Джульетта

Воспоминания о тетке Роуз, деликатно, как умела только она, подсаживавшейся ко мне и настаивавшей, чтобы я отправлялась веселиться, болезненно отозвались в сердце. Печально глядя через засаленное маленькое окошко самолета в пустоту снаружи, я думала, уж не стала ли вся эта поездка наказанием за то, как я обращалась с теткой. Может, Бог собрался устыдить меня авиакатастрофой или мне суждено добраться до Сиены и узнать, что кто-то уже завладел семейным сокровищем?

Чем больше я об этом думала, тем крепче становилась моя уверенность, что все это «утка». Не исключено, что под конец тетка повредилась рассудком, и сокровище на поверку окажется ее заветной мечтой. Даже если, против ожиданий, двадцать с лишним лет назад, когда мы уехали в Америку, в Сиене и оставалось что-то ценное, где гарантии, что оно до сих пор там? Учитывая плотность населения в Европе и изобретательность человечества в целом, я очень удивлюсь, если в центре лабиринта все же окажется кусочек сыра, когда — и если — я туда доберусь.

Единственное, что поддерживало меня в бессонном полете, — мысль, что с каждой крошечной порцией спиртного, предложенной улыбающимися стюардессами, я уношусь подальше от Дженис. Сестрица, наверное, бегает сейчас по дому, пританцовывая от счастья, и смеется над моей незадачливостью. Слава Богу, она и понятия не имеет, что я лечу в Италию, потому что бедная старуха послала меня охотиться за золотым гусем. Если поездка, как всегда, закончится ничем, лучше, чтобы никто не плясал от радости.

Мы приземлились во Франкфурте при освещении, отдаленно напоминающем солнечный свет. Я вышла из самолета, шаркая шлепанцами, с набрякшими веками и застрявшим в горле куском яблочного штруделя. До самолета во Флоренцию оставалось больше двух часов. В зале ожидания я улеглась поперек трех сидений и закрыла глаза, подложив под голову сумку-макраме и от усталости махнув рукой на остальное.

Уже проваливаясь в сон, я почувствовала, что меня гладят по руке выше локтя.

— Ай-ай, — послышался голос, в котором смешивались кофе и табачный дым. — Mi scusi!

Я открыла глаза. Сидевшая рядом женщина торопливо стряхивала крошки с моего рукава. Пока я дремала, зал заполнился людьми, и на меня поглядывали как на бездомную — с брезгливым сочувствием.

— Не беспокойтесь, — сказала я, садясь. — Я все равно выгляжу как черт-те что.

— Возьмите. — Она протянула мне половинку своего круассана, видимо, в качестве компенсации. — Вы, должно быть, голодны.

Я взглянула на незнакомку, удивившись ее доброте.

— Спасибо.

Слово «элегантная» по отношению к ней звучало бесцветно. Дама была в годах, но возраст явно не убавил ветер в ее парусах. Все у нее в наряде было тщательно подобрано и прекрасно сочеталось одно с другим: не только помада с лаком для ногтей, но и золотые жуки на туфлях, и сумочка, и броская шляпка поверх безукоризненно уложенных волос. Я сразу заподозрила — а дразнящая улыбка незнакомки убедительно подтвердила, — что эта женщина имеет все основания быть довольной собой. Обладательница крупного состояния (или мужа с толстым кошельком), она ничуть не беспокоилась о том, чтобы замаскировать закаленную опытом душу тщательным уходом за телом.

— Вы летите во Флоренцию? — спросила она с сильным, очень приятным акцентом. — Смотреть так называемые произведения искусства?

— Нет, в Сиену, — сказала я с набитым ртом. — Я там родилась, но ни разу не приезжала.

— Как чудесно! — воскликнула она. — Но как странно! А почему не приезжали?

— Это долгая история.

— Расскажите! Вы должны мне все рассказать. — При виде моей нерешительности она, спохватившись, протянула руку: — Извините, я ужасно любопытна. Меня зовут Ева-Мария Салимбени.

— Джу… Джульетта Толомеи.

Женщина чуть не упала с кресла.

— Толомеи? Ваша фамилия Толомеи? Ушам не верю! Это невозможно! Подождите, у вас какое место? В самолете? Дайте мне взглянуть… — Она ловко выдернула посадочный талон у меня из пальцев. — Секундочку! Никуда не уходите!

