Начало

И я вытянула руку ладонью вверх. Вообще-то, по правилам, надо было протягивать правую руку, но она сейчас была примотана к телу. Думаю, Хаос не обидится за такое нарушение. Сейчас на моей ладони должны были сплестись два лепестка, один из света – другой из тьмы, и переплетясь – породить лепесток огня хаоса. Если они не появятся – повод для долга признан недостаточным. Но куда уж достаточнее…

Ой, мамочка… У меня на ладони не стали танцевать свет и тьма, сразу полыхнул огонь Хаоса, и не один лепесток, а полноценное пламя, горело само пространство. Огонь нас с человеком не обжигал, но вот Тирли отшатнулся в сторону, трава на земле от безумного жара моментально распалась в пепел. Пламя начало разрастаться и через мгновение заключило нас обоих внутри пляшущего огненного цветка. Земля под нами начала потрескивать от невыносимого жара, но ни наши тела, ни нашу одежду, пламя по-прежнему не трогало. Вот лепестки огня сплелись в бешенном хаотическом танце, на мгновение замерли и… исчезли. Все, клятва принята. И ее подтвердили не отражения, а сам Хаос…

– И что все это значит? – спросил человек, расслабляя сведенные судорогой мышцы.

Отец Яков, иеромонах Пустынного монастыря, инквизитор, человек, Дея, 42-й день первого сезона, 1218 смена от Основания (по сменоисчислению Оэсси)

… И не введи нас во искушение, но избави нас от лукаваго…

«Отче наш»

Прав был отец игумен, когда благословлял меня на этот путь. Тысячу раз прав, как будто предвидел. Так и сказал при прощании, у ворот нашей обители: «Сыне, долгий путь тебя ждет, земли неведомые, твари непознанные. Спутники у тебя будут далеки от благочестия по нашим канонам, но, по-своему, праведные. Я не могу тебя наставить на этот путь, да и права не имею. Пусть Господь, всеведущий, укрепит твои помыслы и не даст усомниться в правильном выборе.»

Как в воду глядел игумен, но про спутников он мог знать заранее. Да что там мог, знал наверняка. То вот про все остальное.

Я медленно шел вдоль дороги, загребая ботинками траву неизведанного мира. Тяжеленный бронежилет оттягивал плечи, автомат неприятно бил по ягодице прикладом. Я видел, что его можно как то сложить, надо ребят попросить будет, чтобы сделали, может поудобнее станет. Я и так уже схизму нарушил, приняв оружие, но майор неожиданно удачно подобрал сравнение с веригами и я постоянно убеждал себя, что это просто кусок железа. Да и стыдно было бы идти налегке, я же видел, как эти ребята нагружены, я и так по сравнению с ними чуть ли не в пляжном костюме прогуливаюсь. И кстати, когда они тащили меня по лесу на себе, то рюкзак то с меня сняли, а каску, бронежилет и оружие все на мне оставили. Так и перекидывали меня, как мешок какой, тихо ругаясь сквозь зубы.

Нет, таких солдат мне видеть еще не доводилось. Наша обитель как-то больше с безопасниками контактировала, военных не привлекали. И с боевиками их общаться приходилось не раз. Они тоже все воевавшие. И под смертью ходили, и убивали, и на войне были… Но… Другие они, совсем другие. Даже не знаю, как сказать.

С военными то тоже доводилось общаться. Все иноки в нашей обители служившие и воевавшие. Всякие есть, и рядовые, кто только срочную отслужил, и контрактники бывшие, да и офицеров много. После последней войны вообще много служивого люда к нам в церковь подалось. И не потому, что модно это стало, после десятилетий то неверия, а потому что себя искали. Кстати, далеко не самые худшие слуги господа из них вышли, ну из большинства. Искренне искупить грехи пытались, и не потому, что за себя боялись, а за тех страдать готовые были, кому сами вред нанесли. Пусть не своей волей, а во имя Отчизны, но все равно ведь нанесли.

Война вообще страшная штука. Я такого на исповедях наслушался, что сам заснуть не мог. Ведь как с исповедью, люди исповедуются, чтоб поделиться тем, что их гнетет. Поначалу, не понимая толком, что есть церковь, ждут, что мы им решение скажем точное, что им делать надо, чтоб им легче стало. Но ведь не так это. Свобода воли от Него, и право выбора каждому дано. Не может церковь этого нарушить. Мы только указать путь можем, ну плечо еще по дороге подставить, чтобы идти полегче было. Но путь человек сам выбрать должен. В том числе и путь служения Ему. И пройти его сам, от начала и до конца.

