Страница 23 из 38
— Понял! А Литвиненко тоже мы?
— Товайищ Йитвиненко погиб от йуки Пойония. Он «Гамйе-та» читай?
— Ты «Гамлета» читал? — переспросил мальчик.
— В шкойе читай… Тьфу ты… В школе читал, — поправился капитан Елецкий.
— Читал, — сказал мальчик в трубку.
— Значит, можем добиться йазумного подчинения, товайищ. Действуйте. Быть или не быть! Кийка ийи смейть!
— Свистишь! Консервы столько не хранятся, — сказал капитан Елецкий после того, как положил трубку и, налив-выпив, вернулся на краешек консервной банки.
— С годами мы только выдержанней становимся, сильнее, крепче нервами, мышцами и мыслями.
Едва капитан снова попытался уйти в спасительное для разума пьяное и бездумное состояние души, как что-то выдрало его обратно. И трезвая мысль в его измученной службой голове становилась кристально ясной: нужно сгонять в универсам и взять еще, иначе…
— Чего взять на закусь? — спросил он.
— Кильки, — услышал он в ответ.
Тело капитана Елецкого обнаружили в народном универсаме. До прибытия наряда полиции он успел распугать всех покупателей и сотрудников магазина, сумел вывести из строя двух охранников. Приехавший наряд застал капитана в отделе консервов. Он лежал, уткнувшись лицом в груду вскрытых банок.
Весь отдел в рыбьих ошметках, а сам он — в пятнах томатного соуса.
— Двенадцать стульев, не иначе, — произнес опер Васька Иваськин. — Жемчуга, что ли, он там искал. Говорил же, допьешься до ручки.
Лариса Сапыгина, консультант отдела детских товаров, рассказала полицейским, что наблюдала за сумасшедшим капитаном из отдела мягких игрушек и видела, как он консервным ножом вскрывал банки, одну за другой. Вскрывал и отбрасывал в сторону. Рыскал по стеллажу, вытаскивал новые банки…
В рапорте с места происшествия было указано точное количество вскрытых банок — сорок четыре. Все банки были консервами килька в томате: адрес производителя, телефон, ГОСТ, масса нетто — 230 г.
Потом Лариса Сапыгина видела, как капитан повалился на пол, угодив лицом в самую груду вскрытых консервов. И ей даже показалось, что из его тела бросились врассыпную, словно тараканы, маленькие человечки. Но таких в ее отделе не продавалось. В этом она была уверена, потому что о своем товаре знала все — ведь недаром в прошлом месяце она стала лучшим продавцом. Впрочем, Лариса Сапыгина была так напугана происходящим, что не уверена вовсе, что что-то видела.
Отмеченный в полицейском рапорте факт: дырка величиной с бутылочное горлышко в затылке у капитана Елецкого.
Президент, закончив речь, достал из-под стола белую панамку и напялил ее на голову. Выглядело это весьма элегантно, но еще элегантнее это стало выглядеть после того, как он заломил панамку немного на затылок и набок. Позади президента развевалось полотнище флага, в центре которого изогнутая, словно сабля, плавала килька.
Видимо, в телестудии не успели выключить камеру или нажать на пульте кнопку переключения, и зрители увидели, как в одно мгновение чьи-то огромные руки сняли стоящий перед президентом стол, президент спрыгнул с золоченого стульчика на поверхность другого стола, приземлился возле большой, в его рост, кружки, на боковине которой красовался логотип телевизионного канала: килька, закольцованная уроборосом.
— А все-таки президент-то у нас лапочка, — с нежностью в голосе сказала воздушная гимнастка Алла Леонидовна Цапкай — Ну просто рыбонька, — добавила она и положила голову на плечо гиревику Ивану Терентьичу Фокину.
Иван Терентьич согнул в локте руку и, сжав кулак, слегка потряс им. Потом погладил по плечу Аллу Леонидовну.
— Жаль, что на мне не платье из рыбьей чешуи, — сказал Алла Леонидовна.
— Ну ты же знаешь, у меня на рыбу аллергия.
— Вот я и говорю: жаль. В наше время аллергия на рыбу совсем уж моветон.
