Страница 16 из 25
Подав мужчинам ужин, женщины принесли к столу свои тарелки и тоже сели. Сантэн сидела рядом с отцом и почти ничего не говорила. Она с деланным вниманием поворачивала голову от одного к другому, пока Майкл не почувствовал легкое давление на лодыжку и с веселым ужасом ощутил, что она вытянула под столом ногу и касается его. Он виновато заерзал под взглядом графа, не смея посмотреть на Сантэн. Подул на пальцы, как будто обжег их, и быстро заморгал.
Сантэн убрала ногу так же незаметно, как приблизила. Майкл выждал две-три минуты, прежде чем протянуть свою. Он нашел ее ногу и зажал между своими; краем глаза он заметил, как девушка вздрогнула и ее щеки и уши залила волна темного румянца. Он посмотрел прямо на нее и никак не мог оторвать взгляда, пока граф не повысил голос.
— Сколько? — чуть резче, чем следовало, повторил он, и Майкл виновато отдернул ногу.
— Простите, я не расслышал.
— Капитан плохо себя чувствует, — быстро и чуть задыхаясь вмешалась Сантэн. — Его ожоги еще не зажили, и он слишком много работал сегодня.
— Не будем без необходимости задерживать его, — с готовностью подхватила Анна, — если он закончил ужин.
— Да, да. — Сантэн встала. — Надо отпустить его домой отдыхать.
Граф глядел расстроенно — у него отбирали собутыльника, но Сантэн успокоила:
— Не тревожься, папа, посиди здесь, допей вино.
Анна проводила пару из кухни на темный двор и подбоченясь стояла рядом, взирая на них точно орлица, пока они застенчиво прощались. Она выпила слишком много кларета, что притупило ее острое, как бритва, чутье, не то непременно удивилась бы, почему это Сантэн так торопится усадить Майкла на мотоцикл.
— Вы позволите еще раз навестить вас, мадмуазель де Тири?
— Если угодно, капитан.
Сердце Анны, смягченное вином, благоволило им. Ей пришлось сделать над собой усилие, чтобы проявить решительность.
— До свидания, минхеер, — твердо сказала она. — Девочка простудится. Домой, Сантэн.
Граф счел необходимым запить кларет парой бокалов шампанского.
— Это смягчает резкость вина, — с серьезным видом объяснил он дочери.
Поэтому женщинам пришлось укладывать его в постель. Во время опасного подъема по лестнице граф пел марш из «Аиды», очень громко, но фальшиво. Добравшись до кровати, он навзничь повалился на нее, как спиленный дуб. Сантэн по очереди подняла его ноги и стащила с них сапоги.
— Благослови тебя Господь, малышка, папа тебя любит.
Вдвоем они усадили его и надели через голову ночную рубашку, потом снова позволили упасть на подушки. Теперь, когда скромность графа охраняла ночная рубашка, они сняли с него брюки и повернули его на бок.
— Пусть ангелы оберегают твой сон, красавица моя, — пробормотал граф, когда они укрывали его одеялом. Анна погасила свечу. Под покровом темноты она погладила графа по спутанным волосам. Ее вознаградил громкий храп, и вслед за Сантэн она вышла из спальни, прикрыв за собой дверь.
Ночью Сантэн лежала и слушала, как скрипит и трещит старый дом.
Она благоразумно не стала ложиться под одеяло полностью одетой, потому что, как раз когда она собиралась гасить свечу, внезапно явилась Анна и села на край кровати. Вино развязало ей язык, но не настолько одурманило, чтобы она не заметила, что Сантэн не в ночной сорочке. Зевая и вздыхая, Сантэн силой мысли пыталась усыпить ее, а когда отчаялась и услышала, как на далекой церкви в Морт-Омме часы пробили десять, сама притворилась, что засыпает.
Мучительно было лежать без движения и мерно дышать, когда она сгорала от возбуждения.
Наконец Анна поняла, что говорит сама с собой, прошлась по маленькой комнате, подбирая и складывая разбросанную одежду Сантэн, потом поцеловала девушку в щеку и погасила фитиль.
Оставшись одна, Сантэн сразу села и испуганно обхватила себя руками. Она ждала.
Хотя развязка встречи с Майклом в ее представлении была совершенно ясна, точный порядок предстоящих действий еще оставался для нее таинственным и туманным. Логика подсказывала, что это не должно существенно отличаться от того, что она много раз наблюдала в поле и на скотном дворе.
