидела пакетики, всегда сама заваривала.

— Заваривала?

— Да, она умерла. — Он опускает глаза. — Чуть больше года назад.

— О Робби, прости. Я не знала.

— Ничего, — говорит он.

Я могу сменить тему, поболтать о чем-нибудь приятном и веселом, но я помню поведение окружающих после смерти Рейчел. Они вообще старались не говорить об этом или уделяли этому столько же внимания, сколько завтрашнему прогнозу погоды.

— Тебе очень ее не хватает?

— Да, — говорит он, его глаза мокрые от слез. Он горько улыбается. — Конечно, не хватает.

— А твой отец? С ним все в порядке?

— Да, вполне, по крайней мере, я так думаю. Но узнать это наверняка довольно трудно. Как-то не получается просто так взять и спросить.

— Почему?

— Ну, а если у него не все в порядке? Что я тогда буду делать?