Страница 14 из 41
Здесь я прекращаю свои рассуждения, хотя не вижу ошибки в логическом построении. Может быть, Норман, не будь он призраком в нашем мире, сумел бы что-то объяснить, хотя и тогда мне было бы трудно уследить за ходом его мысли. Моя сильная сторона – память, а не логика. Я помню каждое слово, но мне трудно связать их цепью безупречных логических построений.
Я знаю только одно: Дженни возвращается ко мне призрачным свечением, и мы беседуем о жизни: о ее жизни там и о моей здесь. Она приходит каждое новолуние, и я знаю, что эти беседы нужны ей так же, как мне. Я очень боюсь, что когда-нибудь аппарат Нормана сломается, и однажды, придя в Угловой Дом, я не дождусь появления призрака. Не смогу поговорить по душам ни с одним человеком на всем свете.
Было время, когда я боялся, что кто-нибудь купит старый дом, отремонтирует его, здесь поселятся люди, у меня не останется возможности приходить сюда и видеться с Дженни. Мне незачем будет жить.
После смерти отца я продал фирму, но пришлось еще занять немалую сумму в банке. Я стал должником на всю оставшуюся жизнь, но выкупил Угловой Дом у старого Морриса. Он пошел мне навстречу и немного сбавил цену. Я не стал ничего менять в доме, и обо мне шли слухи, что я не от мира сего. Меня это не волновало и не волнует. Я действительно немного не от мира сего. Как Дженни. Почти как Дженни.
Иногда я прихожу к мистеру Митчеллу, мы сидим на террасе и молча смотрим на звезды. Мы не разговариваем, мы и так понимаем друг друга.
Олег Быстров. Он должен жить
Рассказ
Дежурство начинается с рюмки коньяку. Дрянного, из круглосуточного магазинчика, что возле клиники. Да и рюмочка так себе: помутневшее стекло, и край надколот. Горюнов нашёл её как-то, забытую, в дальнем углу кухонного шкафа и притащил в ординаторскую. Думал – временно, а потом привык.
Привык пить во время работы, закусывая дешёвый коньяк затяжкой крепкой сигареты. Наловчился определять время до окончания смены без часов. Приспособился уменьшать объём работы до того уровня, когда почти всю ночь можно валяться на скрипучей тахте, расшатанной поколениями дежурантов, и дремать под мерное брюзжание телевизора.
Всё как обычно.
– Вера! – гаркнул Горюнов в коридор. – Давай листы назначений! Лечить будем…
Медсестра, миниатюрная брюнетка с узкими бёдрами и выраженной грудью, эффектно подчёркнутой затянутым халатиком, появилась тотчас. Симпатичная девочка, но после смерти жены Горюнов стал равнодушен к женщинам. Традиционную тахту в ординаторской расшатывают теперь другие.
– Вот, Пал Палыч, – промурлыкала Вера, подавая планшеты с листами назначений. – Четыре тела. И два места на случай экстренных поступлений. Будут распоряжения?
И улыбнулась двусмысленно. Кокетство у этой чертовки в крови.
– Будут… – усмехнулся в ответ Горюнов. – Будут и распоряжения, и расписанные на бумаге директивы. Дай только оглядеться…
Недлинным коридорчиком он прошёл в святая святых блока интенсивной терапии – к боксам. Три отделения по две койки. Да какие «койки» – современные функциональные кровати, сложные механизмы, баюкающие в своих чревах пациентов. Перемигивание огоньков на мониторах. Ломаные линии кардиограмм, синусоиды дыхательных циклов и кислотно-зелёные показатели функций на дисплеях. Паутина полупрозрачных магистралей дозаторов, протянувшаяся к венам больных.
Горюнов привычно развернул веером пластиковые планшеты. Пробежался опытным взглядом: анализы, показатели, баланс жидкостей и расход калорий. Ничего особенного. Один из команды выздоравливающих. Держат в боксе по каким-то особым соображениям: может, чей-то протеже или денег заплатил, да мало ли… Горюнов в это не вникал. Специально просил заведующего ставить ему ночные дежурства, чтоб не участвовать во всяческих хитросплетениях.
Второй тоже не вызывал опасений. Тактика ведения определена консилиумом: все лекарства назначены, расписаны, техника работает. Остаётся только поглядывать.
