Джульетта

— Ты закончила?

Я покачала головой.

— Ты даже представить себе не можешь, сколько всего у меня закончилось.

— Вот и хорошо. — Он расстегнул пиджак и вынул сухой, хотя и слегка помятый, коричневый конверт. — Потому что она хотела, чтобы ты получила вот это. Это большая тайна. Об этом не знают ни Гэллахер, ни Дженис. Это только для тебя.

Я сразу заподозрила неладное — не в характере тетки Роуз было оставлять мне что-то по секрету от Дженис. С другой стороны, для меня многое сегодня стало новостью — например исключение из завещания. Очевидно, я плохо изучила тетку моей матери, хотя всю жизнь была уверена в обратном, да и себя до настоящего момента толком не знала. Подумать только, чтобы я сидела в беседке — в день похорон! — и плакала из-за денег! Тетке было уже под шестьдесят, когда она нас удочерила, но она стала нам настоящей матерью. Желать большего — неблагодарность.

Когда я наконец открыла конверт, там оказалось письмо, паспорт и ключ.

— Мой паспорт? — ахнула я. — Но как она… — Я еще раз взглянула на страничку с фотографией. Снимок был мой, и дата рождения тоже, но имя было чужое. — Джульетта?! Джульетта Толомеи?

— Это твое настоящее имя. Джулией ты стала, когда тетка привезла вас из Италии. И Дженис имя тоже поменяли.

Я не поверила своим ушам.

— Почему? И давно ты об этом знаешь?

Умберто потупился.

— Ты письмо почитай.

Я развернула два листа бумаги.

— Это ты писал?

— Под ее диктовку, — печально улыбнулся Умберто. — Она желала, чтобы ты смогла разобрать почерк.

В письме было следующее:

«Моя дорогая Джули!

Я велела Умберто отдать тебе это письмо после похорон, поэтому, полагаю, сейчас я мертва. Я знаю, ты до сих пор дуешься, что я так и не свозила вас в Италию, но поверь, это для вашего же блага. Как я смогла бы простить себе, если бы с вами что-нибудь случилось? Но теперь вы уже выросли, а в Сиене есть кое-что, оставленное тебе матерью. Тебе одной. Не знаю почему, это надо спрашивать у Дианы, царство ей небесное. Она что-то нашла; скорее всего, оно до сих пор там. С ее слов я сделала вывод, что это стоит во много раз больше, чем все мое имущество. Поэтому я решила распорядиться своим состоянием именно так и оставить дом Дженис. Я надеялась, мы сможем всего этого избежать и забыть об Италии, но сейчас мне кажется неправильным так ничего тебе и не рассказать.

Вот что ты должна сделать: с этим ключом иди в банк в палаццо Толомеи в Сиене. Я думаю, это ключ от депозитного ящика. Его нашли в сумке твоей матери, когда она погибла. У нее в Сиене был финансовый консультант по имени Франческо Макони. Найди его и скажи, что ты дочь Дианы Толомеи. Да, чуть не забыла: я поменяла вам имена. По-настоящему ты Джульетта Толомеи. Мне показалось, в Америке уместнее называться Джулией Джейкобе, хотя думаю, что это все равно никто не может выговорить. И куда катится этот мир? Нет, не подумай, я прожила хорошую жизнь — благодаря вам. О, и еще одно: Умберто передаст тебе паспорт на твое настоящее имя. Я не разбираюсь, как делаются такие вещи, но не бери в голову, это его забота.

Я не прощаюсь — мы увидимся в раю, если будет на то воля Божья, но я хочу, чтобы ты получила то, что по праву твое. Только будь там осторожна. Помни, что случилось с твоей матерью. Италия — то еще местечко. Там родилась твоя прабабка, но на историческую родину ее клещами было не затащить. Никому не говори, что я тебе открыла, и старайся почаще улыбаться — у тебя такая прелестная улыбка!

С сердечной любовью, и да благословит тебя Бог.

Твоя тетя».

Не сразу я пришла в себя после письма. Читая строки, я будто слышала голос диктующей его тетки Роуз, безалаберной и в жизни, и в смерти. Я вконец промочила платок Умберто, и он отказался взять его назад, предложив мне забрать платок с собой в Италию, чтобы я вспомнила о нем, когда найду мое большое сокровище.

