Страница 50 из 94
Этот «Вестерн Флайер» выглядел необычно: трехпалубный, тридцать пять метров в длину и какой-то прямоугольный, словно огромный ящик на двух понтонах — понтоны тянулись вдоль обоих бортов, удерживая «Вестерн Флайер» при любом волнении моря.
В научной команде насчитывалось более двадцати человек: морские биологи, химики, компьютерщики, инженеры. К моему удивлению, ни одного из них я не застал на палубе, когда явился на борт, но, когда открыл дверь в какое-то техническое помещение, меня оглушили и голоса людей, и грохот машин. В центре этого помещения, окруженный людьми в наушниках, громоздился аппарат дистанционного управления (ROV). Эта махина размером с «фольксваген» и весом четыре тонны свисала на канате лебедки. Поначалу я не мог ничего рассмотреть, кроме проводов, переплетенных, будто корни тропических лиан. Спереди — во всяком случае, я решил считать это передом — торчали два здоровенных прожектора, которые можно было вращать и направлять под разными углами. Машину накрывал чехол с надписью по-испански — одно только слово: Tiburón,(«Акула»).
— Добро пожаловать на борт, — приветствовал меня Робисон.
Он стоял возле аппарата дистанционного управления и командовал всеми, кто суетился вокруг. Он был похож на капитана китобойного судна XVIII столетия — седые волосы, седая борода, неправдоподобно густые брови.
Он принялся объяснять мне, как работает робот: надежно изолированный кабель из оптического волокна соединял судно с роботом, и они постоянно обменивались сигналами. Электрические двигатели могли перемещать подводный аппарат в любом направлении; имелись также устройства для сохранения плавучести, чтобы аппарат при весе четыре тонны свободно держался на одном уровне и сохранял равновесие, как гигантский кальмар. В нем было установлено восемь камер, что, по словам Робисона, обещало получать «полномасштабное трехмерное изображение». Он был уверен: «Мы отправляемся на поиски того, чего еще никто не видел».
Робисон провел меня по всему кораблю: в столовую, в компьютерный зал, в лабораторию и огромный холодильник, где он собирался хранить образцы. На верхней палубе располагался командный мостик, а также мониторы, отображавшие все, что видела «Акула».
— Стыдно признаваться, но можно следить за происходящим, даже не вставая с постели, — усмехнулся Робисон.
Он проводил меня в мою каюту, и тут только я сообразил, что мы давно уже отплыли: движение по волнам было настолько плавным, что я его не чувствовал.
В тот день мы вошли в Монтеррейский каньон и остановились, чтобы первый раз попытать счастья. С полдюжины инженеров и техников готовили «Акулу» к погружению.
— Камера по левому борту! — кричал один.
— Все готово.
— Мотор?
— Есть мотор!
Люди проворно отпрыгнули в сторону, замигали огоньки по периметру «Акулы». Распахнулся люк, открыв темную бездну океана, и «Акула» зависла над ней. Затем лебедка начала опускать аппарат в воду. Коротконосая морда его подалась вперед, сзади хвостом волочился оптико-волоконный кабель.
Я перешел на корму в диспетчерскую, где рассчитывал застать Робисона. Свет был выключен, только две дюжины мониторов мерцали, передавая цветные изображения с множества камер «Акулы», каждое под своим углом. Робисон сидел рядом с рулевым, который с помощью джойстика управлял аппаратом.
На экранах появлялись странные, похожие на медуз желеобразные существа; другие сверкали разнообразными красками. Какое-то ракообразное прошагало в воде с изяществом паука-водомерки; проплывали твари с распахнутыми челюстями — это были Tiburonia granrojo,красные, раздутые, как воздушный шар, медузы, которых впервые обнаружил Робисон с товарищами и назвал в честь своего подводного аппарата.
А вот какое-то прозрачное существо, которое пока не удалось классифицировать, и потому оно зовется попросту «таинственным моллюском». Наконец, «Акула» коснулась мягкого и неровного океанского дна, вокруг нее поднялась взвесь песка, микроорганизмов и распадающихся скелетов.
