Страница 20 из 38
Юрка содрал обертку с бутылочной пробки, отыскал штопор. В любом случае это выход: усну либо на кресле, либо на диване.
Вино пил из чашки. После первой подумал: неплохо бы что-нибудь еще съесть. На глаза попались только консервы. Открытая банка стояла на неоткрытой. Крышка верхней слегка топорщилась. Юрка переставил ее на стол. Приоткрыл крышку. Маленькие мальчики были на месте. Да и куда они с подводной лодки… Юрка налил еще вина. Затянулся сигаретой. Отчего-то выпустил дым в сторону, а не перед собой.
Он смотрел в банку сквозь призму легкой нетрезвости. Мальчики, такие же, как и пару часов назад, только вот слегка обветрились. Или это только кажется… Он штопором подцепил верхнего, приподнял. Под ним лежал такой же, весь в томатном соусе. В белой рубашке, черных шортиках с лямками. Из-под белой панамы аккуратной линией виднелась челка. Опустил верхнего обратно, осторожно, будто боялся сделать больно обоим. Вытер пальцы о кухонное полотенце. Вдруг представил себя таким вот, в банке, в томатном соусе. Да лучше, в конце концов, так, чем цербером у ног. En rester comme une tomate! Rouge comme une tomate.
Юрка поднял банку, заглянул на днище, где должна быть дата изготовления.
Ну вот — просроченные. Железный повод обратиться в магазин: торгуют просроченным товаром. И пусть они с этими мальчиками делают что хотят. Удивляются, недоумевают, кумекают, устраивают расследование, находят крайних…
Сделал еще пару глотков. Пепел с сигареты упал в банку, прямо на лицо мальчику, что лежал у самого бортика. Юрка мизинцем протер мальчику лицо. Кожица на лице под пальцем немного заморщинилась. Лицо мальчика оттого стало совсем не детское, а какое-то уж совсем из фильма ужасов.
Юрка затряс кистью, словно стараясь стряхнуть с мизинца впившегося в него мальца. Отпил еще вина. И поставил перед собой вторую банку консервов. Точно такая же. Судя по этикетке. И по просроченной дате.
Консервный нож вскрыл вторую банку с килькой.
Юрка затушил сигарету под струей воды. И только потом осторожно отогнул крышку.
Машинально достал новую сигарету, щелкнул зажигалкой. Когда дым от первой затяжки рассеялся, Юрка произнес:
— М-да, charmant.
В банке рядком лежали не кильки. И даже не маленькие мальчики. А маленькие девочки. В темных платьях, в белых фартучках и гольфах, с белыми бантами. С закрытыми глазами. Залитые, так же как и мальчики, томатным соусом.
Юрка сдвинул обе банки. Развернул, чтобы содержимое обеих имело одинаковое направление. Произошедшее уже казалось логичным. Раз были мальчики, то должны быть где-то и девочки.
Инге в самом деле не спалось. Она долго ворочалась. Ей неожиданно захотелось, чтобы Юрка сел на пол возле дивана и взял ее за руку. И ей даже показалось, что так оно и случилось и Юрка держит ее руку, а сидят они в большом зале кинотеатра, а по проходу идет известный актер Гробченко, еще более длинный, чем он есть на самом деле, и играет на маленькой, величиной с коробку из-под ботинок, гитаре. И поет что-то из песен Цоя, заметно не попадая в ноты. Вдруг он останавливается и смотрит на Ингу. И тут же перестает петь, как будто смутившись. И Инга увидела, что в смущении он мнет, словно тряпку, гитарку. И тут Инга поняла: на актере черные с лямками шортики, белая рубашка, белые гольфы и белая панамка. Гробченко покраснел, развернулся и побежал. Но споткнулся и с грохотом упал в проходе. Инга проснулась.
Она несколько минут прислушивалась, потом встала, набросила халат и вышла на кухню.
Юрка сидел, уткнувшись лбом в сгиб локтя. Лицо его было бледное, словно присыпанное мукой. Рядом стояла пустая бутылка. Но самое ужасное — Инга увидела две пустые банки из-под кильки.
— Кэп, послушай, ну чего ты здесь будешь делать? Чего тебе терять? Вот эту конуру? Ты же здесь зачахнешь и засохнешь. Чего тебе здесь светит? Очередное звание и цирроз печени? Сам подумай.