— Да брось ты! — Я высморкалась в последний раз, успокаиваясь. — Мы оба отлично знаем, что никакого сокровища нет.

Он взял ключ двумя пальцами.

— Разве тебе не интересно? Роуз была убеждена, что твоя мама нашла вещь огромной ценности.

— Почему же она мне раньше не сказала? Почему тянула, пока не… — Я всплеснула руками: — Это нелогично!

Глаза Умберто сузились.

— Она хотела, но ты постоянно была в разъездах.

Я потерла лицо ладонями, чтобы избежать его обвиняющего взгляда.

— Даже если она права, я не могу вернуться в Италию. Меня сразу посадят. Помнишь, что они мне сказали?

К слову, они — итальянская полиция — сказали мне намного больше, чем я решилась передать Умберто, но суть он ухватил. Он знал, что меня арестовали в Риме за участие в антивоенной демонстрации, продержали ночь в местной тюрьме, а на рассвете вышвырнули из страны, закрыв въезд в Италию. И еще Умберто знал, что в этом нет моей большой вины. Мне было восемнадцать, и я во что бы то ни стало хотела съездить в Италию и увидеть город, где я родилась.

Однажды, стоя у доски объявлений в колледже, увешанной кричаще-яркими приглашениями принять участие в образовательном туре или записаться на дорогущие языковые курсы во Флоренции, я наткнулась на маленький постер, осуждающий войну в Ираке и страны, принимающие в ней участие. Одной из этих стран, как я с восторгом узнала, была Италия. Внизу страницы приводился список дат и городов; все заинтересованные лица приглашались принять участие. За неделю в Риме, включая дорогу, просили всего четыреста долларов, то есть ровно столько, сколько было у меня на счете. Мне как-то не пришло в голову, что дешевизна объясняется тем, что мы наверняка не проведем в Италии всю неделю и что расходы на обратные билеты и жилье-питание возьмет на себя итальянская полиция, то бишь итальянские налогоплательщики.

Слабо понимая истинную цель поездки, я несколько раз возвращалась к объявлению, а потом все-таки записалась. Ночью, ворочаясь в кровати, я чувствовала, что поступаю неправильно, и мне следует как можно быстрее отказаться. Но когда утром я поделилась своими опасениями с Дженис, она лишь плечами пожала, съязвив: «Здесь лежит Юлия, мало вкусившая от жизни, но однажды почти съездившая в Италию».

Ясное дело, я тут же поехала.

Когда в здание итальянского парламента полетели первые камни, брошенные моими попутчиками Сэмом и Грегом, мне больше всего на свете захотелось оказаться дома в спальне, броситься на кровать и накрыть голову подушкой. Но выбраться из толпы мне, как и многим другим, не удалось; когда итальянским полицейским надоели наши камни и бутылки с коктейлем Молотова, из нас изгнали бесов слезоточивым газом.

Впервые в жизни мне в голову пришло, что вот сейчас я могу умереть. Упав на асфальт и глядя на мир — ноги, руки, лужи рвоты — сквозь пелену недоверчивого удивления и боли, я совершенно забыла, кто я и чем занимаюсь: как средневековые мученики, я открыла для себя иное пространство где-то между жизнью и смертью. Но вскоре вернулись боль и панический страх, и через секунду происходящее утратило сходство с религиозным действом.

Даже спустя несколько месяцев я все еще не могла до конца оправиться от римских каникул. Пытаясь вытащить из памяти, что произошло на площади, я испытывала досадливо-тянущее чувство, будто я забыла о себе что-то очень важное, отныне навсегда оставшееся на том итальянском асфальте.

— Помню. — Умберто открыл мой паспорт и внимательно посмотрел на фотографию. — Но въезд в Италию запрещен Джулии Джейкобе, но не Джульетте Толомеи.

Я изобразила возмущение. Тот самый Умберто, который осуждает меня за то, что я одеваюсь как хиппи, подталкивает нарушить закон?

— Ты мне предлагаешь…

— Почему ты решила, что это моя идея? Последней волей твоей тетушки было, чтобы ты поехала в Италию. Не разбивай мне сердце, принципесса.

Видя в его глазах лишь искренность, я с трудом удержалась от нового потока слез.

— А ты как же? — сипло спросила я. — Почему ты со мной не едешь? Давай искать сокровище вместе! Не найдем — ну его к черту, станем пиратами, будем бороздить моря…