Коулун Тонг

Воцарилась пауза, встревожившая Чепа.

— Вы у телефона?

— Да.

— Мэй, я все рассказал матери. Она знает насчет нас. Она прямо тут, рядом.

Звонок другой женщине, любимой женщине, в присутствии матери наполнял его дотоле неведомым чувством уверенности в себе. Наконец-то он стал мужчиной.

— Она ужасно рада, — сказал он и глянул в другой угол комнаты, на мать. В тусклом свете лампы он не мог различить ее лица, но знал: она улыбается. — Она на седьмом небе. И вот еще что, Мэй.

— Да?

— Теперь нет смысла звонить в полицию.

Опять воцарилась пауза, еще более нервирующая, чем первая. Чеп вновь произнес ее имя.

— Я здесь, — сказала она. — Я жду вас.

Это было самое пламенное признание, какое он когда-либо слышал; он подумал: «Моя жизнь только начинается». Ему захотелось сказать в ответ: «Я вас люблю», но что-то заставило его замешкаться. Тут мать громогласно, энергично закашлялась — слабая грудь, сырая погода, — и волшебство рассеялось.

На следующее утро, в воскресенье, Бетти стояла у окна и говорила:

— Дождик все собирается — никак не может решить, капать или нет, — и улыбалась капризным тучкам-глупышкам, зависшим над Китаем. А Чепу было все равно: погода больше не играла никакой роли, они оставляли ее — еще одно проявление ненадежного характера Гонконга — здесь, вместе с Ваном, который даже накануне своего побега казался образцом преданности.

— К обеду я привезу Мэйпин сюда, — сообщил Чеп.

Он поставил на Гонконге крест, бросил фабрику, настроился на Англию. Монти дал ему гарантии — те еще гарантии, конечно. О работниках Чепу теперь даже думать не хотелось.

— Программа меняется, — сказала Бетти, повернувшись спиной к окну. Она смотрела на Чепа точно так же, как на тучки, с той же улыбкой на лице, прищелкивая вставными челюстями.

— Это как? — спросил он. Если бы мать перестала улыбаться, он вообще впал бы в панику. Впрочем, вставные зубы придавали ее улыбке оттенок неискренности, более того, фальши.

— Хун угощает нас ланчем, — объявила Бетти. Наклонившись к столу, она начала хлопотливо раскладывать воскресный выпуск «Саут Чайна морнинг пост» на разные тетрадки. — Он звонил спозаранку, пока ты еще баиньки.

Чеп попытался что-то сказать заплетающимся языком.

— Я знала — тебя лучше не тревожить, — продолжала мать.

Внезапная перемена планов взбудоражила Чепа. Он не просто растерялся, а почувствовал физическую боль. Сам не зная почему, ощутил себя голым, застигнутым врасплох. Так на него всегда действовали неожиданности. Если клиент аннулировал заказ, у Чепа начинались приступы забывчивости и нервозности, слабело зрение; дурные новости отражались на вестибулярном аппарате — он начинал спотыкаться. Стоило мисс Лю на фабрике воскликнуть: «Ой, извините, это не здесь, а там» — и Чеп ошалело оборачивался, часто ушибая голову. Ему ко всему требовалось готовиться задолго, он любил порядок, обожал предвкушать удовольствия, наслаждаясь ими заранее, в мечтах. Неожиданный обед, пусть даже самый изысканный, никогда не оказывался так вкусен, как тот, который Чеп просмаковал заранее. Он считал, что в этом они с матерью похожи, — и в прежние времена действительно так и было. В изменениях планов есть что-то неуклюжее. Нерешительно мнешься, выглядишь форменным дебилом.

— Скажи ей, что потом за ней заскочишь, — сказала Бетти. Говорила она ровно, и это его немного успокоило.

И вновь ему пришлось представиться автоответчику прежде, чем Мэйпин взяла трубку.

— Голос у вас усталый, — сказал Чеп.

— Я не спала. Я боялась.

Поскольку мать слушала разговор — по крайней мере, находилась с ним в одной комнате, — Чеп не мог высказать того, что было у него на сердце: что он любит ее, хочет прижать ее к себе, что жизнь для них только начинается.

— Сегодня вечером я за вами приеду. Все будет хорошо.

— Я жду.

