Страница 4 из 62
— Поехали.
— Слушаюсь. — Шофер включил скорость, отпустил сцепление, прибавил газу — и «Роллс-Ройс 40/50» «Серебряный призрак», шурша покрышками, с рёвом покатил по мостовым.
Вокруг кипела жизнь большого шумного города. Под колёсный лязг светились изнутри трамваи, орали галки на кремлёвской стене, трудяга-пароходик тащился по Москве-реке, дымил по-чёрному, разводил волну. В сквере у Большого театра гудела толпа, юркие таксомоторы брызгали лучами фар, резко, по-звериному, рявкали клаксонами. Мальчишки-газетчики выкрикивали несусветную чушь, а в вышине, в синем вечернем небе, яркие прожектора высвечивали транспарант: «Ты подписался на рабочий кредит?»
Если кто и подписался, то явно не скучающие личности в длинных пиджаках, мятых брюках колоколом и массивных, словно конские копыта, башмаках. Личности, размахивая тросточками, бродили вдоль пылающих витрин, разглядывая товары и встречных женщин. На них бросали оценивающие взгляды молодые, стриженные под полубокс люди с быстрыми глазами и умелыми ловкими пальцами, их беспокойные ноги в штиблетах на резиновом ходу ступали бесшумно и легко. Проститутки в ожидании работы томились на боевых постах, привычно зазывали клиентов, покручивали доступными, в модных шёлковых шароварах задами. Воздух наполняли рёв моторов, ржание лошадей, запах пота, «Шипра» и туалетной воды «Пролетарка», дым от папирос «Авангард», громкий мат, свист милиционеров и призывно-чувственные звуки танго, доносящиеся из дверей ресторанов. Новая экономическая политика была в самом разгаре.
«Давайте веселитесь, давайте. — Усатый человек с презрением отвернулся от окна и, вытащив пачку „Герцеговины“, [6] решительно, с одной спички, закурил. — Недолго вам всем осталось, недолго…» Потрошить папиросы и раскуривать трубку он не стал — не до того, нет ни настроения, ни времени. Действительно, «Роллс-Ройс» скоро вынырнул из шумной суеты и покатил по неприметному, утопающему в зелени проулку, фигурка Эмили [7] на его массивном радиаторе оделась в белый невесомый шлейф — тополиный пух был повсюду.
— Всё, достаточно, останови, — приказал усатый человек. — Развернись и жди меня здесь.
По-русски он говорил плоховато, глухо, с нескрываемым восточным акцентом.
— Слушаюсь, товарищ Сталин.
Кивнув, водитель дал по тормозам; сыграв подвеской, машина встала, и пассажир вылез на свежий воздух. Мгновение постоял, вглядываясь в ночь, небрежным жестом выбросил окурок и, отворачивая лицо от круговерти пуха, двинулся вперёд — мимо чугунной, хитрого литья ограды. Зачем-то оглянувшись, завернул в ворота, пересёк зелёный, с фонтаном двор и направился сквозь арку к ближайшему подъезду, к освещённой фонарём двери. Шёл он уверенно, видимо, хорошо знал дорогу. В подъезде был стол, стул, яркая лампа и дюжий консьерж в фуражке и кожане.
— Сиди, сиди, — кивнул ему Сталин, прищурился, машинально погладил роскошные, холёные усы. — Не надо суеты.
Твёрдо посмотрел, поправил фуражку и направился в квартиру на первом этаже. Единственную квартиру в подъезде. Звонка на косяке двери не было.
Вождь взялся за железную, в виде кренделя, колотушку, пару раз постучал, подождал, снова постучал, тихо выругался сквозь зубы. Наконец за дверью послышались шаги, сопровождаемые стуком палки по паркету, и замок открылся, как выстрелил. На пороге возникла древняя старуха, в руке она держала клюку.
— А, Сочинитель… Ну что же, заходь, коли пришёл, как раз к ужину подоспел.
Это была знаменитая чёрная колдунья Наталья Львова, доставленная — спасибо Миронычу — из колыбели трёх революций.
— Здравствуйте, товарищ Львова, — ответил вождь, снял фуражку и двинулся за волшебницей в просторную, сразу видно, бывшую буржуйскую кухню. Здесь пахло керосином, луком, распаренной крупой и ещё Бог знает чем — это на примусе томилось что-то в большой чугунной кастрюле.
— Перловочка первый сорт! С лучком, чесночком, нутряным сальцом, — гордо объявила колдунья. — Пельменей, извини, уж не налепила. [8] Слава труду, не на Северном полюсе…
Голос у колдуньи был пронзительный и громкий, какой бывает у людей, страдающих давней глухотой.