И когда я узнал, с кем мне работать предстоит, думал опять встречу души покалеченные, войной изломанные. Ну, или полностью выжженные, и такие мне встречались. Те вообще людей мало напоминали, просто приложение к своему оружию, чтобы на курок нажимать. Я как увидел – так сразу владыке по возвращении подробнейший доклад написал. Ведь явно химией, да внушением каким бесовским из ребят все человеческое вытравляли… Нельзя так с людьми, даже во имя Отчизны или Господа нашего, нельзя. Во имя господа особенно, чем мы тогда от упырей проклятых отличаться то будем. Те, когда волю подавляют, и то личность не изменяют, а уничтожают, полностью душу из тела вытравливают. Тоже плохо… Но тут душу сломали, изменили. Нет. Нельзя так…

Отец игумен полностью меня поддержал тогда. Я позже узнал, что он еще более гневный доклад в священный Синод накатал. Вот только архимандрит… Ладно, мы еще поборемся… Сейчас не о том речь. Но в этот раз я чего-то подобного ожидал, особенно после того, как иноки Тимофей и Савва, которые последний год за пределами монастыря неотлучно при мне находились, меня отловили, когда я уже к игумену за благословением шел. Затащили в угол неприметный и жарким шепотом втолковать мне пытались…

Оказывается, эти пройдохи неисповедимыми путями узнали, кто со мной в этот раз будет, и, оказалось, что про этих ребят они что-то знают.

– Пойми, отче, – как-то виновато басил Савва, уставясь в пол, – они другие. Мы сами на войне не в штабе и не при кухне отсиживались. Тоже под смертью ежечасно ходили, с нею спать ложились, с нею утром просыпались. И нельзя сказать, что всепрощением страдали. Но эти – другие. Они под смертью не ходили, жили они с ней. Они – это смерть, а смерть – это они.

– Точно, правильно сказал, старшой, – поддакнул ему Тимка. Ну не мог я его Тимофеем называть, даже в мыслях, не тянул он на Тимофея, не смотря на двухметровый рост и плечи не про всякую дверь. На спор кулаком стенку в два кирпича прошибал. И при всем этом совершенно детское губастое лицо с конопушками. Ага, дите лопоухое, с группой инвалидности, тяжелейшей контузией и двумя орденами мужества. – Так нормальные мужики, веселые, водки с ними выпить милое дело. Не кичились, даже с солдатами нормально общались, без превосходства, хоть все офицерами были. Но они безжалостные, ни капли жалости, сострадания или прощения. Убьют – не поморщатся. Если надо будет деревню вырезать – вырежут – включая собак – и дальше пойдут, жестокие. Но не психи. Обид никому не спускали и не прощали. За своих глотки рвать готовы были. И рвали… Ничего не боялись.

– Отмороженные что ли? Раз ничего не бояться, – спросил я, внутренне содрогаясь. Послал Господь спутников.

– Не, отмороженных в их подразделения изначально не брали, да и вообще отмороженные там долго не жили, – помотал головой Савва. – Мужики, как мужики. Но понимаешь, отче, Как бы ты не зачерствел, все равно про дом помнишь, про родителей, думаешь, как после войны жить станешь. Покалеченным остаться боишься… Хоть счас и пенсию достойную инвалидам платят, да и церковь помогает в меру сил, но все равно, без ноги домой вернуться – сам понимаешь. Этим же – все равно. Нет, не все равно, глупо они не рисковали, но если для того, чтобы приказ выполнить, надо ногу себе отрезать – отрежут. Сами отрежут и на уцелевшей поскачут приказ выполнять.

– Кажется, понял, – сказал я задумчиво, думая что опять встречу солдат с выжженными душами. – А к чему вы мне все это рассказываете то?

– В общем, отче, воздержись с ними от проповедей, – сказал окончательно потупясь Савва, – И не осуждай их. Я понимаю, что надо нести слово Господне людям, но с ними – воздержись, прошу. И не суди… Я даже представить не могу, через что они прошли, чтобы стать такими. И как они при всем этом смогли людьми остаться. Да, и еще, не жалей и не прощай их, им это не нужно. Пойми, отче, пока они тебя своим считают – можно не бояться ничего. Из геены достанут. Если они тебя уважают, то ни за что не бросят, сами погибнут, но не бросят. Но если ты их укорять за образ жизни начнешь, жалеть их или просить к врагам сострадание проявить – понимания не жди. Нет, бросить не бросят, я же сказал, что приказ они до последнего выполняют, пока хоть какой-нибудь шанс на успех есть, но уважать уже не будут. Ну и относиться соответственно. Спишут в сопутствующие потери и все…