15

Опять «Золотой дракон», бурчание Бетти: «Разве мы ему не говорили, что эту еду не переносим?»; а вокруг большие китайские семьи болбочут чего-то между собой за большими круглыми столами. Еще одна картинка из жизни Китая. Интересно, что за свойство такое у Гонконга — что делает его теплицей анахронизмов, где буйным цветом цветут всяческие старинные обычаи? Здешние китайцы верны своим древним обрядам: поклоняются духам предков, тащат с собой на пиршества детей, внуков и крикливых младенцев, обмениваются дрянными подарками и конвертами с деньгами в нелепых ресторанах наподобие этого, где перемешались современность и ветхая старина.

Дружба во все горло, большие семьи, обжорство на пирушках — все это продолжало существовать в Гонконге, а в Китае уже много лет находилось под запретом как подрывающее устои общества. В дни «культурной революции» коммунисты вспарывали животы за улыбку, за красивое платье, за приемник, настроенный не на ту радиостанцию. Об этом Чеп знал от мистера Чака. Беженцы, нелегальные иммигранты, «неим» — все они единодушно твердили, что Китай — это кошмар; и вот Китай готовится их всех пожрать. Может быть, так гонконгским китайцам и надо — нечего было презрительно коситься на англичан, не желавших им ровно ничего дурного. «Это не они на меня работают, — любил повторять Джордж Маллерд. — Это я на них работаю».

В Китае теперь нет больших семей. Дети вне закона: за лишнего спиногрыза расстреливают или штрафуют. Но у здешних китайцев семьи многочисленные и шумные — Британский Гонконг ничего против них не имеет. И для каждого из их отпрысков в гудящем улье колонии находится дело; однако энергичнее всего эти люди ведут себя именно среди блюд с блестящей, вязкой едой, сражаясь на палочках за лучшие кусочки.

Проходя мимо шумных столов, где китайцы подносили к губам синие узорчатые чашки, Чеп увидел за их спинами, в подсвеченной рождественскими электрогирляндами кумирне, богиню-демоницу с малиновым лицом, а перед ней на тарелке — обычное подношение, апельсин. Язычество чистой воды. Подмечая такие вещи, сознавая, как они его коробят, Чеп лишний раз убеждался: пора уезжать.

Перед ним, за угловым столиком, словно в далеком закоулке Китая, сидел Хун в обществе Монти Бриттейна. Монти поманил их с Бетти. Монти и Хун словно поделили роли: поверенный вел себя активно, а Хун, наоборот, сидел истуканом. Как только Бетти с Чепом уселись, официант привез на тележке какие-то кушанья.

— Не обессудьте, — сказала Бетти, — но китайской еды мы в рот не берем. В жизни не пробовали. Сплошной жир да клей. И такая она всегда мокрая. Прямо плеваться хочется.

— Видите ли, она не для наших желудков, — подтвердил Чеп.

К тому же, если не тратить времени на еду, со всем этим мутным делом скорее будет покончено.

Монти сказал:

— Мистер Хун хочет вам кое-что сообщить.

С каких это пор Монти тут главный? В его манере говорить все еще сквозил Лондон, хотя теперь у этого типа австрийский паспорт и, вероятно, рыльце в пушку. Чеп никак не мог забыть, как этот наглец Монти уговаривал его сменить британское гражданство на негритянский документ.

Теперь, когда до заключения сделки оставалось всего ничего, Хун задрал нос. Он восседал за столом важный и неподвижный, как жаба.

— Прошу вас, съешьте что-нибудь, — сказал он, точно и не слышал, как Бетти признавалась в ненависти к блюдам китайской кухни.

— Это не в их вкусе, — пояснил Монти.

Бок о бок с Хуном Монти казался скорее поверенным Хуна, чем их собственным. Чепу вспомнилось, как Монти познакомил его с Хуном в Крикет-клубе, а впоследствии признался: «Я дал ему рекомендацию. Надо идти в ногу со временем»; именно Монти предостерег Чепа насчет связей Хуна с гангстерами, поведал о бандитах из китайской армии, рассказал ужасную историю расчлененного адвоката. Монти много знает — он из тех, кто отсюда не стронется, из тех, кто скрывает за шуточками-прибауточками полное отсутствие патриотизма, — а если кому он и верен, то уж точно не Британии.

— Я рад этой сделке, — произнес Хун.