У кэпа — капитана полиции Владимира Елецкого — было правило: выпил — не верь ушам своим, не верь глазам своим, а верь своей больной на следующее утро голове. Поэтому уговаривать его сейчас подумать было совершенно бессмысленно.
Но малец не унимался:
— Перед тобой же откроются такие перспективы! Только представь: ты же локомотивом будешь, в авангарде понесешься, а мы с тобой. Жить будешь за рублевой стеной. Деньги для тебя умрут.
День сегодня выдался суетной. Два жмурика. И оба пришли своими ногами. В смысле, сначала стали жмуриками, а потом пришли… Так получалось из показаний свидетелей. Одного нашли у центрального офиса банка «ГосИнвест», куда капитан Елецкий подумывал в случае чего устроиться в охрану. Знакомец имеется. Пособит, если что.
Случаи в жизни бывают разные. В самом деле, здесь, в отделе, майором без цирроза хрен станешь. Там майором вообще не станешь, с циррозом или без, однако не станешь совсем за другие деньги.
Пить одному — дрянь перспектива. Но что тут будешь делать? Опера все свалили. Шухера у них сегодня было… Вся жопа в мыле. Два жмурика, а выпить не с кем. Даже этот сержант, забыл его рыбью фамилию, куда-то свалил, не уважает, скотина… Не с этими же из дежурки…
Общего у жмуриков была сущая мелочь. Или, как говорил опер Васька Иваськин, сучья мелочь. Дырка в затылке. Что у того, которого нашли у банка. Что у другого, из почтового отделения.
Первый сидел на урне, облокотившись о стену. Прямо у дверей в банк. Охренеть. Как он там оказался? Сам, что ли, пришел? И почему его никто не заметил? Вот служба у будущих коллег! Где тот крендель, что должен был пастись у дверей? Поссать, что ли, за угол зашел. Против ветра, как пить дать, поссал — вот и получай сюрприз на урне.
— Ну что, согласен? — малец все не унимался. — Перспективы — широкие. Планы — громадные. Возможности — необозримые.
Инга очнулась. Или ей показалось, что очнулась. Медленно открыла глаза и не сразу поняла, где она. Лежать было неудобно. А она именно лежала. Затекла шея. Изображение постепенно обрело резкость. Она на полу в коридорчике, ведущем в кухню. Голова затылком упирается в стену. Неудобно. Потому шея и затекла. Захотелось оторвать голову от стены. Не получилось. Не получилось и пошевелиться. Так бывает, когда затекают мышцы.
Что-то шумело. Телевизор. Да, работающий телевизор. Что-то в нем вздыхало и охало.
Вдали, то есть в кухне, Инга разглядела Юрку. Он сидел, уткнувшись в сложенные на столе руки. Что-то в его профиле было неправильным.
Инга вспомнила, что пришла ночью на кухню, увидела заснувшего Юрку… А дальше она не помнила. Раз лежит — значит, упала. А упала, наверно, потому, что потеряла сознание.
Инга перевела взгляд на себя и поняла, что лежит голая. Она видела съехавшие на бок груди, мягкий жирок живота… На животе что-то копошилось. Или кто-то. Инга сощурилась, пытаясь навести резкость. Сбросить эту мерзость — чем бы она ни была. Не получилось. Руки не поднять. В конце концов она сумела разглядеть задранные вверх маленькие ножки в белых гольфах. Между ними — чьи-то маленькие, игрушечные ягодицы. Стало не по себе. Облегчение пришло с осознанием — она не проснулась! Конечно, не проснулась. Отчего-то вспомнился красавец Гробченко с маленькой гитаркой в руках, с надрывом декламирующий: «Перемен, мы ждем перемен».
Нужно ущипнуть себя за щеку! И проснуться. Ущипнуть и проснуться.
Что-то резко кольнуло ее в переносицу. Она скосила взгляд наверх и увидела маленького мальчика в ракурсе, которому позавидовал бы даже Родченко. В белой рубашке, в черных шортиках с лямками крест-накрест, в белой панаме. Мальчишка, держась одной рукой за прядь Ингиных волос, еще раз ткнул в переносицу кулинарной пластмассовой шпажкой.
— Она проснулась! — услышала Инга тоненький детский голосочек.
— Чойт! — другой маленький мальчик натянул на бледные ягодицы шортики и повернулся лицом к Инге. Точнее, к лицу Инги.