Король лжи

Никто со мной не разговаривал. Никто не поднял в знак приветствия руку. Я приехал домой и поставил машину под высокими стенами с облупившейся краской, около таких же бесцветных, словно присыпанных песком окон. Когда я наконец вошел внутрь, это походило на прогулку по открытой ране. Наша кровать была раздвинута, мой стол распотрошен, и по всему этажу валялась одежда. В каждой комнате я наблюдал ту же картину, но в последней было хуже всего. Я закрыл глаза и увидел Барбару, с ее самодовольной улыбкой, когда она оставила меня на подъездной дороге.

Я блуждал по дому, прикасаясь к некоторым личным вещам, потом перебрался в кухню и достал бутылку бурбона и стакан. Усевшись за кухонным столом, я опустошил полстакана, прежде чем увидел то, что лежало прямо передо мной на столе. Я стукнул стаканом по столу так сильно, что оставшийся бурбон вынесло словно взрывом из стакана, и он разлился мокрой дутой по газете, которую Миллз так тщательно разложила специально для меня.

Это была «Пост Солсбери», и я там был на первой странице. Не заголовок стад причиной моего гнева, а то, что Миллз положила газету так, чтобы я не мог не заметить ее. Все было рассчитано на то, чтобы причинить мне боль. Миллз поймала меня дома, застала врасплох и располосовала меня газетой за пятьдесят центов.

Мой стакан разлетелся вдребезги, ударившись о стену. Затем я вскочил на ноги.

У автора не было многих фактов, но они читались между строк. Под следствием оказался сын погибшего богатого адвоката. Он одним из последних видел убитого живым и согласился пойти на место преступления. На кону было завещание: пятнадцать миллионов долларов.

Не много, подумал я, но более чем достаточно, чтобы общество распяло тебя на кресте. И скоро они добудут кучу незавидной информации, которую выведают у соседей или коллег.

Я опять посмотрел на газету и, будто увидел будущие заголовки:

Зазвонил телефон. Я схватил трубку.

– Что! – дико и коротко рявкнул я.

Сначала стояла тишина, и я подумал, что там никого нет. Но потом я услышал влажный сопящий шум и сдерживаемое рыдание.

– Привет, – сказал я.

Крик. Рыдание. Беспомощный шепот, который поднимался до такой острой и высокой ноты, что я не мог себе и представить. Я слышал тупые и ритмичные удары и понял, что это была Джин, которая то ли билась головой о стену, то ли в отчаянии сильно раскачивалась в своем кресле. Мои собственные проблемы отступили куда-то далеко.

– Джин, – произнес я. – Все хорошо. Успокойся.

Я слышал сдавленное дыхание, как будто ее легкие морили голодом, перед тем как набраться храбрости для одного последнего большого усилия. Воздух ворвался в них, и, когда он выходил, прозвучало мое имя, но так слабо, что я его едва услышал.

– Да. Это я. У тебя все хорошо? – Я пытался быть спокойным, но Джин никогда не говорила так плохо, и я представил, как по полу растекается ее кровь или бьет струей в горячий розовой воде. – Поговори со мной, Джин. Что такое? Что случилось?

Более влажное сдавленное дыхание.

– Где ты? – настаивал я. – Ты дома?

Она снова произнесла мое имя. Проклятие. Благословение. Мольба. Возможно, все вместе. Потом я услышал другой голос, голос Алекс, но он звучал отдаленно.

– Как дела, Джин? – Прозвучали быстрые шаги по деревянному полу, они ускорялись, становились громче. – С кем ты разговариваешь? – Джин не ответила. Даже ее дыхание остановилось. – Это Ворк, да? – требовательно спросила Алекс, ее голос повышался, а я все сильнее сжимал трубку в руке словно топор. – Дай мне телефон. Дай сюда.

Потом на линии появилась Алекс, и я мне захотелось достать ее и избить.

– Ворк?

– Передай трубку Джин! Сейчас же, будь ты проклята!

– Я знала, что это ты, – сказала она невозмутимым голосом.

– Алекс, я говорю настолько серьезно, что ты не можешь себе представить. Я хочу поговорить с сестрой и немедленно!

