Джульетта

Негодяй не спеша подъехал к повозке, и брат Лоренцо узнал роскошно одетого предводителя разбойников, по-прежнему посмеивавшегося и, казалось, ничуть не пострадавшего в кровопролитной схватке. Заходящее солнце окружило бандита совершенно незаслуженно бронзовым ореолом. Брат Лоренцо про себя поразился контрасту сверкающей красоты окрестностей Сиены и откровенной порочностью их обитателей.

— А давай вот как поступим, монах, — начал разбойнике неожиданной учтивостью. — Я подарю тебе жизнь. Более того, ты заберешь эту крепкую повозку и благородных коней и сохранишь при себе свою казну в обмен на эту девку.

— Благодарю вас за щедрое предложение, — отозвался брат Лоренцо, щурясь на солнце. — Но я поклялся защищать эту благородную даму и не могу отдать ее вам. В противном случае мы оба будем гореть в аду.

— Ба! — Разбойник явно много раз слышал это раньше. — Эта девка не больше благородная дама, чем я или ты. Я вообще подозреваю, что она шлюха Толомеи!

Из гроба раздался вопль негодования. Брат Лоренцо быстро поставил ногу на крышку.

— Вы правы, эта дама — истинная драгоценность для мессира Толомеи, — сказал он. — Любой мужчина, коснувшийся ее, втянет весь свой род в нескончаемую войну. Вы же не хотите втянуть вашего хозяина Салимбени в кровавую распрю?

— Ах, эти монахи с их церемониями! — Бандит подъехал вплотную к повозке, и его ореол померк. — Нашел чем угрожать, сопливый проповедник. Война — моя работа!

— Умоляю, отпустите нас! — настаивал брат Лоренцо, подняв в дрожащей руке четки в надежде, что их осветят последние солнечные лучи. — Иначе, клянусь этими святыми бусинами и ранами сладчайшего Иисуса, Господь наложит на вас проклятие, и херувимы сойдут с небес и поразят смертью ваших детей в постели!

— Пускай приходят! — Негодяй вновь обнажил свой меч. — А то слишком много ртов кормить приходится. — Перебросив ногу через шею лошади, он перемахнул на телегу с легкостью танцора. Видя, что молодой монах в ужасе попятился, он засмеялся: — Чему удивляешься? Неужели и впрямь решил, что я тебя пощажу?

Капитан занес меч для удара. Поручив душу Небесам, брат Лоренцо опустился на колени, сжимая четки. Обидно умирать в девятнадцать лет, особенно если никто не видит твоего мученичества, кроме божественного Отца, который не всегда вовремя посылает помощь своим погибающим сыновьям.

ІІ.ІІ

Присядь, присядь, любезный братец мой!

Для нас с тобой дни танцев уж прошли.

Не помню, сколько времени я провела за чтением, но когда, наконец, переплыла бумажное море, на улице уже проснулись птицы. Теперь я понимала связь между бумагами в маминой шкатулке: все это были дошекспировские версии «Ромео и Джульетты». Текст, датированный 1340 годом, вообще не был художественным произведением, а скорее походил на описание подлинных событий глазами очевидца.

Еще не появившийся на страницах собственного дневника маэстро Амброджио, судя по всему, лично знал людей, ставших прообразами одних из самых трагических фигур мировой литературы. Хотя описанное им пока ничем не напоминало бессмертный шедевр Шекспира, нужно учитывать, что между реальными событиями и творением Барда прошло два с половиной века и сюжет успел пройти через множество рук.

Сгорая от нетерпения поделиться новостью с тем, кто сможет оценить ее по достоинству — ведь не всякому понравится, что много веков миллионы туристов приезжают искать балкон и могилу Джульетты не в тот город, — сразу после утреннего душа я позвонила Умберто на мобильный.

— Поздравляю! — воскликнул он, услышав, что я очаровала президенте Макони и он отдал мне мамину шкатулку. — И насколько ты разбогатела?

— Понимаешь, — замялась я, посмотрев на бумажный ворох на кровати, — сокровище, по-моему, не в шкатулке, если оно вообще существует.

— Конечно, существует, — возразил Умберто. — Иначе к чему твоей матери хранить ларец в банке? Ищи внимательнее.

— Тут такое дело… — Я на секунду замолчала, соображая, как это сказать, не выставив себя идиоткой. — По-моему, я прихожусь какой-то родней шекспировской Джульетте.