Однажды сонным летним полуднем, когда ее внимание привлек легкий шум в неиспользуемом стойле, Сантэн получила тому подтверждение. Она вскарабкалась на чердак и через щель с удивлением наблюдала за Эльзой, кухонной служанкой, и Жаком, конюхом, пока, наконец, ей не пришло в голову, что они играют в петуха и курицу, в жеребца и кобылу.
Потом она много дней думала об этом и стала внимательнее прислушиваться к болтовне служанок. И в конце концов, набравшись храбрости, отправилась с вопросами к Анне.
Все эти изыскания поразили ее множеством противоречий. По словам Анны, процедура была исключительно болезненная и сопровождалась сильным кровотечением и страшными опасностями беременности и хворей. Это противоречило нескрываемому удовольствию, с каким обсуждали эту тему служанки, и смешкам и приглушенным радостным крикам, которые издавала Эльза, лежа на соломе под Жаком.
Сантэн знала, что у нее высокий болевой порог; даже доктор Лебрюн сказал об этом, когда без хлороформа вправил ей вывихнутое предплечье. Ишь ты, даже не пикнула, дивился он. Нет, Сантэн знала, что вытерпит боль не хуже любой деревенской девушки; а кровотечение? Она уже привыкла к месячным. Часто, когда она была уверена, что ее никто не видит, она снимала со спины Нюажа неудобное дамское седло, подтыкала юбку и садилась на жеребца верхом. Прошлой весной, сидя на спине лошади без седла, она подскакала на жеребце к каменной стене, огораживающей северное поле, прыгнула с низкой стороны этой стены и приземлилась на противоположной с высоты семь футов. При приземлении она сильно ударилась о холку Нюажа; острая боль, словно ее ударили ножом, пронзила все тело Сантэн. Она потеряла столько крови, что белые плечи Нюажа стали красными, и так стыдилась, что, несмотря на боль, вымыла лошадь в пруду на краю поля и заковыляла домой, ведя Нюажа за собой.
Нет, ни боль, ни кровь ее не пугали. Ее страх был другого свойства. Она до смерти боялась разочаровать Майкла. Анна предупреждала ее и об этом.
«Потом мужчины всегда теряют интерес к женщине, les cochons» [27].
«Если Майкл потеряет интерес ко мне, — думала она, — я умру. — И на мгновение заколебалась. — Не пойду. Не стану рисковать».
— Но как не пойти? — прошептала она вслух и почувствовала, что от любви и ожидания тесно в груди. — Я должна. Я просто должна.
С нетерпением она слушала, как в соседней комнате готовится ко сну Анна. И еще ждала, даже когда наступила тишина. Услышав, как церковные часы пробили сперва четверть часа, потом половину, Сантэн наконец вылезла из-под одеяла.
Нашла нижнюю юбку и панталоны, где их положила Анна, просунула одну ногу в штанишки и замерла.
— Зачем? — спросила она себя, захихикала и сбросила панталоны.
Потом застегнула толстую шерстяную юбку для верховой езды и жакет, набросила на голову и плечи темную шаль. Держа обувь в руках, выскользнула в коридор и у двери Анны прислушалась.
Анна негромко, мерно храпела, и Сантэн прошла дальше, в кухню. Села на стул перед огнем, обулась, зажгла фонарь от свечи, которую взяла с печки. Открыла кухонную дверь и вышла. Луна была на ущербе, ее остроносый челн плыл сквозь клочья летящих облаков.
Поспешая по аллее Сантэн шла по поросшей травой обочине, чтобы гравий не скрипел под ногами, и не открывала задвижку фонаря, полагаясь на серебряный свет луны. На севере, на хребте, что-то вдруг ярко сверкнуло; там медленно оседал столб оранжевого света, потом послышался приглушенный ветром грохот разрыва.
Мина! Сантэн на мгновение остановилась, думая, сколько человек сгинуло в этом чудовищном фонтане земли и огня. Это укрепило ее решимость. В мире столько смертей и ненависти и так мало любви! Она должна удержать ее всю, до последней капли.
Наконец она увидела впереди амбар и побежала. Внутри не видно света, и ни следа мотоцикла.
27
Свиньи ( фр.).