Евангелие от змеи

—Ты должен был убить себя, как сделали остальные, Малик! —Талиб говорил на превосходном, с едва уловимым акцентом, французском. —Рискуя попасть живым им в руки, ты подвергал опасности весь "Джихад". Очень большой опасности.

Матиас поклялся, что скорее пустил бы себе пулю в сердце, но не сдался бы легавым. Афганец долго смотрел на него, щуря с подозрением глаза и поигрывая спусковым крючком своего пистолета, потом отослал, махнув рукой и пробурчав в спину, что на новом месте его снова допросят. Матиас понял: руководители "Джихада " и не планировали, что боевики вернутся живыми из Дисней-парка. Смерть была "дежурным блюдом" в меню моджахеда, и неважно, убивали его враги Аллаха или он кончал жизнь самоубийством. Смерть являлась непременным моральным условием договора, который Бог заключал со своими воинами.

Матиас не хотел умирать.

Не сейчас, когда он обрел Хасиду и они со всей энергией отчаяния любили друг друга везде, где только удавалось: в темных углах на ферме, в зарослях одичавшего ягодного кустарника, в лесу.

Хасида договорилась с подругами, чтобы они помогли ей избавиться от "каторжного траханья" (так они это называли между собой). Она больше не желала быть обезличенной "дыркой" для моджахедских членов. Хасида попросила своих кураторов, чтобы их обоих —ее и Матиаса —сняли с дела, но "высокие сферы" ответили, что им плевать на романтическое состояние души агентов, работа есть работа и ее нужно выполнять. Кстати, альтернатива проста: продолжать или провести тридцать ближайших лет в камере.

Остальные женщины сказали Исмаилу, распоряжавшемуся "каторжным траханьем", что у Хасиды небольшая инфекция, но некоторые боевики требовали, чтобы их "обслуживала" именно она, так что —рано или поздно —ей придется вернуться к обязанностям шлюхи Аллаха. Если бы их с Матиасом поймали, она немедленно получила бы пулю в затылок или в сердце: в "Джихаде " смертью каралось малейшее неповиновение, любая ложь или нарушение правил.

Вездесущая тень опасности придавала жестокую чувственность и особую остроту любовным играм Хасиды и Матиаса. Они обнимались, целовались, ласкали, кусались, царапались, исследовали тела друг друга с отчаянной страстностью, как будто виделись в последний раз и чувствовали, что разрушительные силы уже обрушились на райский сад человечества. Теперь Матиас шагал по нити, протянувшейся между ним и Хасидой, и эта нить сверкала, напоминая ему о великолепии простых древних радостей, выводя ксвету, кжизни. Матиас больше не чувствовал потребности укрываться в лоне ночи, разве что затем, чтобы спрятать свое счастье от чужой зависти, как хранят клад в темноте пещеры.

Каждое утро, просыпаясь в пустой общей спальне под крышей, он радовался, что принял предложение Блэза и Кэти, упивался пусть и условной, но свободой, гнал прочь черные мысли о том, что дни несчастий вернутся.

Вскочив с постели и обмотав раненое плечо пленкой, чтобы не намокли бинты, Матиас принимал душ, одевался, спускался в кухню и наспех завтракал. Женщины —наперсницы любви Хасиды —смотрели на него умиленными взглядами. Поев, Матиас бежал через парк к тайной дверце в крепостной стене, выходившей прямо в лес.

Хасида уже ждала его в маленькой хижине-шалашике —наверное, его когда-то построили дети. Она расстилала на засыпанном листьями, влажном от дождя полу принесенные одеяла, и Матиас открывал для себя в ее объятиях ту жажду любви, которой не познал ни с одной другой женщиной. Страсть выталкивала их из хижины на улицу, заставляя кататься по грязи. Они лихорадочно искали встреч вечером, на закате дня, и ночью, кидались друг на друга, как дикие животные, занимались любовью на чердаках сараев, амбаров и гаражей.

Матиас познал наконец утонченно-болезненное ощущение страха. У него останавливалось сердце при одной только мысли о том, что Хасида может уйти из его жизни также внезапно и необъяснимо, как пришла в нее, уподобившись неуловимому божеству из языческих сказаний древних славян.

