Страница 8 из 9
Майор, конечно, перепугался, наорал на меня, но нигде дальше докладывать не стал: видимо, побоялся, что его самого обвинят в том, что он недостаточно хорошо нас обучил.
Все ребята рассматривали эти занятия как необходимые и полезные и понимали, что в жизни все это может пригодиться, в том числе и на гражданке. Были и случаи озорства. Ну, как же так — быть в армии и не убежать в «самоволку»? Взамен получали гауптвахту. Были любимые офицеры и нелюбимые. Учился у нас парень, который не хотел служить по религиозным убеждениям. Он вступил в какую-то секту и института так и не закончил.
Была у нас спортивная кафедра и обязательные спортивные занятия. Как я уже писал, особой тяги у меня к спорту не наблюдалось. И болельщиком никогда не был. Правда, когда купили в кредит первый телевизор в 1967 году, то «болел» за наших спортсменов на международных встречах по хоккею, фигурному катанию и лыжам у экрана телевизора.
На футболе я был всего один раз на уникальном матче, когда в финал вышли команды из Донецка и из Орехово-Зуева, то есть абсолютно неизвестные команды. Но меня больше устраивает смотреть соревнования по телевизору. Я думаю, люди ходят на спортивные соревнования, чтобы быть причастными к игрокам, как бы участвовать в соревнованиях. Но, по-моему, наблюдать соревнования удобнее по телевизору — там все покажут и расскажут. Правда, эффекта соучастия нет.
…Это особенно ярко чувствовал, когда получал приглашения на Красную площадь во время парадов. У меня небольшой рост, и смотреть там парады мне было не очень удобно. Но сам момент присутствия на площади порождал эффект соучастия в происходящем, тем более что дополнялся общением с присутствующими людьми…
Меня иногда спрашивают: «А как питались в ту пору студенты?» Питание в ту пору не очень дорого стоило. Если взять цены до 1961 года, т. е. до проведения Хрущевым деноминации денег, то обед стоил 3 рубля (после деноминации — 30 копеек). В меню входили щи пустые, котлета с макаронами или гречневой кашей плюс кусочек соленого огурца, хлеба — сколько хочешь, и стакан сладкого чая — вот что было в студенческой столовой по талончику. И все мы питались одинаково. Пища была вкусной и полезной.
Правда, тогда проблем с экологией, которые существуют теперь во многих крупных городах, не было. Автотранспорта на улицах — в 5–6 раз меньше, вокруг Москвы существовала более обширная зеленая зона, потому и продукты были экологически чистыми.
Стрессы, конечно, случались, но не такие, как сейчас. Было прекрасное чувство уверенности в будущем, в том, что каждый последующий год станет лучше предыдущего. И это в принципе оправдывалось.
Я планировал так: кончаю институт, иду работать на производство. Правда, уже тогда я чувствовал свои наклонности к занятиям общественной деятельностью, но понимал, что заниматься этим, не пройдя производственной школы, было бы неправильно. И до сих пор так считаю. Беда многих наших партийных работников в том, что они сразу со студенческой скамьи вошли в большую общественную жизнь.
У меня получился такой же путь с меньшими потерями, может быть, потому, что жизнь моя была достаточно суровая, приходилось подрабатывать, и многое я видел не со школьной или студенческой скамьи. Жизненная закалка в какой-то мере способствовала моему переходу на партийную работу.
Еще до защиты диплома в институте — в апреле 1962 года — меня вызвали в райком комсомола и предложили пойти работать инструктором в отдел пропаганды и агитации. Я объяснил, что в этом месяце у меня преддипломная практика и после нее сразу же в июне предстоит защищать диплом. Меня дважды вызывали, уговаривали, я дважды отказывался. Даже грозили исключением из комсомола. Я отвечал, что я уже член партии и подчиняюсь только партийным решениям.
Тогда меня вызвали в райком партии. У нас был очень хороший секретарь райкома. Получилось так, что я пришел к нему на прием, а его вызвали куда- то. Он говорит: «Садись со мной в машину, там поговорим по дороге». Он повторил мне предложение пойти на работу в райком комсомола. На все мои возражения, что я хочу поработать на производстве, он продолжал настойчиво рекомендовать все-таки пойти на работу в райком.
