Страница 44 из 81
— Всем физкульт-привет.
На улице уже вовсю благоухало весной — то есть помойками и собачьим оттаявшим дерьмом. Поддували южные ветры, в талых водах шумно плескались воробьи, а дворники кололи лед и увлеченно шваркали его под колеса машин — вот вам, сволочи, презент от пролетариев.
«Здравствуй, полосатенькая». Снятая с охраны, «мышастая» подмигнула хозяину фарами, завелась, как и положено хорошей девочке, с пол-оборота, и, погрев ее, Снегирев степенно порулил в сторону набережной, особо торопиться ему было некуда.
Если судить по обстановке на дорогах, весна наступила в самом деле. Менты уже гуляли в косухах из черного дерматина и походили на спившихся рокеров, на тротуарах семафорил коленками слабый пол, и, словно тараканы из щелей, повылезали на свет божий «подснежники» — автолюбители, утратившие за зиму водительские навыки. Посадка словно у Каштанки на заборе, взгляд как у Муму в финале, а вони больше, чем от собаки Баскервилей. Однако основной приметой весны было бедственное состояние асфальта. Стаявший снег обнажил все его язвы, и было ясно, что магистрали наши больны неизлечимо. При взгляде на них Снегиреву сразу вспоминалась Кампучия, где преступная клика Пол Пота считала, что революции автотранспорт не нужен, и решительно боролась с ним — рыла поперек дорог траншеи.
Через каждые пятнадцать метров. И заодно строила социализм, загнав в могилу две трети народа.
«А вот какая, интересно, клика борется с нами?» Снегирев осторожно объехал глубокую, правильной формы яму на месте провалившегося люка; вовремя заметив, увернулся от вываленных на проезжую часть трамвайных шпал, а в это время позади «мышастой» ослепительно вспыхнул дальний свет и мощный клаксон властно потребовал уступить дорогу.
«Ишь ты, нетерпеливый какой. — На спидометре ровно шестьдесят, соседний ряд свободен, и киллер даже не подумал перестраиваться. — Катись колбаской по Малой Спасской, вон места сколько». Гудок наконец заткнулся, свет фар стремительно покатился вправо, и, с легкостью обогнав «Ниву», красавец «пятисотый» вдруг мстительно притормозил, подставив под удар левое крыло. Снегирев, видевший и не такое, без труда увернулся, а водитель «мерседеса», получивший, надо полагать, сатисфакцию, резко дал по газам и , умчался вперед, однако не настолько быстро, чтобы не засветить свой номер.
«Ладно, мир тесен. — Снегирев вдруг ясно почувствовал, что „пятисотый“ еще попадется ему сегодня на глаза, и нехорошо ухмыльнулся: — Вот тогда и посмотрим, каково оно, жопу-то подставлять…» Все так же неспешно он добрался наконец до улицы Бронницкой, въехал сквозь арку в кольчугинские владения, и неожиданно губы его сами собой растянулись в улыбке, — вот оно, Бог не фраер, правду видит. Интуиция Снегирева не подвела — у самого входа в кафе стоял знакомый забияка «пятисотый», причем запаркован он был по-хамски, вдоль стены, и киллер покачал головой:
«Да, это жизненный стиль такой — причинять окружающим неудобства. Видимо, хорошим манерам еще не учили». Развернувшись, он почти вплотную прижал «мышастую» правым боком к «мерседесу», так что попасть в него стало невозможно, и, не включая на «Ниве» охрану, двинулся искать Кольчугина.
Кирилла он нашел в кабинете, тот сидел за столом для визитеров, а за его собственным расположился коротко остриженный молодец и, помогая себе губами, что-то увлеченно писал. «Уж не наезд ли какой?» Молодой человек был при «перевесе» толщиной в палец, а снегиревский наметанный глаз сразу же заметил, что и при стволе в подмышечной кобуре, однако для чего это бандиту марать бумагу? Нет, что-то не то!
— А, Алексеич… — При виде гостя Кольчугин поднялся и, крепко пожав ему руку, потянул за собой. — Пойдем-ка в кафе, у меня, видишь, суета, не поговорить.
Выглядел он неважно — рыжие волосы взлохмачены, лицо осунувшееся, выражение глаз затравленное, как у обложенного охотниками волка, и Снегирев улыбнулся:
— Что-то ты, Кирилл, в бледном виде, работаешь много?
