Страница 58 из 74
Они устроились в кухне, лицом к лицу; она улыбалась, а он смотрел на нее с нежной серьезностью.
— Надо бы рассказать тебе о документах, найденных у Артюра, — начал он, словно желая избавиться от непосильной тяжести, прежде чем погрузиться в прекрасный уик-энд, который он запланировал провести с ней. — Лучше уж поговорить сейчас, потому что потом ты быстро соберешь сумку и мы уедем в мой дом на острове Ре.
— Остров Ре! — воскликнула Ориан. — Ты мне никогда не говорил о нем! Я считала тебя средиземноморцем.
Ладзано кивнул:
— Да, по отцу. А матушка родилась близ маяка Бален, со стороны Арс-ан-Ре. Я сохранил семейный дом, простенький домик, какие бывают в Шаранте: два этажа, белые стены, нежно-голубые ставни, штокрозы в саду и море рядом. Уверен, тебе понравится. Но все же покончим с этими бумагами.
— Ты прав, — одобрила Ориан, которая уже мысленно мчалась к солнцу и этому острову в Атлантике, о котором она часто слышала.
— Не надейся, что найдешь в документах имена убийц твоих друзсй. Речь в них об очень важных деталях, несомненно, доказывающих коррупцию некоторых ответственных французских экономистов и политиков, связавшихся с бирманскими властями и президентской канцелярией Габона, плюс несколько посредников, фамилии которых пока не ясны. Все ясно, но при этом зашифровано. Деловые взаимоотношения ясно просматриваются в движениях капиталов, траекторию точно определил Леклерк, вплоть до номерных счетов главных действующих лиц высокого полета. Ты не удивишься, узнав, что наш друг Орсони по уши увяз в этих незаконных операциях. Остается узнать назначение многочисленных фирм-прикрытий, извлекающих прибыль от переводов огромных денежных сумм с одного счета на другой, идущих либо из Рангуна, либо из Либревиля. Пока я уверен в одном: «Агев», хозяином которого является Орсони, — это пустышка, пустая яичная скорлупа. Суммы, поступающие на его счета, оседают в налоговом рае от Науру до Панамы, проходя через Люксембург, Монако и остров Мэн. Потом эти деньги распыляются по счетам частных лиц и фирм. Их следы — на предвыборных подписных листах.
— А ты в курсе, как это делается? — беспокойно спросила Ориан.
Лицо Ладзано помрачнело.
— Это мне известно давно, уже лет двадцать. Мне просто не хватало доказательств. А сейчас они у меня есть, правда не все. Но я не в состоянии все расшифровать. Однако даже с тем, что у нас есть, можно упечь Орсони пожизненно. И тем не менее не он меня интересует.
Ориан пристально посмотрела на него:
— Кто же тогда? Политик, стоящий за ним и дергающий его за ниточки?
Ладзано промолчал.
— Ты можешь довериться мне, — нежно настаивала Ориан, — И нашей бригаде есть возможности установить некоторое число фирм-прикрытий. Тебе просто необходимо передать мне эти бумаги, Я проведу тайное расследование.
Ладзано отрицательно покачал годовой:
— Это слишком опасно. Я отдам их, не бойся, но прежде кое-что проверю, Если это то, что я думаю, работы у тебя будет но горло, чтобы насадить на булавки виновных. И главного — того, кто, как ты говоришь, дергает за ниточки.
На всякий случай Ориан упомянула в разговоре фамилию Дюбюиссона. Ладзано не принял вызов, и она усмотрела в этом знак того, что Эдгар Пенсон угадал. Если бы гипотеза оказалась неправдоподобной, Ладзано с ходу отмел бы ее раздраженным жестом. Вновь они неожиданно замолчали. Эдди спустился в киоск за газетами, принес «Экип» и толстый воскресный выпуск «Фигаро», от которого отделил «Мадам Фигаро», предназначавшуюся для женщин. За это время Ориан сложила в дорожную сумку джинсы, свитер и шорты, смену белья, подарочный флакончик «Шалимар» и очечник. Из необъяснимого кокетства она не собиралась постоянно носить очки в присутствии Эдди, несмотря на то что знала — ее ждут головные боли, которые придется заглушать двойными дозами аспирина.
— Этот Артюр… у которого мы побывали в прошлый раз, ты что-нибудь можешь о нем сказать? — задала последний вопрос Ориан, когда они уже отъезжали.
И вновь лицо Ладзано замкнулось.