Она перевела взгляд в свободный угол комнаты, где возле пудовой гири стояла стопка консервных банок.
— А ты зря не ешь, — кивнув на стопку, сказала Алла Леонидовна, — сил не будет.
— Будет, — по-стариковски заупрямился Иван Терентьич. — Уменя-то не будет…
Он встал, взялся за пудовую гирю. И дернул ее на плечо. Глянул на Аллу Леонидовну: смотри, родная, у меня-то не будет! А потом попытался выжать гирю от плеча. Но пуд металла к земле тянула неземная сила тяжести. Рука старика выпустила ее, и гиря грохнулась на пол, расплющив всмятку пару банок с килькой.
Алла Леонидовна покачала головой: мальчишка, как есть мальчишка. Она встала, тяжело вздохнула и подобрала с пола изуродованные банки. Посмотрела на Ивана Терентьича — тот, морщась от боли, растирал запястье. Потом посмотрела на покрытую вышитой салфеточкой полочку, где стояла иконка с образом кильки, перекрестилась и выбросила банки в пакет с мусором.
— А все-таки президент у нас рыбонька, — громко сказала
она.
— Не рыбонька, а йыбонька! — поправил ее Иван Терентьич.
— Йапочка!
Андрей Саломатов
ПАРАМОНИАНА
Наташа провела гостей в кабинет профессора и попросила подождать. Дроф появился через минуту.
— Добрый день, профессор, — поздоровался Парамонов. — Знакомьтесь, это Владимир Покровский. Тот самый.
— Здравствуйте, — Дроф пожал Покровскому руку. — Я читал вашу повесть «Георгес или…» э…
— Одевятнадцативековивание, — без запинки подсказал писатель.
— Да, кажется, так. Интересное сочинение. Да вы присаживайтесь. Чай? Кофе?
— Если можно, водки, — ответил Покровский.
— Конечно, можно, — улыбнулся профессор. — Наташа, принесите-ка нам водочки.
— А мне, пожалуйста, чаю, — попросил Парамонов. Покровский удивленно посмотрел на него, и Парамонов развел руками. — Ну, водку-то я тоже буду, — сказал он и обратился к хозяину дома: — Мы к вам за помощью, профессор. Дело в том, что у Владимира Валерьевича дома живет фея. В прошлом году он нашел ее в сугробе, она едва дышала. Он принес ее домой, отогрел, и она осталась у него.
— Очень интересно, — разглядывая Покровского, сказал Дроф. — За пределами нашего мира мне приходилось наблюдать фей. Но чтобы здесь. Невероятно! А какой, простите, вид?
— Судя по всему, Fata robustus. Она крупная, — ответил Покровский.
— Зелененькая? — поинтересовался профессор.
— Нет, беленькая, — наблюдая, как горничная ставит на стол графин и рюмки, сказал писатель.
— А глазки красненькие?
— Нет, синенькие.
— В таком случае, Владимир Валерьевич, это не robustus, — торжественно произнес Дроф. — Это Fata malitiosus.
— Возможно. Я в них не разбираюсь, — берясь за графин, ответил Покровский и добавил: — То-то она из меня столько крови выпила.
— И какая же вам нужна помощь? — поинтересовался профессор.
— Владимир Валерьевич хотел бы вернуть фею туда, — ткнув пальцем в потолок, — ответил Парамонов. Дроф задумался. Он рассеянно поблагодарил Наташу за чай и после этого произнес:
— Это не так просто, господа. Она же прожила здесь целый год.
— И что? — держа рюмку на весу, спросил Покровский.
— А то, что, используя вашу, а может, не только вашу, эктоплазму, фея частично материализовалась. Из этого следует, что переход из физического плана в тонкий скорее всего уже невозможен.
— Она почти прозрачная, — сказал Покровский.
— Вот именно, почти, — ответил профессор. — Это для нашего мира она имеет недостаточную плотность, но для своего, боюсь, потеряна навсегда.
Некоторое время все сидели молча. Наконец Покровский мрачно предложил:
— Профессор, давайте наконец выпьем, — и, не дожидаясь ответа, опрокинул в себя рюмку.