– Это последнее, что тебе необходимо немедленно.

– Не тебе решать.

– Джин слишком расстроена, чтобы понимать, что делает.

– Это не твое дело.

– Чье тогда? Твое?

Я промолчал, и в этот момент услышал плач Джин. Я чувствовал себя ужасно беспомощным.

– Ты знаешь, через что она прошла; Алекс. Ты знаешь ее историю. Ради Бога, она нуждается в помощи.

– Да, нуждается, но не в твоей. – Я попытался возразить, но Алекс прервала меня. – Позволь мне прояснить одну вещь. Джин расстроена, потому что увидела твою фотографию в газете, ты – тупое дерьмо. Там черными буквами написано, что ты причастен к убийству ее отца. Теперь понятно, почему она расстроена?

Тогда до меня дошло. Я понял. Статья снимала обвинение с Джин. Она убила отца, а на ее брата возлагалась вина за это. Неудивительно, что ее раздирало на части. Такое могло случиться с ней – в тот день она говорила с детективом Миллз, – но реальность оказалось иной, и это ее разрывало. Открытие поразило меня. Я был вне себя и знал, что сейчас мог причинить ей больше вреда, чем помочь. Бедная Джин. Что еще она должна вынести?

– Если с ней что-нибудь случится, Алекс, ты за это ответишь.

– Теперь я вешаю трубку. Не приезжай сюда.

– Передай ей, что я ее люблю, – сказал я, но Алекс уже исчезла. Я опустил трубку телефона и продолжал сидеть за столом в дальнем углу кухни, уставившись в стену, а затем опустил голову на руки, как в колыбель. Казалось» рушится все, и я думал о том, какую еще печаль может принести этот нескончаемый день.

Когда я поднял взгляд, то увидел бутылку бурбона. Я дотянулся до нее и стал пить прямо из горлышка. Горячий ликер пьянил, и я пил слишком много, до отупения. Закрыв глаза от обжигающего ощущения, утирая что-то похожее на слезы, я услышал едва доносившийся тихий стук по стеклу в двери гаража. Я посмотрел испуганно и увидел лицо доктора Стоукса. Я пристально вглядывался в него, и он открыл дверь. Стоукс был в льняном пиджаке в полоску, белой рубашке и джинсах. Его белые волосы были аккуратно причесаны.

– Я не буду спрашивать, вовремя ли я пришел, – заявил он. – Не возражаешь, если я войду?

У него было доброжелательное лицо, морщинистое, теплое и искреннее, и я кивнул. Он вошел, осторожно ступая и проходя через узкое пространство, дверь тихо закрылась за ним. Он прижался спиной к ней, заложив руки за ремень и медленно оглядывая кухню, но это было короткое путешествие. Немного больше времени он потратил на меня.

– Где вы держите стаканы? – спросил он. Доктор был величествен и изящен. Я указал на шкаф, сомневаясь в способности собственного голоса. Стоукс прошел дальше в кухню и остановился рядом с мной. Я думал, что он протянет мне руку или похлопает по спине. Вместо этого он дотянулся до газеты, свернул ее и проследовал дальше. Он переступил через осколки разбитого стакана и наполнил два новых стакана, положив лед. – У тебя нет случайно имбирного эля? – поинтересовался он.

– Под стойкой бара, – ответил я, поднимаясь.

– Сиди, Ворк. Ты наклюкался. – Он возвратился к столу. – Тебе нравится имбирный эль с бурбоном?

– Конечно. Да. – Я остался стоять. Все было настолько прозаичным, что не воспринималось как реальность.

Он снова стал рассматривал меня, когда закончил приготовление напитков.

– Собираешься сжечь свои внутренности, пьешь прямо из бутылки? – Он вручил мне стакан. – Почему бы нам не пойти в кабинет?

Мы прошли через холл в кабинет – маленькую комнату, отделанную темным деревом, с зелеными стенами и кожаными креслами-близнецами с двух сторон холодного камина. Я зажег несколько ламп, чтобы место не казалось таким мрачным. Доктор Стоукс сидел напротив меня и потягивал бурбон.

– Я бы не пришел, будь Барбара здесь, – проронил он и поднял одну ладонь вверх. – Но…