Но вот третий и четвёртый как раз попадали в разряд кандидатов на стаз. Подготовка к несложным плановым операциям, стандартная терапия, средние показатели функций. Присев за откидной столик, Горюнов отложил планшеты «блатного» и стабильного (пусть сопят под действием снотворных) и придвинул к себе оставшиеся два. Быстро и уверенно, твёрдой рукой расписал один за другим.
Химическая депрессия обмена веществ и в первую очередь – головного мозга. Дозы, скорость введения препаратов, экспозиция. Далее искусственная блокада проводящей системы миокарда: сердцебиения почти прекратятся, но будет работать «второе сердце» – сохранятся волнообразные движения крупных артерий. Отсюда минимальный, едва уловимый кровоток в тканях, вполне достаточный при созданном уровне метаболизма. Дозы, скорость… Теперь защита печени и почек от гипоксии – недостатка кислорода. Впрочем, это уже подстраховка, гипоксии-то как раз и не будет – обмен веществ надёжно подавлен сочетанием лекарств. В этом и была вся фишка.
И в завершение: глубокое подавление симпатического отдела нервной системы, ограничение количества жидкости, защита клеточных мембран. Плюс кое-что по мелочи, уже на вдохновении и интуиции, как последние мазки на холсте художника. Готово – состояние биостаза в миллиграммах и миллилитрах, которое Вера, заправив дозаторы, превратит в обыденную реальность.
Как он бегал когда-то, доказывая учёным мужам свою идею! Выкладки, обоснования, наблюдения. И что получил в ответ? – глухая стена. «Околонаучная чушь» и «опасные фантазии» – самое мягкое, что отвечали профессора, светила, признанные авторитеты в области анабиоза. Даже на кандидатскую материал не приняли, не признали. Куда уж там до практического внедрения. Да горите вы все синим пламенем!
А оно – вот, работает.
Позже Горюнов заметил ещё одно – выведенным из стаза пациентам становится лучше. Функции организма выравниваются. Возможно, действовали глубинные, неизвестные науке механизмы саморегуляции. Эти эффекты нужно было изучить, но война с профессурой забрала все силы. Потом начался затяжной кризис: цены полезли вверх, зарплата – вниз, и очень многим стало не до науки.
А Горюнову стало всё равно. После смерти Маши он и вовсе применял метод бездумно, лишь бы поменьше торчать в боксах. И просил ставить его только в ночные смены, и покупал дешёвый коньяк в ближнем магазинчике.
Регулярно.
– Вера! – вновь воззвал он. – Принимай полётные карты! Заряжай дозаторы, всё расписано по минутам. Я на тебя надеюсь, девочка…
Сестричка выглянула из комнаты персонала с телефоном около уха, кивнула. Разговаривать по мобильнику она могла часами.
Оставалось последнее. И палатные мониторы, и терминал в ординаторской записывают тренды – повременную фиксацию данных. Их может просмотреть любой, а уж администрация и эксперты страховых компаний делают это регулярно. И что они увидят? Полное отсутствие функций, нули и красный цвет алярмов? Да тут все на ушах должны были стоять – «Мы его теряем!..» Сколько раз Горюнов ржал до слёз над этой киношной затёртой фразой! Но реанимацию никто не проводил – тишь да гладь. И больной жив…
Поэтому в своё время он выпил не одну бутылку с ребятами из техотдела и получил от них программку. Теперь, после введения определённого кода, монитор дублировал любой выбранный показатель с одного канала на другой.
Поколдовав с техникой, Горюнов вывел показатели первых двух пациентов на мониторы третьего и четвёртого. Вот теперь всё, можно хватануть ещё рюмочку.
Прилёг, врубил телевизор, и тут же ударило возбуждённым, захлёбывающимся голосом комментатора: «…информацию о полицейской операции, проводимую у штаба организации НРГ. Напомним, что деятельность неизвестного, взявшего себе псевдоним Новый Робин Гуд, и его команды обошлась Национальному Банку только на прошлой неделе в один миллион долларов США! Однако случаи бесплатной раздачи продуктов и тёплой одежды населению сделали организацию чрезвычайно популярной. По результатам анкетирования Бюро социологических исследований, рейтинг НРГ возрос ещё на двенадцать пунктов и составляет сегодня беспрецедентно высокий показатель…»