День за днем, по мере того как «Акула» погружалась все глубже, уже почти на две мили, мы наблюдали сотни кальмаров — синеглазых, прозрачных, пятнистых в горошек. За ними следует наблюдать в природной среде, полагал Робисон, и таким образом делать выводы о вероятном месте обитания и поведении их гигантского сородича.
Когда в камере появлялось увеличенное изображение отдельного кальмара, мы могли следить за тем, как вода входит в его мускулистый мешочек, то бишь в мантию, под которой прячутся внутренние органы кальмара; мантия раздувалась и сжималась, выбрасывая воду через трубку позади, и кальмар, как ракета, несся в толще океана. Наблюдая за тем, как легко они обгоняют наш подводный аппарат, я понял правоту слов Клайда Ропера: «Поймать удается только медлительных, глупых и больных».
Избегать опасности этим тварям помогает не только скорость, но и зрение: огромные глаза различают хищников даже при почти полном отсутствии света. Считается, что глаза гигантского кальмара превосходят размерами органы зрения всех других животных. Кроме того, гигантский кальмар обладает на редкость развитым (для беспозвоночного) мозгом, его нервные волокна в сотни раз толще, чем у человека, — благодаря этому сигнал по ним проходит быстрее и реакция наступает незамедлительно.
Специалисты-неврологи десятилетиями изучают нейроны кальмаров, но Робисон, «наблюдая кальмаров в естественной среде обитания, убедился, что они куда умнее и сложнее, чем мы думали».
Мне показалось, что у кальмаров изменение позы и расцветки — это своеобразное средство коммуникации. Они не просто меняют цвет на красный, розовый или желтый: всякий раз по их телам как бы прокатываются цветовые волны, складывающиеся в сложный узор. И щупальца у них извиваются довольно-таки причудливо: то они их складывают, то вскидывают вверх, будто танцуют фламенко.
По словам Робисона, жестами и цветовыми пятнами кальмары извещают сородичей о присутствии хищников, используют это в брачных играх, а также для приманки добычи и для камуфляжа.
Если «Акула» слишком близко подбирался к кальмару, тот выбрасывал чернильную струю. Раньше ученые считали эти чернила просто камуфляжем, но Робисон предполагал, что в чернилах содержатся также вещества, парализующие противника: зачем бы иначе кальмары пользовались этим на такой глубине, где нет света и что в чернильном облаке, что без него — все равно ничего не видно?
— Кое-что нам о кальмарах узнать, конечно, удалось, но пока даже этот вопрос не решен, — подчеркивал Робисон.
И совсем уж мало, по его словам, известно о повадках гигантского кальмара. Неизвестно даже, насколько он агрессивен, охотится ли он один или в стае, нападает ли (как утверждают легенды) на людей.
Когда тот обрывок щупальца попался в сеть и Робисон в подводном аппарате поспешил спуститься в надежде увидеть его обладателя, ему, признается он, было не по себе: «Где-то там засел разъяренный кальмар, у которого есть ко мне серьезный счет». (Другие ученые предполагают, что кальмара несправедливо подозревают в агрессивности, а ОʼШи так и вовсе считает своего любимого Architeuthis«кротким созданием».)
В тот раз мы даже щупальца Architeuthisне видели, хотя на мониторах появлялись довольно-таки крупные твари. По размерам они существенно уступали своему гигантскому собрату — от полутора до трех метров в длину и весом килограммов пятьдесят, — но даже эти твари казались сильными и опасными.
Однажды вечером несколько ученых забросили специальную «удочку» на кальмаров и поймали двух больших особей. Они тащили их на борт, покрикивая «давай-давай», и чуть сами не выпали за борт. Через несколько минут нас с Робисоном позвали в лабораторию и представили добычу. Кальмар был размером со взрослого человека, он все еще извивался и размахивал во все стороны щупальцами.
— А представь себе гиганта с щупальцами в десять метров! — заметил Робисон.
Кальмара препарировали, и кое-что попало и к судовому коку, чтобы на следующий день явиться к столу на серебряном блюде.