Король лжи

Я хотел увидеть этого человека, приподняв занавес.

Эзра заботился о наличии денег; это было проклятие крайне убогого человека. За деньги покупали продукты питания. Деньги позволяли построить крышу над голову Они давали возможность выжить. Поэтому вознаграждение жюри в размере одного миллиона долларов, которое сделало его знаменитым и богатым, не было самым важным. Я ошибался относительно этого. Решения жюри, касающиеся огромных сумм, пересматриваются, и даже если этого не произошло, никто не может выписать чек в день вынесения приговора; Процесс делания денег против наличия денег. В этом уравнении только одна дата имеет значение: день, когда вы переводите деньги на депозит.

Я не знал, когда это произошло, но должны были сохраниться отчеты. Где-нибудь в офисе лежал отчет, где показывалось поступление наличных, – третья часть одного миллиона долларов. К тому времени, когда он умер, несколько сотен штук баксов изменили сумму колоды, но это уже были те деньги, которые сделали его. Я должен был увидеть отчет.

Я припарковался и посмотрел на высокое узкое здание. Я уже чувствовал себя там чужим, и слова Барбары эхом отдавались в моем сознании: «Десять лет… потрачены впустую. Просто ушли».

Я вышел: из автомобиля. Вокруг не было ни души, но где-то на расстоянии я услышал звук сирены и подумал о Миллз. Найди она автора анонимного звонка, и меня бы уже вычислили, арестовали, допросили и обвинили. Все, что у меня было, – это Хэнк и угасающая надежда на то, что Ванесса Столен спасет мое тело и душу.

Внутри офиса пахло плесенью, как будто с тех пор, как я был там последний раз, прошли месяцы. Через задернутые шторы протянулись тени, и в луче света в воздухе висел столб пыли. Место было тихим и неприветливым. Я ему не принадлежал.

Я запер за собой дверь, спустился в небольшой холл и вошел в главную приемную. Звук был приглушенным; я проталкивался через воздух, как будто сквозь воду, и понял, что многое из того, что я чувствовал, было бесформенным страхом. Я попытался избавиться от него.

Полицейские забрали мои компьютеры, поэтому мне пришлось спуститься по узкой скрипящей лестнице на цокольный этаж, где высились ряды коробок, а над ними, как будто на виселице, висела единственная лампочка. Здесь хранились файлы со старыми судебными делами, налоговые отчеты и банковские счета. Валялись сломанная мебель, тренажерное устройство еще семидесятых годов и множество разных сумок для гольфа. Кругом был беспорядок, и самый старый материал находился далеко у стены. Я пробирался через эти завалы, пытаясь понять систему. Коробки были сложены хаотично, но в то же время сгруппированы по датам. Так что файлы одного года должны быть погребены в братской могиле.

Я собрал все, что, на мой взгляд, относилось к нужному году, и начал разрывать коробки. Меня удивило полное отсутствие какого-либо порядка. Эзра всегда был аккуратным в своих делах. Внутри больших коробок я нашел коробки поменьше с календарями, квитанциями, бланками для сообщений, ручками и скрепками для бумаги. Там были наполовину использованные юридические блокноты и бракованные карты Ролодекса. Похоже было на то, что Эзра каждый год освобождал свой стол «затем наполнял его свежими канцелярскими товарами. Я открыл его ежедневник за декабрь, увидел маленький восклицательный знак рядом с датой 31 декабря и понял, чем этот день отличался для него от других.

Он завершал год, и, подобно многому из своего прошлого, Эзра отбрасывал его подальше, чтобы забыть. Эзра всегда заботился о будущем. Все остальное его не интересовало.

Я нашел то, что искал на дне седьмой коробки, похороненной глубоко под коробками с делами о разводе. Я узнал сильно потрепанную толстую бухгалтерскую книгу, которую Эзра всегда держал у себя. Когда я открыл ее, раздался сухой треск, я потрогал пальцем зеленую бумагу, потемневшую по краям, и увидел ряды чисел. Ничего особенного – редкие записи, небольшие суммы. Я нашел поступление на депозит на тридцать третьей странице. Выше была записана сумма пятьдесят семь долларов, ниже – ровно сотня. Глядя на поступление в триста тысяч долларов, я мог только представить себе удовлетворение, которое он испытывал. Тем не менее он подавлял любые проявления радости или удовольствия, он был очень дисциплинирован. Однако я хорошо помнил тот вечер, когда он взял нас отпраздновать событие. «Ничто теперь не сможет остановить меня», – сказал он. Если бы Алекс не прострелила ему голову.