Нельзя винить Умберто за искренний смех, но я с трудом подавила раздражение.

— Звучит, конечно, глупо, — продолжала я, прерывая его веселье, — но иначе почему у нас одинаковые имена — Джульетта Толомеи?

— Ты хотела сказать — Джульетта Капулетти, — поправил меня Умберто. — Жаль выводить тебя из приятного заблуждения, но, боюсь, это вымышленный персонаж…

— Разумеется, вымышленный, — перебила я, пожалев, что вообще начала этот разговор. — Но все выглядит так, что у трагедии были реальные прототипы… Ладно, проехали. Что у тебя нового?

После разговора я решила заняться письмами двадцатилетней давности. Наверняка в Сиене найдутся ныне здравствующие люди, знавшие моих родителей и способные ответить на все вопросы, от которых неизменно отмахивалась тетка Роуз. Однако, не зная итальянского, трудно было определить, кто писал — друзья или родственники. Единственным ключом стало обращение «carissima Diana» и подпись — Пия Толомеи.

Развернув карту города, купленную накануне вместе с разговорником, я некоторое время искала адрес, указанный на конверте, и, наконец, нашла крошечную площадь Кастелларе. Дом Пии Толомеи оказался в самом центре Сиены и контрады Совы, моей исконной территории, недалеко от палаццо Толомеи, где я встречалась вчера с президенте Макони.

Если мне повезет, эта Пия Толомеи по-прежнему живет там же, где и двадцать лет назад, отличается словоохотливостью, мечтает поболтать с дочерью Дианы Толомеи и достаточно крепка рассудком, чтобы помнить о чем.

Площадь Кастелларе походила на маленькую крепость, однако ее не так легко оказалось отыскать. Пару раз пройдя мимо, я, наконец, поняла, что нужно пройти через крытый переулок, который я сперва приняла за вход в частный двор. Маленький пятачок плотно обступали высокие безмолвные здания. Глядя на закрытые ставни на потемневших стенах, легко было представить, что они как закрылись в средние века, так и остались до сих пор.

Не будь на углу двух скутеров, полосатой кошки в блестящем черном ошейнике, с важным видом сидевшей на пороге, и музыки, доносившейся из единственного открытого окна, я бы предположила, что дома давно обезлюдели и населены лишь крысами и призраками.

Вытащив конверт, найденный в маминой шкатулке, я еще раз сверила адрес. Согласно карте, я была на месте, но сколько ни ходила от двери к двери, имени Толомеи не нашлось ни на одном из звонков, да и дома с таким номером, как на письме, не было. Чтобы работать здесь почтальоном, подумала я, нужно быть ясновидящим.

Не зная, что предпринять, я начала звонить в двери. Когда собиралась нажать кнопку четвертого звонка, над головой распахнулись ставни, и женщина что-то прокричала по-итальянски.

В ответ я помахала конвертом:

— Пия Толомеи?

— Толомеи?

— Да! Вы знаете, где она живет? Она все еще проживает здесь?

Женщина показала пальцем на другую сторону крохотной площади, добавив что-то, явно означавшее «попытайся там». Только тут я заметила в дальней стене современную дверь с вычурной черно-белой дверной ручкой. Когда я нажала на нее, дверь открылась. Я на секунду замерла, не зная, как в Сиене принято вести себя в частных домах. Женщина в окне продолжала громко настаивать, чтобы я входила, — она явно сочла меня редкостной занудой. Ну, я и вошла.

— Здравствуйте, — робко сказала я, переступив через порог и очутившись в прохладной темноте. Когда глаза привыкли к полумраку, я разглядела, что стою в холле с необычайно высоким потолком, в окружении гобеленов, картин и старинных вещей, выставленных в застекленных шкафах. Я отпустила дверь и сказала громче: — Есть кто-нибудь? Миссис Толомеи? — Но ответом мне стал лишь тихий звук закрывшейся двери, похожий на вздох.

Не зная, что делать дальше, я двинулась по залу, рассматривая экспозицию. Здесь была целая коллекция длинных вертикальных баннеров с изображениями лошадей, башен и женщин, очень похожих на Деву Марию. Некоторые были очень старые и выцветшие, другие — современные и кричаще-яркие. Только тут до меня дошло, что я нахожусь не в частном доме, а в учреждении вроде музея.