— Спасибо, товарищ Львова, я не голоден, — попробовал со всей тактичностью отказаться вождь. — А потом, мы, грузины, перловую-то кашу не очень. Вот гурийскую…
— Ну ты, Сочинитель, хоть мне-то не сочиняй, — осклабилась старуха. — Ты ведь у нас по крови кто? Осетин. [9] Садись давай, уважь старуху. Хорошая кашка, перловая, томлёная, с нутряным сальцом. Уж ты не побрезгуй, поешь.
— Вы, товарищ Львова, очень непростой человек. — Не выказывая удивления, Сталин сел и хитро прищурил глаз. — Очень, очень непростой.
Под роскошными усами показались прокуренные зубы, не поймёшь, улыбка это или оскал.
— Ох, кто бы говорил, — взяла поварёшку бабка и принялась накладывать перловку в глубокую тарелку. — Уж верно, всяко не тот, кого люди называли Кинто… [10]
Смотрела она ласково, улыбалась приветливо — прямо лучилась гостеприимством и добротой. Сказочная Баба-яга, пребывающая с утра ещё в хорошем настроении…
Вождь вздохнул, взял тарелку, осторожно поставил на стол.
— Вам бы, товарищ Львова, биографии писать. Много чего тайного стало бы явным.
— Да уж, твою бы не напечатали точно. — Старуха кивнула, поставила кружку, и из бидона полилось молоко. — На-кось вот холодненького, как ты любишь. Пей, пей, не боись. Наверно, говорил тебе друг Георгий, что человека, коли надобно, можно и на расстоянии извести… Так что молока не боись… [11]
Себе же, не предлагая гостю, она налила из кувшинчика. В кухне сразу запахло лесом, травами и немного самогоном.
— Да, — согласился вождь и взялся за ложку. — Можно и на расстоянии. Все под Богом ходим…
Он на миг почувствовал себя точно в далёком детстве — болезненным, одиноким, свято верящим в божественное чудо. Чудо, которое обязательно должно с ним случиться. Доброе, чистое, светлое, неописуемое словами. О, как он пел об этом, обращаясь к Богу… [12] Как давно это было…
— Может, кто и ходит, да только не ты, — отпила из своей чашки старуха. — Ты давно уже ходишь под чёртом. В этих своих шерстяных носках. [13] Ну да ладно, не о том разговор. Давай говори, зачем пришёл. Уж верно, не перловой каши поесть.
Глаза её хитро щурились, на губах кривилась улыбка — чувство было такое, что она заранее отлично знала, что привело к ней вождя народов.
— Вот именно, — положил ложку Сталин. — Скажите, товарищ Львова, можно ли по большому счёту доверять немцам? В том плане, что Версальский договор нам не нравится так же, как и им. Можно ли полагаться на них в плане сотрудничества? [14]
— А-а, великая и нерушимая советско-германская дружба, [15] — усмехнулась старуха. — Когда два шулера за одним столом, игра обычно заканчивается быстро. И скверно. — Она поставила чашку, вытерла губы и резко, словно хлыстом ударила, взглянула на гостя. — Да только ты ведь и не за этим пришёл. Хватит хитрить, не в Кремле у себя! Говори толком. А кашку-то всё же ешь… Томлёная, с лучком, на нутряном сале. Ну, давай, давай.
6
Имеются в виду папиросы «Герцеговина Флор».
7
Фигурка Spirit of Extasy, называемая в просторечии Эмили.
8
По отзывам посвящённых, Сталин очень любил пельмени.
9
Анализ ДНК показал принадлежность Сталина к галлогруппе (термин, применяющийся в популяционной генетике человека) G2, характерной для осетинских мужчин.
10
Ловкий плут и мошенник, способный на многое, — одна из юношеских кличек Сталина.
11
Сталин пил в ссылках много молока, за что получил у полиции кличку Молочный. «Друг Георгий» — «русский Калиостро» Георгий Гурджиев, с которым Сталин был близко знаком.
12
Сталин имел хороший голос и пел в церковном хоре.
13
Сталин имел привычку ходить зимой и летом в шерстяных носках.
14
Версальский мирный договор 1919 года — документ, официально завершивший Первую мировую войну. Согласно ему на проигравшую Германию были наложены штрафы и ограничения, в частности они касались качества и количества вооружённых сил (Германии запрещалось иметь боевую авиацию, передовую бронетехнику и тому подобное). Согласно статье 116 Германия должна была признать отмену Брестского мира 1918 года и всех других договоров, заключённых ею со своими же ставленниками и агентами. Статья 117-я просто ставила под сомнение легитимность большевистского режима в России.
15
В тридцатые годы в России в обход Версальского договора проходили подготовку германские танкисты и лётчики, испытывались и проектировались образцы передовой на то время военной техники.