— Если бы так! Не дают работать-то ни хрена. — Кольчугин прихватил с барной стойки тетрапак вишневого сока и, не забыв пару стаканов, усадил гостя за столик. — Налогами, блин, задушили. Фискальный пароль придумали на кассу, чтобы интегральный счетчик было не обнулить. Это же курам на смех, — он подлил Снегиреву сока, начал пить сам и закашлялся, — один хрен, обнуляем, а как иначе? Пожарный придет — дай, участковому надо, санэпидстанции тоже, мать их за ногу всех. Не поверишь, бухгалтерша у меня в отпуске была, — Кольчугин пока ни о чем не спрашивал, и подобная выдержка Снегиреву нравилась, — за коммунальные услуги проплатили с опозданием, так такие проценты насчитали, что бандитам и не снилось. Вон сидит, — он без вкуса отхлебнул сока и махнул стаканом куда-то вверх, в сторону своего кабинета, — капитан налоговой полиции Носов, акт проверки кропает. Неделю проверяли, всей сворой жрали на халяву, а теперь вон один приперся, говорит, ничего страшного, информация не подтвердилась. Они ведь теперь телефон доверия завели: не нравятся, к примеру, тебе конкуренты, стукани на них, и неприятности им обеспечены. Вот какая-то сволочь и мне нагадила. — Он вдруг замолчал и посмотрел Снегиреву прямо в выцветшие зрачки: — Ну, Алексеич, не томи, как показали эту гадость по телевизору, места себе не нахожу, вдруг и Ирку мою так же… бритвой по лобку…
— Скоро только кошки родятся. — Вспомнив гражданина Горкина, Снегирев нахмурился и поставил стакан. — Хвастаться пока нечем. Могу лишь сказать, что на кассете, отснятой этой сволочью, твоей сестры нет. А вообще все очень непросто, уж больно люди солидные замешаны.
Он нисколько не кривил душой. Чекист Шагаев в самом деле оказался человеком весьма основательным. Окна в его квартире были особые — со специальными тройными стеклами, которые не берет лазерная подслушивающая система, по городу он передвигался в бронированном «шестисотом», а в его подъезде находился турникет и сидели молодые люди с уставными стрижками. Блестели объективы камер наблюдения, звукозащита стояла даже в канализации, а сам генерал вредных привычек не имел и жил по принципу: мой дом — моя крепость.
Зато отец его, отставной деятель от прокуратуры, держал себя попроще. Обретался в обычном доме на Старо-Невском и, ни от кого не хоронясь, шаркал себе каждый день по питерским улицам, держась за суковатую, толщиной в руку, лесовину, — ничего не поделаешь, годы. Прошлой ночью Снегирев уважил старость и вмонтировал ему в телефонную сеть подслушивающее устройство с миниатюрным магнитофоном — потихоньку можно и до генерала добраться: курочка клюет по зернышку, а обгаживает весь двор.
— Да уж, люди серьезные! — Кольчугин поперхнулся и вытер рукавом внезапно вспотевший лоб. — Родителям Ленки худо сделалось, когда увидели на экране, как их дочку режут, отец сейчас с инфарктом лежит… Ладно, Алексеич, извини, пойду с капитаном Носовым общаться, полюбуюсь на творение его.
— Давай, давай, действуй. — Усмехнувшись, Снегирев подлил себе еще сока и, заметив на соседнем столике кем-то забытый номер «Калейдоскопа», принялся листать его, — спешить мне, мол, некуда.
"Вдова пришла заказать надгробную плиту.
— Какую надпись желаете?
— Здесь лежит честный человек, депутат…
— Виноват, мадам, — перебивает ее мастер, — вам никто не разрешит закопать в одну могилу двух человек".
Анекдот пришелся как нельзя в тему, а в это время во дворе послышались громкие крики, плавно переходящие в свою матерную форму, и, одобрительно покачав головой, Снегирев стал читать дальше: «Из милицейского рапорта: „Захожу в туалет, а там столько дерьма — даже в голове не укладывается…“»
— Ну, слава Богу, отвязался от меня капитан, — вернувшийся Кольчугин залпом хватанул вишневого и внезапно сделал скорбное лицо, — и теперь кипятком писает, в «мерседес» свой попасть не может. За что ты его так, Алексеич?
— А рылом не понравился. Злой я сегодня. — Снегирев разлил остатки сока и, не поднимая глаз от журнала, ухмыльнулся: «Адвокат спрашивает у клиента: „Почему от вас ушла жена?“ А тот отвечает: „Понятия не имею, сладкий ты мой!“»