Я проводила ее взглядом до регистрационной стойки, соображая, всегда ли эксцентричная Ева-Мария Салимбени так себя ведет. Насколько я поняла, она пыталась поменять мое место, чтобы мы сидели рядом весь полет, и, судя по улыбке, ей это удалось.

— Вуаля! — вручила она мне новый талон. Взглянув на него, я чуть не засмеялась от радости: чтобы продолжать разговор, синьора Салимбени пересадила меня в первый класс.

Когда мы взлетели, Ева-Мария живо вытянула из меня всю историю. Единственное, что я утаила, — мои двойные имя-фамилию и якобы оставленное матерью сокровище.

— Итак, — подытожила синьора Салимбени, — вы направляетесь в Сиену смотреть Палио?

— Что смотреть?

Мой вопрос заставил ее поперхнуться.

— Палио! Скачки! Сиена славится скачками Палио! Разве домоправитель вашей тетки, этот умный Альберто, вам о них не рассказывал?

— Умберто, — поправила я. — Вроде бы рассказывал, но я не знала, что они проходят и сейчас. Его рассказы о Палио звучали как старинный роман, с рыцарями в сверкающих доспехах и прочим антуражем.

Ева-Мария закивала.

— История Палио уходит корнями в самую… — она замялась, подыскивая английское слово, — глушь Средневековья. Сейчас скачки проходят в Кампо перед зданием городской ратуши с участием профессиональных жокеев, а когда-то силами мерялись благородные юноши на боевых конях. Участникам Палио полагалось проскакать предместья и еще полгорода и остановиться перед Сиенским собором.

— Просто драма из старинной жизни, — сказала я, все еще несколько теряясь от столь активной любезности. Может, итальянка считает своим патриотическим долгом просвещать иностранцев об истории Сиены?

— О! — воскликнула Ева-Мария, округлив глаза. — Это величайшая драма нашей жизни. Месяцами сиенцы говорят исключительно о лошадях, соперниках и сделках с жокеями. — Она с любовью покачала головой. — Это у нас называется «дольче паззия» — «сладкое безумие». Однажды заразившись, не захочешь уезжать.

— Умберто всегда говорил, что Сиена не поддается объяснению, — сказала я, вдруг остро захотев, чтобы он оказался рядом и тоже послушал эту необычную даму. — Нужно быть там и услышать барабаны, чтобы понять.

Ева-Мария благосклонно улыбнулась, словно королева, принимающая комплимент.

— Он прав. Это нужно почувствовать… — Она положила руку мне на грудь. — …там.

У другой этот жест вышел бы крайне неприличным, но Ева-Мария принадлежала к тому сорту людей, которые умеют себя подать.

Стюардесса подливала шампанское, а новая знакомая все рассказывала мне о Сиене.

— Не попадите в неприятности, — поучала она, подмигивая. — Туристы вечно попадают в неприятности. Они не понимают, что Сиена — это не просто город, но семнадцать округов-контрад, и у каждой контрады своя территория, собственный магистрат и свой герб. — Ева-Мария с заговорщическим видом коснулась своим бокалом моего. — Если заблудились, ищите на углах домов маленькие фаянсовые таблички. Они помогут сориентироваться в какой контраде вы находитесь. Ваша семья, Толомеи, принадлежит к контраде Совы; вашими союзниками являются Орел, Дикобраз и… остальных забыла. Для сиенцев контрады составляют смысл и суть жизни: это и ваши друзья, и ваши соседи, ваши союзники и ваши соперники. И так круглый год.

— Значит, моя контрада — Сова, — с удовольствием повторила я, вспомнив, как Умберто порой называл меня встопорщенной совой, когда я была не в настроении. — А к какой контраде принадлежите вы?

В первый раз за весь наш долгий разговор Ева-Мария опустила глаза: вопрос оказался ей неприятен.

— Ни к какой, — пренебрежительно сказала она. — Нашу семью изгнали из Сиены много веков назад.

Задолго До приземления во Флоренции синьора Салимбени настояла на том, чтобы подвезти меня в Сиену. Это ей по дороге домой в Валь-д'Орсию, объяснила она, и никакого тут беспокойства. Я возражала, что прекрасно доберусь на автобусе, но Ева-Мария явно не доверяла общественному транспорту.