На следующий день меня вновь вызывают в райком комсомола — я снова отказываюсь. Секретарь райкома крайне удивлен: «Ведь тебе же секретарь райкома партии сказал, что нужно идти на работу к нам!» Я отвечаю: «Он мне только рекомендовал» И тогда мне популярно объяснили, что если секретарь райкома партии рекомендует, это надо понимать, что он тебя обязывает. «А если вы не понимаете, — перейдя на официальный тон сказали мне, — тогда мы пригласим вас на бюро и там обяжем». Дальше пререкаться было бессмысленно.
Мне дали закончить преддипломную практику, и с конца апреля я приступил к работе в райкоме комсомола. По ночам работал над проектом. В июне 1962 года я в срок защитился с отличием, а в июле меня избрали секретарем райкома комсомола. Мне исполнилось тогда 23 года.
Наша комсомольская районная организация была самой крупной в стране. Район захватывал большую территорию от Московской кольцевой дороги до Земляного Вала. Туда входили такие крупные вузы, как МВТУ им. Баумана, МИХМ, Институт инженеров землеустройства, Институт геодезии, аэрофотосъемки и картографии, Московский автомеханический институт. Кроме того, огромное количество НИИ оборонного профиля и много промышленных предприятий. Всего в районе была 71 тысяча комсомольцев — больше, чем во многих областных организациях страны.
Тогда строили работу с молодежью с учетом возраста, эмоционального настроя, устремлений. Было очень много фестивалей молодежи, спортивных праздников, туристических слетов, походов по местам боевой славы. Широко развивалось техническое творчество, но не на коммерческой основе, как это стало в наше время. Была живая интересная работа, в которой пригодились и мои прежние организационные навыки и жизненный опыт.
Именно в то время стали организовывать оперативные комсомольские отряды охраны общественного порядка. Мы вовлекали туда много неблагополучных ребят, имевших срывы.
Естественно, осуществлялись мероприятия, имевшие практическое значение для организации работы в вузах — это участие в учебных комиссиях, конкурсах, слетах — и работы на заводах, где мы одни из первых стали проводить конкурсы среди молодежи: «Лучший по профессии» — лучший токарь, лучший фрезеровщик, лучшая ткачиха. Проведение этих конкурсов, их итоги широко освещались в печати, на заводах вывешивались портреты победителей. Создавались комсомольско-молодежные бригады на трудных участках производства.
Большинство московских райкомов комсомола ютились в ту пору в плохих помещениях. Мы, например, сидели на Малой Семеновской улице в деревянном покосившемся здании, где в полуподвале размещалась лаборатория Института автомобильной электротехники, а на втором этаже — райком комсомола.
Однажды принимаем в комсомол девушку с комбината им. Щербакова. Она входит в комнату бюро и начинает безудержно смеяться. Ее попросили выйти. Заходит и снова не может сдержать смеха. Пропустили всех — человек пятьдесят, опять ее приглашаем и в конце беседы спрашиваем, почему она так смеялась, когда сюда заходила. Она вопросом на вопрос: «А вы знаете, что раньше в этом доме было?» — «Нет, не знаем». — «А раньше здесь была школа для умственно отсталых детей», — говорит она, давясь от смеха.
После этого я пошел к секретарю райкома партии, рассказал ему о печальном происшествии, предположив, что не только эта девочка так воспринимает здание, где располагается райком комсомола. Рассказ возымел действие. Через какое-то время нам на Вельяминовской улице дали другое помещение, правда, не намного лучше.
Возникают сейчас иногда разговоры о привилегированном положении комсомольских работников. Заявляю: работники райкомов комсомола Москвы, да и других городов и поселков страны, жили бедно. Зарплата была примерно такой же, как у инженера- выпускника института: первый секретарь получал 120 рублей, второй — 110 рублей. Когда я уходил в горком комсомола, повысили еще' на 10 рублей.