Связывавшая их нить была не толще паутины.

Этим утром Матиас проснулся с ощущением неосознанной тревоги, ему вдруг показалось, что их подстерегает несчастье. Кое-как одевшись, наплевав на умыванье и бритье, он спустился в кухню, не нашел там ни единой живой души (похоже было, что никто даже не завтракал), стрелой, забыв об осторожности, промчался через парк и побежал под убийственно-тяжелыми каплями дождя на обычное место их свиданий.

Хасиды там не оказалось.

Не зная, что делать, Матиас несколько минут неподвижно стоял под зеленым навесом, глядя, как заполняются водой желобки и канавки. Внезапно он услышал крики —не извне, а внутри себя, по телу пробежала судорога жуткой боли, и он понял —там, на противоположном конце нити, Хасида в опасности.

Матиас ощущал ее ужас и страдания, как свои собственные.

Он кинулся обратно: ветви деревьев били его по лицу, колючие кусты царапали руки.

* * *

Вопли раздались снова, на сей раз совсем близко, удвоив решимость Матиаса. Он выскочил на площадку второго этажа и кинулся к двери, из-за которой доносились жуткие крики.

Выпрыгнувшая навстречу тень ударила его чем-то твердым в живот.

—На твоем месте, Малик, я бы остановился!

Исмаил —сутенер "сестер джихада" —погладил его по ребрам дулом пистолета. Вьющиеся волосы и белая борода —в обычной жизни этот человек наверняка выглядел бы вполне благообразно! —подчеркивали жестокое выражение морщинистого лица. Он угрожающе вращал черными сверкающими глазами, дыша в лицо Матиасу удушающим, почти тошнотворным запахом светлого табака.

—Я тут посчитал —с учетом "трехразового питания" ты мне должен около двухсот пятидесяти евро, —продолжил Исмаил с мерзкой улыбочкой. —И учти, я считал по ночному, а не по дневному тарифу, иначе вышло бы вдвое дороже!

Матиас задрожал всем телом, услышав из-за двери жалобный стон Хасиды.

—Пропусти меня, —прошептал он, глядя Исмаилу прямо в глаза.

—Она всего лишь женщина. Маленькая грязная шпионка французского правительства, только и всего.

—Кто вам это сказал?

—Она сама. Ее застукали, когда она звонила. Теперь получает, что заслужила.

Матиас с убитым видом покачал головой. Реакция Исмаила —правоверного мусульманина —оказалась предсказуемой: он ослабил внимание, опустил пистолет и сунул руку в карман за сигаретами.

—Я тоже удивился. Никогда бы не подумал, что эта...

Исмаил подавился окончанием фразы. Матиас с такой силой ударил его ребром ладони по кадыку, что хрящи хрустнули, как сухой хворост. Второй удар —на сей раз в солнечное сплетение —заставил надсмотрщика согнуться пополам. Пистолет выпал у него из руки, сигареты из открытой пачки посыпались на пол. Матиас нанес Исмаилу еще один удар по горлу, подобрал пистолет —автоматический MAC 50,устаревшая модель, была на вооружении во французской армии. Удостоверившись, что он заряжен, Матиас отвинтил глушитель и, перешагнув через тело моджахеда, направился к двери.

На его удачу, руководители французской ячейки "Джихада " уже перебрались на базу в Уазе и увезли с собой американских телохранителей, бывших солдат американской армии —те были куда опаснее охранников-мусульман.

Матиас толкнул приоткрытую дверь, заглянул в комнату.

Двое мужчин — допрашивавший его афганец и Юсуф, одетый в свою вечную майку с капюшоном, —избивали ремнями лежащее на полу тело.

Хасида. По пояс обнаженная. На располосованной груди блестят капли крови. Она слабо подергивалась, как полумертвое насекомое с оторванными лапками. Мужчины хлестали ее, осыпая оскорблениями на смеси афганского, арабского и французского.

Скрипнула половица, и талиб обернулся —в тот самый момент, когда Матиас нажал на курок. Он отпрыгнул назад, попытавшись уклониться, но опоздал, и пуля попала ему в грудь. Отлетев по инерции к стене, он ударился об нее и упал на пол, как тряпичная кукла, оставив на отсыревших обоях кровавый след.