Уходя с цокольного этажа, я выключил свет. Пока я добирался к офису Эзры, меня не покидал запах картона. В футе от лестницы я остановился, вспомнив звук летящего вниз тяжелого стула; но сейчас наверху лестницы была тишина. Ковер выглядел иначе, возможно, из-за освещения, но мне показалось, что он слегка сморщен в дальнем углу. Я тряхнул головой, решив, что у меня разыгралось воображение. Половица была обломана с краю, выбита вокруг шляпок гвоздей. Следы были незнакомыми, маленькими, как будто после отвертки с плоской головкой. Я провел кончиками пальцев по дереву, недоумевая, кто бы еще мог побывать здесь.

Я отбросил эту мысль. Время работало на меня. Взяв гвоздодер, я начал вытаскивать гвозди. Я выбил древесину вокруг блестящих шляпок гвоздей, но не мог их вытащить. Просунув гвоздодер между половицами, я нажал, но они не поддавались.

Я помчался назад на цокольный этаж, под слабый свет этой одиноко висящей лампы, к картонному кладбищу, где я видел инструменты: совок для снега, приставную лестницу, сломанные грабли и старый автомобильный домкрат. В домкрате я нашел длинный гаечный ключ с острым суженым концом. Вернувшись назад, тяжело дыша, я засунул острый конец ключа между половицами, стуча по другому концу молотком. Сталь проскользнула в трещину, где желто-белая древесина, казалось, улыбалась мне. Я стучал молотком по основанию ключа, действуя по принципу рычага, а затем всеми своими восьмьюдесятью шестью килограммами налег на инструмент. Послышался треск дерева, отлетели щепки. Наконец я вырвал половицу, занозив ладони, но не обратил на это внимание. Я отбросил разрушенные половицы в сторону.

Сейф бросал мне вызов, и на мгновение я испугался, но тут же представил себе бухгалтерскую книгу моего отца, зная, что там стояло правильное число. Я опустился на колени, тихо прочитал молитву и набрал дату, когда он сделал самый большой вклад своей жизни.

Дверца тихо закачалась на петлях, открыв вход в темноту; и я заморгал, потрясенный.

Первое, что я увидел, – наличные деньги, большое количество, перевязанные вместе пачки по десять тысяч. Я вытащил их. У меня в руке были твердые деньги, кирпич валюты, которые я мог ощутить по их затхлому запаху. На первый взгляд там было тысяч двести. Я положил их на пол рядом, но не мог отвести взгляд. Мне никогда не приходилось видеть так много наличной валюты. Но я был здесь не ради денег, поэтому вернулся к открытому зеву сейфа.

Там были фотографии его семьи. Не жены и детей. Не той семьи.

Той, что подняла его из бедности. Поблекшая фотография Эзры и его отца. Еще одна его отца и матери. На одной – несколько грязных ясноглазых детей, возможно родных братьев. Я никогда не видел их прежде и сомневался, что Джин тоже видела их. Люди выглядели измученными, даже дети, и я понял, что сделало Эзру другим. Было что-то особенное в его глазах, как на той фотографии, стоявшей на его столе дома. В них читалась сила, как будто уже ребенком он мог перемещать миры. Его братья и сестры, вероятно, ощущали эту силу, поэтому на фотографиях они сгруппировались вокруг него.

Для меня они все были незнакомыми людьми. Я никогда не встречал ни одного из них. Ни разу.

Я положил фотографии рядом с деньгами и возвратился к сейфу. В большой бархатной коробке я нашел часть драгоценностей моей матери – не те, что были на ней, когда она умерла, а действительно дорогие вещи, которые Эзра однажды назвал «чертовыми безделушками» и вытаскивал только тогда, когда хотел, чтобы мать произвела впечатление на человека. Мама очень не любила надевать их и когда-то сказала мне, что похожа в них на любовницу дьявола. Не потому, что они не были красивыми, – они были красивыми. Но они также являлись инструментом для Эзры и никогда не предназначались для чего-нибудь другого. Я отложил коробку, планируя отдать ее Джин. Возможно, она могла бы продать драгоценности.