— Пока нет. Я хочу развязать тебе руки. Это очень злобный человек, ужасно хитрый и ловкий. У него тысячи покровителей как во Франции, так и за границей. Он — неприкасаемый.
— Однако мы коснулись его, украв его документы.
— Верно. Но видишь ли, раненое животное становится необычайно яростным. Надо бояться его. Те, кто когда-то перешел ему дорогу, сегодня уже ничего не могут сказать.
Ориан смирилась, но такой ответ ее не удовлетворил. Уик-энд только начинался, Она сумеет подобрать слова, найти жесты, чтобы открыть эту потайную дверь, запертую Ладзано. Дверь эта казалась ей менее опасной, чем сжигавшее ее любопытство.
48
Домик был небольшим и точно таким, как описал его Ладзано. С одной стороны его защищала от ветра живая ограда из тамариска. Внутри стены были побелены известью, главная комната выходила в крошечный садик. Беседка из виноградных лоз пропускала солнечный свет и продувалась вечерним ветром. Вырвавшись из духоты жаркой поездки, они на какое-то время растянулись на шезлонгах, вдыхая сладковатые запахи сада, а море кидало приливные волны на перламутровые скалы. Ладзано оставил свой мотоцикл на улице Карм. Все путе шествие они проделали в вагоне первого класса скоростного поезда. Ориан редко ездила первым классом и с удовольствием устроилась на сиденье из полосатого бархата. Дорогой они почти не говорили, но думали о любви. Их сознание легко перемещалось между Парижем и Ла-Рошелью, между днем вчераы ним и завтрашним. У монументального вокзала Ла-Рошели их ожидала арендованная Ладзано машина. Они доехали до моста, соединяющего материк с островом Ре. После поворота к порту с прогулочными судами Ладзано поделился с Ориан мыслью о своей мечте поставить там на якорь свою «Массилию». «Настоящие чудеса мореплавания начинаются здесь, — объяснил он. — „Шарант Маритим“, „Калипсо“ Кусто, „Эрмен“ Лафайета были построены в Рошфоре. Тут самое место для моей четырехмачтовой!»
Прежде чем подъехать к дому Ладзано, они прокатились вдоль Арса — полоски суши, пролегшей между морем и полосой прилива. Чайки встречали их пронзительными криками, цапли важно ступали по влажной земле. Затем Ладзано заехал к своему другу Кристобалю Гийермо, чилийскому эмигранту. Он давно жил здесь, и Эдди относился к нему как к старшему брату или отцу. С цигаркой из маисовой бумаги, словно прилипшей к нижней губе, с желто-черными зубами, Кристобаль был неотъемлемой фигурой этой части Ре. Говорил он мало, потому что за него говорили его глаза. По просьбе Ладзано он составил на стол поднос с ракушками, устрицами, крабами и еще не остывшими лангустами в розовых панцирях. Много там было съедобных улиток, морских гребешков и серых креветок… И все это заедалось коричневато-серым хлебом, намазанным оленым маслом.
— Ты мне покажешь дом? — спросила Ориан.
— Ваше желание для меня закон, — произнес Ладзано, вставая навытяжку. Он уже хорошо отдохнул после долгого железнодорожного переезда.
Фамильный дом Эдди оказался просторным и светлым. Нижнее помещение продолжалось комнатой с толстыми стенами, выходившей в благоухающий сад. «Комната мамы», — проговорил Ладзано, и тон, которым он сказал слово «мама», тронул Ориан до глубины души. Красивый мужчина, самоуверенный, предприимчивый, Эдди одним этим словом вскрыл, до какой степени он оставался сыном, хотя и осиротевшим, как он соединял память о родителях, разбросанную между Марселем и Ре.
К комнате матери примыкала красивая ванная комната, в которой окошко, прорубленное с западной стороны, смотрело на море, рассекаемое прямым лучом маяка. Световой луч денно и нощно указывал морякам путь домой. Ладзано и Кристобаль Гийермо часто встречались на маяке. Старый чилиец мечтал о возвращении в родную страну, Эдди — о переходе его яхты через пляшущий океан.
На втором этаже Ориан с удивлением обнаружила кукольную комнату: десятки тряпичных кукол занимали кровать в углу.
— Увлечение матушки. Все местные дети хоть раз да пришли взглянуть на коллекцию кукол. Она сама рисовала модели на бумаге, потом воплощала их, покупая материю на рынке по четвергам. Они твои, если хочешь.